Здесь нет ничего выдуманного, всё это - воспоминания моей мамы Беляковой Л.И.(Пятенко) и моей бабушки Д.И. Пятенко(Дьячковой), которые были непосредственными участниками всех этих событий. Моей маме и бабушке я посвящаю это повествование.

 
Этого маленького домика, самого крайнего на улице Рябова, больше нет. На его месте возвышается трехэтажный коттедж. Да и сама улица с годами меняется, другие дома, другие люди….

Южный город

Домик и в самом деле был маленький: две небольших комнаты и кухонька. Да и двор был самый обыкновенный - несколько фруктовых деревьев да десяток кур, гуляющих под ними, а еще был гамак, он висел между деревьями, там, где тень от шелковицы спасала от летнего зноя. Мила любила этот гамак, да и папа настаивал, чтобы она отдыхала после школы. Но отдыхать совсем не хотелось, хотелось бежать вприпрыжку все равно куда, или залезть на самый верх шелковицы и бросать оттуда спелые ягоды в Тольку - своего друга. Убегать к морю и купаться до посинения тоже хотелось. Переполняющее чувство радости и восторга, казалось, навсегда поселилось в ней. Здорово было жить в их уютном доме: расположенный, наверное, на самой высокой точке города, он всегда был залит солнцем. Забравшись по деревянной лесенке на крышу, Мила могла часами любоваться панорамой открывающегося сверху вида её любимого Севастополя. Она родилась в этом чудесном приморском городе и была влюблена в эти широкие улицы и маленькие переулки, крутые подъёмы и спуски. Белокаменный город, утопающий в зелени акации и платанов, блаженствовал под жарким июньским солнцем 1941 года.


Жасмин

Мне двенадцать лет, и мне страшно…кажется, что города больше нет, кругом одни развалины, но они продолжают прилетать каждый день, и каждый день на нас сыплются бомбы. Папа ушёл в ополчение и где-то на окраине Севастополя вместе со своими товарищами пытается остановить их. Наш день начинается с канонады орудий и рёва пикирующих немецких самолётов, все вокруг в клубах пыли и дыма. Город горит, и запах гари чувствуется повсюду. По ночам зарево горящего города завораживает и пугает. Вчера в наш дом попала бомба, фашистскому летчику вряд ли был нужен наш дом, но стена военного госпиталя всего в нескольких метрах, теперь у нас осталась только одна комната. Чувство голода не оставляет меня, но есть почти нечего. Каким- то чудом маме удается доставать хоть что - то из еды. Недавно мама приготовила лепешки из картофельной кожуры, а сегодня у нас просто праздник, ей удалось достать кусочек мяса убитого дельфина. Воды тоже нет, ходить за ней приходится далеко, к единственно уцелевшей колонке в районе, но это опасно и может закончиться тем, что случилось с тётей Розой. Её и дочь убило бомбой, когда они шли за водой. Потом мы с Толькой видели их, уже мертвых. Они лежали на земле, на опавших цветах жасмина, земля и цветы вокруг них были в крови. В воздухе пахло жасмином и кровью. Теперь я не люблю эти цветы, мне кажется, что они пахнут смертью. Вот и опять налет, и мы снова бежим с мамой в ближайшую щель. Щель- это вырытая траншея, закрытая сверху насыпью, сидеть здесь совсем не страшно, потому что рядом с тобой люди. В один из таких налётов бомба упала совсем рядом, и взрывной волной контузило маму, ну а я отделалась ссадинами на лице и прядью вырванных волос. Налеты не прекращаются, но, как ни странно, я бегаю в школу, порой бомбежка достаёт нас и здесь, спасаемся в школьном бомбоубежище. Кажется, что этому не будет конца: бесконечным бомбежкам, канонаде корабельных орудий. Города нет, он весь разбит и изранен. Но он есть, он продолжает жить, жить и сопротивляться.

Призрак

Призрак ночного города - это сам город. Разрушенный, потерявший свой облик, зияющий пустыми глазницами окон и черными провалами вместо лестничных маршей. Тёмные крымские ночи стали ещё темнее, электричества давно нет, но и ночью среди развалин продолжается жизнь. То там, то здесь мелькнет луч фонаря или зажигалки, словно тени, появляются люди, они бродят среди разбитых зданий в поисках чего-нибудь, по их мнению, необходимого и важного, оставшегося от той, прежней, довоенной жизни, жизни - которую уже не вернуть. Теперь все по-другому. Но разум отказывается понимать, что ничего уже не будет как прежде, и этот найденный в развалинах медвежонок, любимая когда-то игрушка их сына, не вернет им его, погибшего впервые же дни войны на фронте. Не вернуть и чью- то дочь, разбитые пластинки которой теперь держит в руках эта пожилая женщина, еще не зная, что и её Ани уже нет - она погибла в горящем санитарном поезде. Ничего уже не будет, как прежде…
Бомбежка Севастополя началась в первый же день войны, а, вернее, в первую ночь – 22 июня 1941 года. В три часа ночи в небе над Севастополем появилось около десятка немецких самолётов, они сбрасывали не бомбы, а мины на парашютах. Небо над городом осветилось прожекторами противовоздушной обороны, открыли огонь зенитные батареи. Казалось, что это немецкий десант. Некоторые горожане мужественно пытались задержать, как они думали, десантников, но гибли под взрывами.

С тех пор прошел почти год, но Севастополь держался, и немцы бомбили его теперь уже большими авиационными бомбами.

Я и мама давно уже живём в бомбоубежище в Делегардовой балке. Жить в нашем доме стало просто невозможно, впрочем, как и во многих других. С каждым днем бомбежки становятся сильнее. Город в огне, вокруг пламя и дым. Светомаскировка уже не нужна, горящий Севастополь стал отличной мишенью, и немцы, пользуясь этим, бомбят его даже по ночам. Бомбоубежище стало домом для многих, здесь женщины, старики, дети, здесь жизнь, и у каждого она - своя. Каждый занят своим делом или просто своими мыслями, где-то шумит примус, там женщина и старик пытаются что-то приготовить или разогреть, девушка в самом углу пишет письмо при свете свечи. Рядом с ней, положив под голову небольшую и довольно грязную подушку, спит мальчик, наверное, её брат. Женщина напротив нас не смогла расстаться со своим гусем, он так и живет рядом с ней, гогоча ночами.

Моя школа осталась далеко, под бомбами, интересно, цела ли она? Иногда по ночам к нам в убежище приходит папа. Он приносит нам с мамой свой скудный армейский паёк, это помогает нам выжить. Мой добрый папа, до войны он работал простым бухгалтером, был скромным и тихим человеком, всегда трогательно заботился о нас. И сейчас, находясь в ополчении, защищая Севастополь, он помнит о нас и приносит часть своего небольшого пайка нам. Вот уже месяц, как папа не приходит, идут тяжёлые бои, немцы совсем близко, и нам ничего не известно об отце. Мама плачет, стараясь, чтобы я не видела, но я всё равно вижу, и мне тоже хочется плакать. Вокруг меня в убежище разные люди, молодые, пожилые и совсем уже старые. Но, наверное, у каждого из них кто- то ушёл на фронт, и всех их теперь объединяет одно - война.

В последних числах июня немецкая авиация произвела на город массированный налет. Казалось, горело даже то, что не могло гореть. Клубы густого дыма окутывали город. Севастополь лежал в руинах, из-за завалов пройти по улицам было невозможно. Трупы людей и лошадей, жара и невыносимый трупный запах.

Ночью 30 июня наши войска покидали город, и на его окраинах вливались в общий поток грузовых и легковых автомашин, немногочисленной техники, групп людей и одиночек. В этом потоке военных шли и многочисленные жители города с вещами в надежде эвакуироваться. Эвакуироваться удалось далеко не всем.
Мыс Херсонес, 35-я батарея - это были последние рубежи обороны Севастополя. Организованное сопротивление на этом участке продолжалось до 4 июля. Количество убитых, раненых и попавших в плен в эти дни не поддаётся точному подсчёту. До последнего измученные, раненные, но не сломленные люди отчаянно сражались, надеясь на эвакуацию, а может, вообще ни на что не надеясь, лишь стремясь к тому, чтобы враг заплатил за их жизни дорогую цену.

В течение ещё нескольких дней на малых судах, шлюпках, плотах и вплавь  около 3000 человек самостоятельно выбрались из осаждённого города. Многие погибали в море, кто-то попал в плен, часть подобрали наши подводные лодки, кто-то спасся вплавь.

Немецкая оккупационная газета «Голос Крыма», издававшаяся в Симферополе, 2 июля 1942 года в экстренном выпуске сообщала: «Севастополь пал. Над крепостью, городом и портом развеваются германские и румынские флаги. Германские и румынские войска под руководством генерал-полковника фон Манштейна, мощно поддержанные испытанным в боях авиационным корпусом генерал-полковника фон Ритгофена, после 25- дневной ожесточённой борьбы взяли сегодня в полдень сильнейшую из всех когда-либо существовавших в мире сухопутно-морских крепостей».
Только в 60-е годы прошлого столетия, после публикации на русском языке некоторых документов вермахта (план «Барбаросса») и особенно материалов архива Гиммлера, севастопольцы и крымчане получили представление, что ожидало их, если бы победил фашизм. «Крым должен быть освобожден от всех чужаков и заселён немцами», - заявил Гитлер на совещании в ставке 19 июля 1941 года. По его предложению, Крым превращался в имперскую область Готенланд («страна готов»). Центр области Симферополь переименовывался в Готсбург («город готов»), а Севастополь получал название Теодорихсхафен («гавань Теодориха», короля остготов, жившего в 493-526 гг.). По проекту Гиммлера, Крым присоединялся непосредственно к Германии.

9 июля 1942 года на совещании начальников СС и полиции Гиммлер заявил, что война не имела бы смысла, если бы после неё, в частности, Крым не был в течение 20 лет полностью колонизован немцами, и притом только по расовому принципу, по принципу крови.


Чужие

Тишина, наступившая в городе, показалась мне оглушительной, я вижу, как из всех укрытий и погребов начинают выходить люди, главным образом, женщины и старики. Видно по ним, насколько они рады, что, наконец, окончился этот ужас... Рады, наверное, и мы с мамой, - наконец-то мы будем дома.

Сегодня я увидела своих друзей, Толика и Аллу, Толик уговорил меня посмотреть вместе с ними, как в город заходят немцы. Мы смотрим из-за стены разбитого дома на улице Ленина, как со стороны исторического бульвара в сторону улицы Большая Морская движутся немцы. Я вижу этих чужих людей совсем близко, в начале колонны едут мотоциклисты в серо-коричневой форме с засученными до локтей рукавами, за ними на подводах и лошадях движутся остальные. Многие идут пешим строем, с любопытством разглядывая город, а, вернее, то, что осталось от него. Странно, но по виду это такие же люди, как и мы: высокие и маленькие, худые и толстые, как этот немец, сидящий на телеге, - он расстегнул наполовину свой китель, наверное, ему очень жарко. Он что-то наигрывает на губной гармошке. А у того немца, едущего в люльке мотоцикла, наверное, неважное зрение - на нем очки с перевязанной дужкой. Я представляла этих солдат в коричневой форме совсем другими – со свирепыми, звериными лицами, готовыми убивать всё живое на своём пути, с лицами не знающих сожаления и пощады. Но я ошибалась. Это были нормальные человеческие лица, и тем чудовищнее было то, что они делали.

И вот уже эти чужие люди, говорящие на своём гортанном языке, господствуют в городе. Всюду на столбах и тумбах висят их приказы, и каждый приказ заканчивается одним: за невыполнение - расстрел. Постепенно завалы расчищаются, на улицах видны люди, которых немцы выгоняют на уборку города. Школы, которые уцелели или не совсем разбиты, снова работают. Я опять хожу в школу, но и в школе я вижу немцев, они контролируют все. И ещё у нас отменили историю, видно, немцы не хотят, чтобы мы знали историю своей страны или попросту боятся. Ведь моя страна всегда побеждала врагов, и как бы ни были сильны немцы, разобьет их и в этот раз.

…12 июля на спортивном стадионе «Динамо» были собраны «жиды» (количество - округленно -1500), которым предварительно был дан приказ нашить на рукавах жёлтую звезду; собранные «оформлены». …14 июля из прибрежной зоны в срочном порядке выселены все жители, ширина зоны – 2 -4 километра; выразившие недовольство «оформлены». Четырежды издан приказ ортскоменданта, обязывающий всех сдать излишки продовольствия за исключением 10 кг мучных продуктов, 10 кг крупяных, 1 кг жировых. Отсутствие продовольствия заставит всех быстро пройти перерегистрацию, укрывавшие продукты «оформлены». …15 июля издан приказ ортскоменданта об обязательной перерегистрации населения, которая поможет довыявить коммунистов, партийных функционеров, переодетых военных, укрывающих преступный элемент. Оберштурмбаннфюрер СД Фрик.

Примечание. «Оформлены» - значит расстреляны.

Оккупационная Симферопольская газета «Голос Крыма» 2 декабря 1942 года писала: «Севастополя не узнать: улицы очищены от мусора, по чистым тротуарам с книжками и тетрадями утром торопится детвора; в городе открыто 2 средних и одна начальная школы….. По воскресеньям горожане с удовольствием слушают музыку и пение в театре, организованном отделом просвещения. Питание улучшается с каждым днем: открыто 5 столовых, хлебных магазинов, 3 пекарни, хлебозавод, мельница. Рыбаки снабжают город рыбой. Уже работают водопровод, электростанция, швейные, обувные, строительные мастерские. Улица. По ней проходит тропинка среди развалин домов, скрученных двутавровых балок, трамвайных столбов. Когда-то это была главная улица Севастополя. Теперь вместо живой и говорливой южной толпы здесь буйные заросли диких маков, репейника, донника и чертополоха… Внизу Исторического бульвара меж развалин живописно расположился базар, на нем полно всякой всячины…»

Сегодня мы с мамой наконец-то увидели папу. Утром к нам домой прибежала соседка и сказала, что немцы ведут большую колонну военнопленных по дороге к вокзалу, « может быть, там вы найдёте Ивана», - сказала она. Времени на сборы было мало, и, положив в платок немного хлеба и пару варёных картофелин, мы с мамой бросились к вокзалу. Нам повезло, мы увидели папу, он был в этой колонне пленных и ничем не выделялся среди них, был такой же исхудавший и грязный, как и все эти солдаты, чья участь была стать пленными и, возможно, погибнуть где-нибудь в лагере.

Маме удалось прорваться через конвоиров и передать папе платок с едой. Мне было безумно жаль моего папу и я понимала, что, наверное, никогда больше не увижу его. А он смотрел на нас грустными глазами и почему-то смущенно улыбался. Я вспомнила, как папа говорил маме: «Дора, ты знаешь, наверное, ничего нет страшнее тюрьмы, я все время боюсь этого, ведь я бухгалтер, и всё может быть… наше НКВД способно на всё, не люблю я этих людей». И однажды папа, получив в банке деньги для зарплаты, не пошёл сразу на работу, а решил зайти домой пообедать… Стоит ли говорить о том, что через несколько минут у нас дома были НКВДэшники. И вот теперь он - пленный, и все эти люди вокруг него - тоже пленные и, возможно, среди них есть и бывшие чекисты, и всех их объединяет теперь одно – неизвестность. Мы долго смотрим вслед уходящей колонне, на наших глазах слёзы.



Мама

Наш следующий день в захваченном врагами Севастополе начинается с того, что соседи – татарская семья - ломает наш и без того ветхий забор и пускает своих кур в мамин огород. Татары ведут себя нагло, и на мамины возмущения кричат нам, что севастопольские земли теперь принадлежат им, а нас - русских - немцы всё равно скоро всех уничтожат. Эти ссоры с нашими соседями не мешают мне дружить с их дочерью. Надин - так зовут мою подругу - хорошая и незлобивая девчонка. Недавно по моей глупости мы с ней чудом остались живы. По нашей улице Рябова проходил немецкий офицер, мы с Надин сидели у нашего дома и, когда немец проходил мимо нас, я вдруг крикнула: «вифельлюр, гер офицер» -   «который час, господин офицер)». Немец даже не повернул головы в мою сторону, и я, набравшись смелости, произнесла: «гер офицер - шайзе». Эту фразу немец, конечно же, услышал, резко повернулся в нашу сторону и, доставая пистолет из кобуры, пошёл к нам. Мы с Надин побежали к нам в дом, немец шёл за нами. Деваться было некуда, и мы прижались к стене. Офицер подошёл к нам и взял меня рукой за шею: «Офицер – шайзе», - говорил он сквозь зубы. Я вжалась в стену. Но вдруг взгляд немца упал на календарь, висевший на стене, там был портрет Гитлера. Это остановило его. Спрятав пистолет, он прошёлся по дому, осматривая каждый угол и, наконец, вышел на улицу. Где мама достала этот календарь с портретом ненавистного нам человека, я не знаю, но в тот момент календарь спас мне жизнь.

Ревякин

В городе появилась подпольная организация Василия Ревякина. Постепенно организация росла и крепла, Ревякин установил связь с группой патриотов, действовавших в лагере военнопленных под руководством Терещенко. По его заданию эта группа организовывала побеги из лагеря надёжных людей, которые получали от подпольщиков необходимую помощь и вливались в ряды борцов против фашистов.

Почти каждую ночь в Севастополе гремели взрывы. Взрывались суда и паровозы, взлетали на воздух бензохранилища и склады. В Севастополе началась эпидемия сыпного тифа и туберкулёза, и немцы были вынуждены открыть больницу в здании школы № 14. Для работы в ней немцы привлекли военнопленных медиков и тех врачей, которые не успели эвакуироваться. Медики в скором времени установили связь с партизанским подпольем, лечили военнопленных, обеспечивали их паспортами умерших, распространяли среди них листовки, освобождали от угона в Германию молодых людей, указывая в справках, что они больны туберкулёзом, и помогали им уйти к партизанам - подпольщикам.

Вот уже несколько дней, как я прячусь под столом. Лишь стоит появиться на нашей улице какому-нибудь немцу, как мама заставляет меня лезть под стол… Это связанно с тем, что немцы стали увозить молодежь в Германию. В моей школе давно переписали всех школьников, которые должны туда ехать. Так что в школу я опять не хожу. У нас с Толиком появилась тайна: на улице Ленина в подвале разбитого дома Толик случайно обнаружил трёх раненых солдат. Они не успели эвакуироваться из–за ранений и прятались в этом подвале. Теперь мы их подкармливаем, как можем, и я не открываю эту тайну даже маме.

Наконец-то я перестала бояться этой Германии. Подпольщики сожгли все списки детей и молодёжи, которые должны были ехать в Германию. Не знаю, надолго ли это, но пока мне стало немного спокойнее.

Только с сентября 1942-го по январь 1943 года из Севастополя в Германию было насильственно вывезено более 30 тысяч мирных жителей. Особенно драматичным был период с апреля по май 1944 года, когда гитлеровцы эвакуировали своих солдат и военную технику. В качестве прикрытия при налётах советской авиации, мирных жителей (в основном, женщин и детей), захваченных во время облав, грузили на верхние палубы немецких и румынских судов и барж. Таким образом, за период с 1 по 15 мая 1944 года в качестве живого щита на палубах судов было вывезено свыше 3 тыс. мирных жителей Севастополя, а всего за апрель – май 1944 года – свыше 9 тысяч. В соответствии с приказом под кодовым названием «Мрак и Туман» проводился этот насильственный угон жителей города в Германию.

*   *   *

У нас с мамой, как и у многих других, сейчас одна забота - это достать где-нибудь хоть что–то из еды. И мама поехала на Северную сторону, к татарам. Повезла что-то из одежды, чтобы поменять у них на хлеб. Не знаю, откуда у этих татар продукты.

Мама возвращалась от татар поздно и на причале Северной стороны попала в « историю». Лодок для переправы было мало, и мама стала возмущаться. Немец, дежуривший на причале, услышал это и, передёрнув затвор автомата, стал стрелять в воздух. Потом он подошёл к маме и стал что–то кричать ей в лицо, после чего вдруг ударил её прикладом автомата, мама упала, и неизвестно, чем закончилось бы всё это, если бы люди, стоявшие на причале, не заслонили её. Ей удалось затеряться в толпе, но немец ещё долго ходил по причалу и искал её. В этот день маме так и не удалось переправиться на южную сторону. Она и ещё несколько человек заночевали в местной церкви, и только утром мама вернулась домой.

В период оккупации Крыма активную помощь разведывательным и контрразведывательным органам противника оказывали созданные немцами так называемые «Национальные комитеты». Наиболее активную роль выполнял «Татарский национальный комитет», возглавлявшийся турецким подданным, эмигрантом Джамилём Абдурешидовым (он бежал с немцами). Комитет имел свои филиалы во всех татарских районах Крыма, вербовал шпионскую агентуру для заброски в наш тыл, мобилизовал добровольцев в созданную немцами татарскую дивизию, отправлял местное, не татарское, население для работы в Германию, преследовал по-советски настроенных, предавая их карательным органам оккупационных властей.

Деятельность «Татарского национального комитета» поддерживалась широкими слоями татарского населения, которому немецкие оккупационные власти оказывали всяческую поддержку: не угоняли на работу в Германию (исключая 5000 человек добровольцев), не выводили на принудительные работы, предоставляли льготы при налоговых обложениях. Местные жители заявляли, что преследованию они подвергались больше со стороны татар, чем от немецких оккупантов.

Прибежав из школы, я протянула маме объявление, сорванное мною со столба, в котором говорилось, что в бывшем Доме офицеров флота на улице Ленина открылся пункт приема посуды, которая обменивалась на буханку хлеба. Мама пошла к ближайшим развалинам и вскоре принесла кое-что из уцелевшей посуды. Наверное, когда-то это был столовый сервиз, а вернее, всё, что от него осталось: несколько глубоких тарелок с голубой каёмкой. Ну и, конечно же, я уже через несколько минут была там.

У бывшего Дома офицеров, там, где теперь находилась немецкая комендатура, стояла большая очередь. Люди охотно несли посуду, которая у них уцелела, в надежде получить за неё буханку хлеба. Встала в эту очередь и я.

Посуду принимали две немки, очередь двигалась медленно. Принимали посуду, только отлично сохранившуюся, и вот уже немец-автоматчик бесцеремонно оттаскивает от стола мужчину с не очень качественной посудой. Но вот одна из немок увидела меня и жестом попросила подойти. Она улыбалась мне, и, очевидно, хвалила мои тарелки. Вскоре у меня в руках была ещё теплая буханка белого хлеба. Прижав её к груди, я шла домой и думала, что, когда закончится война, я не буду есть пирожные, а только такой белый хлеб, чтобы наесться им, наконец, досыта.

Ночью к нам в дом постучали, мама впустила мужчину средних лет, одетого в потрёпанную солдатскую гимнастёрку и, почему- то, в гражданские брюки. Он сказал, что зовут его Николай, и что он совсем недавно бежал из концлагеря, который находится  где- то под Симферополем. В лагере он познакомился с нашим папой. «Ваш муж заболел в лагере дизентерией», - сказал он, - «и вот недавно его не стало. Иван передал вам письмо, но мне пришлось ночевать в степи, и, разжигая костёр, я случайно сжёг это письмо, вы простите меня…»

Мы с мамой были потрясены этим известием. Рухнули наши последние надежды, что мы когда-нибудь снова увидим папу. Папы больше нет. Переночевав у нас, утром Николай ушёл. Мама долго смотрела ему вслед, наверное, потому что вместе с ним уходил из её жизни и наш папа.

Впереди у Севастополя, захваченного, но непокорённого, было ещё много дней и ночей оккупации. Больших трагедий и маленьких радостей, нелепых смертей, иначе и не назовёшь то, что произошло с одинокой неизвестной женщиной, которая пережила оккупацию немцев, бомбёжки и голод.

 Эта женщина, как и многие, при освобождении нашими войсками Севастополя находилась в бомбоубежище. Когда наши заняли город, радостные жители стали выходить из убежищ. Вышла и она. И тут же, рядом, стала разжигать свой примус. Примус взорвался… осколками её и убило.

 Много чего было… Но был и бесславный конец 17-й гитлеровской армии, остатки войск которой были сброшены с мыса Херсонес, и вся земля и море вокруг были усеяны трупами тех самых «обыкновенных людей с обыкновенными лицами».

 фото с сайта Триникси. ру

Виталий Аркадьевич Надыршин Севастополь

Дата : Ср августа 22, 2012, 22:21:01 Написано правдиво и без прикрас.Подобное документальное повествование о нашем прошлом необходимо изучать в школах наряду с произведениями классиков. Не шучу. Иначе, молодое поколение всё очень скоро забудет. Удачи Вам, Дмитрий.

Дмитрий Савельев Новомосковск тул.обл

Дата : Чт августа 23, 2012, 18:54:33 Спасибо за отзыв, мама моя действительно испытала многое в дни оккупации Севастополя. То что могла вспомнить вспомнила, ну а кое-что пришлось додумывать самому. Например жизнь в бомбоубежище, или о городе призраке... Желаю и Вам творческих успехов.

Ирина Митрофанова Москва

Дата : Пт августа 24, 2012, 14:06:26 Хорошо оформленное документальное свидетельство. Вот это очень запоминается: "Я представляла этих солдат в коричневой форме совсем другими – со свирепыми, звериными лицами, готовыми убивать всё живое на своём пути, с лицами не знающих сожаления и пощады. Но я ошибалась. Это были нормальные человеческие лица, и тем чудовищнее было то, что они делали". И в конце об этом же. Я полностью верю в то, что очевидица именно так и чувствовала.

Лариса Ефремова Москва

Дата : Пн августа 27, 2012, 19:51:12 Прошу извинить мне мою сегодняшнюю критическую настроенность, но, по-моему скромному мнению, двенадцатилетняя девочка не может знать, понимать и употреблять такие слова и выражения, как "канонада корабельных орудий", "пикирующие самолеты", "траншея", "противовоздушная оборона", "зенитные батареи", "немецкая авиация произвела на город массированный налет" и тому подобные. Хотя, возможно, я просто не уловила, что это повествование является вспоминанием уже взрослого человека, а не "прямым эфиром"; или же это недостаточно акцентировано автором. Или, как вариант, это небольшой недостаток композиции, если была задача чередовать "авторское", общее, повествование, со свидетельствами от имени ребенка, то в этом случае авторские эпизоды было бы хорошо интонационно подчеркнуть, чтобы "голоса" автора и девочки не сливались. В тексте много штампов и газетной лексики, но, что интересно, именно в этом случае - в качестве свидетельства об определенной эпохе и о восприятии мира именно человеком из этой эпохи - это очень ценно. Сейчас идёт поиск новых форм для темы о Великой Отечественной, и этот текст, я думаю, одна из интересных попыток, которую наверняка оценили бы школьники. Особенно, если бы это можно было бы перевести в формат короткометражного кино.

Вход

Логин:
Пароль:
	Запомнить
	Забыли пароль? Регистрация на сайте

Это случается с каждым...

Введите почту чтобы восстановить пароль:
Чтоб выйти нажмите Отмена.