Вторник, четверг, суббота – по этим дням они занимались сексом. В восемь вечера Жанна выходила из душа, выпивала полбокала красного вина и ложилась в кровать с пепельницей и сигаретой. Она была похожа на молодую Софи Лорен. Когда Жанна докуривала сигарету до середины, в спальне появлялся Наполеон. С мокрых волос капли скатывались ему на плечи, на красивом лице играла похотливая улыбка. Он разбегался и прыгал в кровать, как в бассейн.

Распорядок плотских утех не менялся с течением лет. Мать Жанны во вторник, четверг и субботу забирала пятилетнюю Танечку к себе домой.

Наполеон любил повторять:

- У нас, Жанка, счастливый случай – мы настоящие друзья и классные половые партнеры.

- Мне кажется, - осторожно замечала Жанна, - если соединить то и другое, получится любовь.

         - Глупости! – возражал Наполеон. – Любовь – это мыльный пузырь. Чем больше его надуваешь, тем скорее он лопнет. А дружба – она вроде штампа.

         - Чего?

- Видишь ли, выпуклые формы наших характеров не должны упираться друг в друга. Холмы твоих достоинств укладываются в овраги моих недостатков. Мы совпадаем, как матрица и пуансон. Иначе штамп давно бы разлетелся, после первых же ударов.

Этот Наполеон был ужасно умным. Недаром получил степень кандидата каких-то наук. И недаром послал эти науки к чертовой бабушке и занялся производством тротуарной плитки, в которой остро нуждался город.

Сергей Малышев, хозяин фирмы по изготовлению плитки, не зря носил прозвище Наполеон. Как и французский император, он ставил перед собой запредельные цели. Шел к ним упрямо, преодолевая одно препятствие за другим. Он любил своих сотрудников, как Наполеон солдат, и так же не щадил их.

На рекламном щите его фирмы был изображен Наполеон, в треуголке и с рейсмусовой линейкой в руке. Нарисованный император чертовски походил на Малышева. Чуть ниже красовалась надпись: «Я покрою весь город!» Однако городские власти юмора не поняли и пригрозили закрыть производство, если Малышев не заменит свои бигборды. Срок истекал сегодня.

 Вторую неделю в городе стояла сорокаградусная жара. Раскаленный небосвод, без птиц и облаков, словно линза, собирал лучи и выжигал на земле все живое. Ослепительно яркие дома, вдавленные в ландшафт холмов, казались раскаленными добела. И только по вечерам, когда солнце опускалось в море, жители города распахивали окна, как дверцы духовок. Но в ту же минуту горячий ветер принимался наметать серую степную пыль на подоконники и на кухонные столы, где в закрытых банках стояла мутная вода с толстым слоем известняка на дне.

      Было два часа дня, когда Малышев и его помощник въехали на центральную улицу. Малышев сбросил скорость и начал присматривать место для парковки. С левой стороны, где тень от домов падала на половину дороги, все было занято. Пришлось заглушить мотор на солнцепеке. Впереди стоял новенький кабриолет BMW салатного цвета с открытым верхом и с номерным знаком «ЛИЗА». Малышев был зол с утра. И сейчас не удержался, вплотную притерся бампером своего джипа к салатной «бэшке». Пусть теперь эта «Лиза» попробует выехать.

 Чиновник оказался покладистым, а взятка в пределах разумного.

Выйдя из кабинета, Малышев сказал помощнику:

- Леня, нам с тобой повезло - мы живем в стране, где все решает человеческий фактор.

Помещение приемной было заполнено просителями и жалобщиками. Малышев стал пробираться к выходу и непроизвольно задержал взгляд на неподвижной фигуре – женщина отрешенно стояла у окна и что-то разглядывала на улице. Она неожиданно обернулась и встретилась взглядом с Малышевым. И ему показалось, что душа женщины улыбается, и свет этой улыбки освещает все, к чему она обращаются. Они долго, до неприличия долго смотрели друг на друга. Ему даже показалось, что между ними проблескивает молния, и что посетители слышат эти разряды.

Помощник взял шефа под руку и постарался сдвинуть с места:

- Пойдем, Серж, дышать здесь нечем.

Но Малышев словно врос в паркет. Он стоял и смотрел на женщину. И все, что было расставлено в его голове по полочкам, разные там бизнес-планы, долговые обязательства, кредиты, заказчики, все это мгновенно свалилось в мусорное ведро и превратилось в хлам.

Леня тянул Малышева за локоток, но тот упирался, словно кнехт. Это было странное наваждение. Сон, не сон, какое-то пограничное состояние духа, когда человеческая плоть тает, превращаясь в воздух. Зато глаза, уши, нос ловят невидимую субстанцию, мучительно-сладкую, завораживающую, заразную, как страшная болезнь.  А сердце радостно алкает её, захлебывается, задыхается и пьет её, как пьяница вино.

 - Ты поосторожней с этой птичкой, - сказал Леня, когда они зашли в туалет, где Малышев решил освежить голову под краном. - Это жена самого Марата.

- Депутат, что ли?

- Серж, стыдно не знать Марата. Для него депутаты – семечки, расходный материал, - он помолчал и добавил: - А птичку зовут Лизой.

   Когда они вышли, Лиза уже сидела за рулем своей «бэшки».

- Я вас узнала, - произнесла она, - вы обещали покрыть весь город. Как ваши успехи?

Малышев скромно потупил взгляд:

– Какой там город. Меня едва хватило на Гагаринский район.

Он завел мотор и сдал назад на два метра. Потом вышел и незаметно погладил салатный бок Лизиной машины.

- Гагаринский район? – переспросила Лиза, выворачивая на проезжую часть.

Прежде чем уехать, обернулась и крикнула:

- Вы сильно меня разочаровали! Я думала, императоры слов на ветер не бросают.

Прошло два дня. Может быть, три, Малышев точно не знал. В четверг он впервые пропустил сеанс близости с Жанной, сославшись на плохое самочувствие. Он действительно выглядел неважно, все валилось из рук и, когда требовалось принять решение, Малышев поднимал голову и смотрел на своего помощника извиняющимся взглядом.

Утром в пятницу Малышев немного ободрился:

– Леня, - сказал он, - найди телефон Лизы.

– Серж, не валяй дурака, - не на шутку обеспокоился помощник. – Забудь ее!

Но тут Наполеон восстал, проявил характер.   

- Делай, что тебе говорят! – рявкнул он.

Через десять минут перед ним лежал лист формата А4, на котором был записан телефон Лизы. Малышев разглаживал его ребром ладони до самого обеда. Потом взял мобильник и набрал номер.

 – Лиза, - сказал он, - вас беспокоит…, - но тут же осекся, хотя в уме репетировал первую фразу тысячу раз.

Но Лиза перебила его:

- Узнала, узнала! -  сказала она веселым голосом. - Вы - бычок-производитель по кличке Наполеон. Чем могу быть полезна?... А, догадываюсь, вам понадобились новые объекты для покрытия?

- Ну… Что вы так сразу. Я это…, - замялся Малышев. - В общем, если я не увижу вас сегодня вечером, у меня сердце разорвется на куски.

Он услышал в трубке ее протяжный вздох:

- Долго же вы собирались... 

Они сидели в ресторане, на Корабельной стороне. В полупустом зале негромко звучали песни французских шансонье, свет был приглушен и только кое-где на столах горели лампы, освещая закуски и вина и оставляя во мраке лица.

– Разве вас не предупредили, - спросила Лиза, - что мой муж ревнив, как Отелло?

- Ревнует – значит, любит, это аксиома, - сказал Малышев.

- Любовь здесь ни причем. У Марата гипертрофированное чувство собственности.

- Скажите, Лиза, а кроме профессии жены, у вас есть какая-нибудь специальность?

– Пожарная и промышленная безопасность при разработке твердых полезных ископаемых.

Малышев присвистнул:

- Так вы и в шахту спускались?

- Это было во времена институтской практики. Потом сразу замуж – и прощай твердые полезные ископаемые.

- Расскажите, - попросил он, только затем, чтобы слышать ее голос.

Она стала говорить, а Малышев, наклонившись вперед, смотрел на нее и смотрел. Когда Лиза улыбалась, в уголках ее губ появлялись две полукруглые морщинки, похожие на веселых компьютерных смайликов. От ее улыбки под лопатками у Малышева пробегала дрожь. Он время от времени шевелил плечами, чтобы унять эту дрожь.

Потом говорил он. Потом снова она. Как-то незаметно перешли на «ты». Когда Лиза посмотрела на часы, было начало двенадцатого.

– Мне пора, - сказала Лиза. - Будь мужчиной, Наполеон, сделай так, чтобы я поднялась с этого кресла прямо сейчас, вот сию секунду. Встала и ушла. Иначе будет плохо.

- Хорошо, Лиза, - согласился он. - Я только соберу волю в кулак. Соберу и мы разойдемся.

- В разные стороны?

- Ну, разумеется. Мы уйдем туда, откуда пришли. Значит так, считаю до трех. Раз, - сказал он и умолк, и начал перебирать тонкие Лизины пальцы в своей ладони.

- Быстрей считай, - произнесла она, умоляюще глядя на Малышева.

- Два, - сказал он и поднес Лизины пальцы к своим губам.

- Еще быстрей, - чуть не плача, попросила Лиза.

- У моего знакомого есть дача. Здесь недалеко. За городом. Я знаю, где он оставляет ключи.

- Наполеон, ты сошел с ума!

- Я сошел с ума, - согласился он.

- Что же мы сидим? Скорее поехали на эту чертову дачу. Господи, я тоже сошла с ума. Ну, все, конец.

В эту ночь оба не вернулись домой.

Было пять часов утра, когда два джипа подкатили к даче Малышевского приятеля. Солнце еще не взошло, и на бледном небосводе горела утренняя звезда. Шесть человек вышли из машин и направились к калитке. Мужчины были похожи между собой, как братья. Молодые, с покатыми борцовскими плечами. Только один выделялся и возрастом, и яркой восточной внешностью. Ему было за сорок. Сквозь черные волосы пробивалась седая прядь. Он обошел кабриолет с номерным знаком «ЛИЗА» и, молча, указал рукой на дом.

 Жанна подхватила сумочку и собралась выходить, но в дверь позвонили. Явился Леня, помощник Малышева.

- Тебе лучше не ездить в больницу, - сказал он. - К нему не пускают. Состояние тяжелое.

 – Леня, объясни, что происходит?

– Эх, Жанна, Жанна, - вздохнул Леня. - Не хотел тебя расстраивать, но ведь узнаешь, все равно узнаешь. Наполеон снюхался с женой Марата. Девицу зовут Лиза.

Жанна застыла и целую минуту смотрела на свои босоножки. Потом спросила: 

- Красивая?

-  Обычная бабенка. Не понимаю, что он нашел в ней.

- Молодая? – спросила Жанна, продолжая рассматривать босоножки.

- На пару-тройку лет моложе тебя. Но такая, ни рыба, ни мясо. И, главное, ничего серьезного, минутное помутнение разума. Ты же знаешь, в любовь он не верит. Однажды я сказал, что каждый может быть поражен стрелой Купидона. А он отвечает – Леня, у этих крылатых тварей стрелы бумажные. Бу-маж-ны-е.  

- Как ты думаешь, - спросила Жанна, - Сережа вернется ко мне?

Леня пожал плечами:

- Марат настучал ему по башке – будь здоров. Может, мозги вправил.

Жанна повесила сумочку на вешалку.

- Нет, - сказала она. - Он не вернется. А я без него жить не хочу.

Она встала и пошла в комнату, грациозно покачивая бедрами, как молодая Софи Лорен.

Утренние часы в больнице напоминают боевую тревогу на эсминце. Медсестры носятся из палаты в палату, нянечки со швабрами ругаются с ходячими больными, зав. отделением устраивает разнос операционной бригаде, забывшей салфетку в брюшной полости пациента. Посещение больных запрещено.

Однако в это же время через приемный покой прошла молодая женщина. Она взбежала на второй этаж и толкнула дверь отделения. Она шагала легко, с улыбкой посматривая на медицинских сестер и приветливо им кивая. И всем казалось, что она здесь главная. Дежурная медсестра попыталась, было, задать вопрос, но женщина опередила ее.

- Малышев где? – спросила она таким тоном, что дежурная сама открыла дверь палаты.

 Малышев сквозь сон услышал знакомый голос:

- Алё! Бычок-производитель. Ты меня еще не забыл?

Он открыл один глаз, второй заплывший не открывался, и увидел Лизу. Она стояла в проходе между кроватями и осторожно гладила его по щеке.

- Лифа? Как нафла? – прошепелявил он, с трудом выдавливая слова через распухшие губы.

- Ну, и видок у вас, товарищ император.

-  У тебя тофе, буфь фдаов, - сказал Малышев.

- Я все-таки женщина. Меня били по щекам, нежно, - она улыбнулась. – Вчера вечером я звонила твоему врачу, он сказал – ваш Малышев живучий, как таракан. Ему отстучали все мозги, отбили внутренности, а он через пару дней встанет и пойдет домой. Своим ходом.

- Не нава пфихоить.

- Не надо приходить? Ты гонишь меня?

- Пифьмо, - сказал Малышев, переводя взгляд на тумбочку.

Лиза взяла конверт и стала читать.

- Это последнее предупреждение, - бормотала она. - Второго не будет. Если приблизишься к ней на полкилометра – пуля в лоб. Себя не жалко, пожалей ее. Я сделаю из нее красный тюльпан.

- Лиза швырнула конверт на тумбочку и повела плечиком.

– Узнаю своего благоверного. Хам!

- Он футит?

- К сожалению, нет. Шутить он не умеет. Ты сможешь идти? Нам только спуститься к машине.

- Не фнаю.

- Давай попробуем.

Малышев сидел в Лизиной «бэшке», навалившись плечом на дверь. Он косил здоровый глаз на Лизу и улыбался, обнажая черные прорехи вместо выбитых передних зубов.

- Куфа мы ефем? – спросил Малышев.

- К моей подруге. Марат будет искать, поднимет милицию и бандитов. Надо спрятаться. Иначе – пуля и красный тюльпан.

Вторую неделю они жили в большом доме, на окраине Бахчисарая. Лизину подругу звали Розой. Муж ее уехал на сезонные работы в Россию, а сын проводил каникулы у свекрови, в Молдавии.

Малышев быстро шел на поправку. Научился разговаривать, не шепелявя.

Все часы он проводил с Лизой неразлучно. У них была своя комната с одним окном, смотрящим в огромный куст ежевики. Малышев протягивал руку, срывал несколько мясистых ягод и клал их на голый Лизин живот. Потом брал ягоду губами и, поводя головой, рисовал орнамент на двух холмах Лизиной груди, поднимался выше, поглаживая губами ее шею, ухо. Лиза закрывала глаза, начинала тихонько постанывать. Потом она прикасалась пальцами к его плечам так нежно, словно это были не пальцы, а лебяжий пух, и медленно продвигалась вниз вдоль его спины, ощупывая каждую впадину и каждый бугорок.

Роза, смеясь, говорила:

- Слушай, подруга, вся улица собирается слушать ваши концерты. Я скоро буду продавать билеты.

Несколько раз звонила Жанна. Малышев не отвечал.

Как-то во время их ночных объятий, когда Малышев уже забрался на вершину страсти и вот-вот должен был рухнуть в бездонную пропасть, Лиза вдруг остановилась и сказала:

- Сережа, мне плохо.

Позже выяснилось, что это не первый случай. Она уже обращалась к врачам и даже прошла обследование в онкологии. Но узнать результат не успела – в ее жизнь вломился Наполеон.       

С каждым днем Лизе становилось хуже.

Малышев решил ехать в город, за результатами ее обследования. А заодно узнать, где и как нужно лечиться, если болезнь действительно присутствует.

Врач оказался крупным мужчиной лет тридцати. Его тело, напоминающее студень, вздрагивало и колыхалось при каждом движении.

- У вашей жены рак, - сказал он, просмотрев бумаги.

- Врёшь! – вскинулся Малышев.

- Метастазы пошли в область сердца. Через две недели она будет ходить под себя.

Малышев запрокинул голову и стал смотреть в потолок. Очнулся от резкого запаха нашатыря.

- Док, - сказал Малышев, немного придя в себя, - нужно переписать медицинское заключение. Нарисуй какую-нибудь язву. Или гастрит.

- Вы с ума сошли, - возмутился врач.- Я давал клятву Гиппократа.

- Сколько я должен заплатить, чтоб ты ее забыл? – спросил Малышев. - Сейчас у меня на руках, - он пересчитывать деньги, – одна тысяча четыреста пятьдесят долларов.

- Убирайтесь к черту! И деньги уберите, – врач подошел к окну и лег животом на подоконник, крикнул кому-то внизу: - Эй, пацаны! Отойдите от машины! Проваливайте отсюда, - потом обернулся и сказал с притворным удивлением: - Вы еще здесь?

Уходя, Малышев бросил взгляд за окно. Внизу, на бетонном пятачке, стояла малолитражка «Славута» красного цвета. У порога Малышев не удержался, спросил:

- Док, как ты помещаешься в своем тарантасе?

Когда стемнело, и в городе зажглись первые фонари, Малышев подошел к длинному зданию, в первом этаже которого помещались магазины, банки и офисы. Его офис был шестой от дороги. Запасные ключи хранились в комнате охраны. Малышева узнали:

- Сергей батькович? Что так поздно?

- Такая работа, Вова, будь она проклята.

 В сейфе денег не было. Малышев забрал ключи от гаража, загранпаспорт и пластиковые карточки. Сел за компьютер, проверил, откуда и сколько денег он может снять. Все счета на его имя были заблокированы. Молодец, Леня, быстро подсуетился. На всякий случай вышел на улицу и тут же в банкомате проверил карточки. Всё мимо.

Малышев вернулся в офис, лег на диван в общей комнате и стал думать.

 Врач онкологического отделения был расстроен. У его «ласточки» начал постукивать мотор. Пока несильно, но как предупредили на станции техобслуживания – всякий стук рано или поздно вылезет наружу. Прежде, чем начать прием пациентов, врач открыл атлас автомобиля «Славута» и долго изучал чертежи. Он ничего не понимал в технике, и от этого свирепел еще больше.

Неожиданно дверь открылась, и вошел невысокий крепкий мужчина. Казалось, от взгляда его темных глаз задымятся страницы атласа автомобиля «Славута». Это был Малышев.

- Опять вы? – изумился врач. – Вы меня достали!

- Одну секунду, док, - Малышев поднял обе руки, будто собирался сдаваться. – Выгляни в окно и посмотри на машину.

- Что? Вы пришли меня запугивать? Что с машиной?

Он бросился к окну, высунулся по пояс. 

- Не туда смотришь, док, - сказал Малышев. - Чуть левее. Рядом с кустами сирени стоит джип «чероки», благородного черного цвета? Видишь?

- Вижу.

- Он твой. Все вопросы с нотариусом решены. Вот его визитка.

   Спустя полчаса  Малышев держал в руках новое медицинское заключение.

- Док, сколько ей осталось? – спросил он, дочитав последнюю строчку.

- Я не гадалка, - ответил врач. - В любом случае постарайтесь уладить ее земные дела за пару недель.

- Скажи по-честному, на белом свете есть такое место, где бы ей сумели помочь?

- Вряд ли, - покачал головой врач. – Слышал, на Кубе творят чудеса. Но кто знает?

Перед отъездом в Бахчисарай Малышев позвонил домой из автомата.  Трубку взяла теща:

– Что ты наделал, Сережа? – произнесла она драматическим контральто. - Жанна отравилась. Она умирает в больнице. Сволочь ты, Сережа. Сволочь и подлец. Подожди, не бросай трубку, тебе сирота хочет сказать два слова.

Малышев услышал дыхание дочери. Она молчала.

- Танечка, здравствуй, это я, твой папа. Ты меня слышишь?

- Ага.

- Моя ты радость. Я по тебе очень скучаю. Я так скучаю, что стал тоненьким, как твой игрушечный Буратино.

- С длинным носом?

- С длинным-предлинным носом.

- Ты не Буратино.

- Нет? А кто? – Малышев услышал, как в трубке что-то зашуршало, потом замолкло. - Алло, Танечка, ты где? Слышишь меня?

Через несколько мгновений снова зашуршало, и Малышев услышал голос дочери:

- Ты передатель.

- Что? Предатель? Это бабушка тебе сказала?

Дочь помолчала-помолчала, а потом затянула плаксивым голосом:

- Папочка, ты чего домой не идешь после работы? Чего тебя нету? Папочка, миленький, приходи скорее.

Он хотел что-то ответить, но язык стал деревянным, не желал слушаться.

Малышев повесил трубку и, когда выходил из кабины, врезался лбом в стеклянную дверь.

Он не переносил больничные запахи и держал платок наготове.

В палате лежало пять женщин. Шестая койка была пустая, как раз напротив Жанны. Малышев сел и стал ждать, когда Жанна откроет глаза. Но она спросила, не размыкая век:

- Ты вернулся?

Малышев заерзал на панцирной сетке, стал озираться на других женщин. Все они смотрели на него и ждали его ответа.

- Я пришел тебя проведать, Жанна, - сказал он. Помолчал и тихо продолжил: - Ты не должна так поступать. Дочь… Танечка останется одна. Кто о ней позаботится, кроме тебя? А я… Видишь, я оказался сволочью. Сам не ожидал.

- Я вылью ей кислоту. На морду. Запомни это.

- Жанна, ты еще молодая женщина, красивая, умная, сексуальная. Ты найдешь настоящего мужчину.

Жанна открыла глаза, и Малышев поразился, как глубоко они запали в темные воронки глазниц.

– Что? - спросила Жанна.

- Ты должна зачеркнуть наше прошлое и смотреть только вперед. Забудь меня. И прости, - сказал Малышев и опустился перед ней на колени.

- Вон! – крикнула Жанна, подхватила с тумбочки тарелку с кашей и швырнула в лицо Малышева.

Он шел по коридору, выбирал из-за пазухи липкую перловку и думал, что так и должно быть. Когда ломается отлаженная жизнь, трещат кости и брызжет кровь. Но разве он виноват, что на этом свете нашлась сила, которая сильнее его силы, сильнее его воли, сильнее его чувства долга, его представления о нравственности, о добре и зле. Эта сила, как ураган, выдергивает человека из насиженного места и не спрашивает – хочет он этого или нет. «А, вообще, я сволочь и подлец, - подумал Малышев, - теща правильно подметила».

Лиза ждала его перед домом, на скамейке. Малышев шел навстречу, улыбаясь до ушей.

- Как долго тебя не было, – встрепенулась Лиза.

- У нас все в порядке, - сказал Малышев, размахивая пластмассовой папкой над головой. - Вот медицинское заключение. Эх, ты, трусиха. Сто лет будем жить! – он обнял Лизу и стал целовать ее. Она сцепила руки у него за спиной и прижалась так сильно, как будто хотела стать одним целым с Малышевым.

Он усадил Лизу на скамейку и протянул папку. Надев очки, она быстро пробегала глазами одну строчку за другой, потом возвращалась и перечитывала снова.

- Надо очки заказать посильнее, - сказала Лиза, - в этих все расплывается.

- Давай я прочитаю, - предложил Малышев.

- Нет, нет, сама, - она просматривала документ снова и снова, а Малышев сидел рядом и терся щекой о ее плечо.

- Неужели обыкновенный гастрит? – вымолвила она, наконец. 

- Не обыкновенный, а острый. Так недолго и язву заработать.

Лиза сложила губы в смешную детскую улыбку. Ее серые глаза смотрели на Малышева с таким выражением, как будто из последних сил сдерживали клокочущую внутри веселость.

Малышев только плечами пожал.

 – А что сказал доктор? – спросила она.

- Нам придется заглянуть к нему. Через полгода. Проверить кислотность. Нужно будет глотать кишку, моя радость. Да, ничего не поделаешь. И - диета. У меня там все записано.

- Полгода, - Лиза наклонилась и обхватила Малышева руками за талию, а щекой прильнула к его груди, как будто слушала, как стучит его сердце. – Полгода, - повторила она, - шесть месяцев. Сережа, это целая жизнь.

 Ни разу за 33 года Малышев не пробовал наркоту. Не курил травку, не глотал таблеток, не кололся. Сей грех его миновал.

В один из последних дней лета, видя, как мучается Лиза, он зашел к хозяйке дома.

- Роза, ты можешь достать хорошую дурь?

- Для тебя? – поинтересовалась Роза.

- Для меня.

- Могу. Дорого стоить будет.

- Хорошо, - сказал Малышев. - А уколоть сможешь?

- Тебя?

- Меня, - он выдержал паузу, добавил: - И ее.

- Смогу. И тебя научу. Это просто.

Они лежали на широкой кровати. Лиза в полузабытьи, повернув к нему голову, беззвучно шевелила губами, как будто читала молитву. Здесь же, в их комнате, за столом сидела Роза и листала журнал «Караван». Рядом с журналом стояла суповая тарелка со вскрытыми ампулами и двумя шприцами.

- Роза, - сказал Малышев, - я ничего не чувствую.

- Ты крепкий мужик, - ответила Роза, не отрываясь от журнала. – Подожди, сейчас даст по мозгам, поплывешь, как она.

На следующее утро, Лиза лежала, забросив на Малышева ногу, и щекотала языком его ресницы. Неожиданно она куснула его за кончик носа и спросила:

- Что же ты раньше не признался, а, наркоман со стажем?

- Боялся. Думал, тебя это отпугнет.

- Пожалуй. А сейчас вот испортил девушку, плут несчастный. Но должна признаться – это было здорово.

 Малышев выработал план. В Симферополе у него был филиал, которым Малышев владел на равных паях со старым приятелем. Об этом филиале никто не знал, даже Леня. Теперь он сделает так – скинет приятелю свою долю и рванет с Лизой на Кубу. А там помогут. Он уверен. Эти ребята своего вождя поставили на ноги, старика, с запущенной болезнью. А Лиза молодая. В ней полно жизненных сил. Надо только успеть. Успеть!

 Они выехали на рассвете. Солнце еще не взошло, и было прохладно. Впереди простиралась пустынная дорога. Малышев сидел за рулем, улыбался и радовался тому, что в голове не было мыслей. Еще ни разу в жизни он не ощущал такой легкости на сердце. Может быть, он превратился в птицу? В стрижа, мелькающего в проводах? Утренняя дорога бешено летела навстречу, а пологие холмы с горизонтальными прорезями террас и клеверные поля на склонах, и парадные шеренги кипарисов – все это плыло замедленно. Эту красоту видишь всякий раз, но замечаешь однажды, когда сердце переполнено счастьем. И сейчас Малышев замечал все, что мелькало, летело и проплывало. Только синее небо оставалось неподвижным, как твердь, на которую подвешена суета земная.

 Едва миновали Новопавловку, как Лиза положила ладонь на свою грудь и попросила:

- Сережа, останови. Здесь больно. И тошнит.

Он  съехал с дороги в ивовые заросли. Когда заглушил мотор, стало слышно тихое журчание мелководной Альмы.

- Ты знаешь, - сказал Малышев, помогая Лизе выбраться из кабины, - меня тоже поташнивает. Ага, тошнит натурально, просто блевать хочется. Это всё дыня проклятая. Зря мы ее запивали кумысом.

Он уложил Лизу на свой белый пиджак и сделал укол. 

 Она спала, примостив под щеку ладонь, как маленькая. Малышев растянулся рядом на траве и принялся рассматривать Лизино лицо. Сегодня глянцевая кожа на ее скулах заметно пожелтела, а в уголках губ, под глазами и на висках – набрякла, сделалась пористой и рыхлой. Еще недавно мягкий подбородок заострился, и от этого Лизино лицо стало напоминать беличью мордочку. Началось стремительное увядание плоти. Надо спрятать от нее все зеркала, подумал Малышев, все, что лежат в ее сумочке, в машине, надо убрать зеркала заднего вида.  Он замер и смотрел на нее долго-долго. Он знал, что Лизе никакая Куба уже не поможет, но изо всех сил старался этому не верить. Он выискивал в чертах ее лица живительные признаки, как ищут и находят иногда родники в выжженной степи. Он трогал ее усыхающие руки, гладил тонкие пальцы. Неожиданно тело Малышева передернулось – раз, другой, третий. Он постарался задавить своей волей этот нервический приступ, но неуправляемые конвульсии рвали его изнутри. Из горла выдавливались стоны. Малышев уронил голову и стал жрать землю.

Когда успокоился, почувствовал на затылке Лизину руку.

- Что с тобой? – спросила она тихо.

- Ничего, - сказал он, поднимая на Лизу улыбающееся лицо, перепачканное травой и землей. – Просто я люблю тебя, как похотливый хомячок.

- Сережа, прости меня, - сказала она.

- За что?

- Ты знаешь.

- Понятия не имею,- изумился Малышев. – Но я буду думать. Я умный хомячок.

 Он поднялся на ноги и увидел на дороге милицейскую «Ладу». Машина медленно двигалась в сторону Бахчисарая. Малышев проводил ее взглядом. Похоже, его тоже заметили и сбавили ход. Чего они разъездились в такую рань, подумал Малышев. И похвалил себя – хорошо спрятал «бэшку», с дороги не видно. Однако нужно торопиться. Лучше не искушать судьбу.

 Лиза заметно повеселела. Когда Малышев выезжал на асфальт, сняла с шеи газовый шарфик  и, махая им над головой, закричала:

- Флаг и гюйс – поднять!

Малышев посмотрел направо. Со стороны Бахчисарая возвращалась все та же милицейская «Лада».

Проехали Альминский мост. Малышев держал допустимую скорость, не хотел нарываться. Но вскоре заметил, что расстояние между их «бэшкой» и «Ладой» быстро сокращается. Он прибавил газу. И они прибавили. Вскоре тишину над утренней крымской долиной разорвали слова команды: 

- Внимание! БМВ-кабриолет, номерной знак «ЛИЗА» немедленно остановитесь! Повторяю! БМВ-кабриолет, салатного цвета, номерной знак «Лиза», немедленно прижмитесь к бровке и остановитесь!

 - Что они с нами сделают? – спросила Лиза.

- Да ничего,- сказал Малышев, поправляя рукой волосы, трепещущие на ветру. - Нас не догонишь.

- Мы что – взлетим, как птицы?

- Если понадобится, взлетим. Ты мне веришь? – спросил он, поворачивая к Лизе загорелое, веселое лицо.

- Я тебя люблю, - она перегнулась со своего сидения, обняла Малышева и мягко, словно играючи, коснулась губами его губ.  

От ее поцелуя по всему телу Малышева побежали электрические молнии. Они простреливали участок за участком. По ходу их продвижения вздрагивала плоть, обозначая путь электричества судорогами.

Сейчас для Малышева не было ничего роднее и дороже этого тела, прижатого к его груди, этих тонких рук, проскользнувших ему подмышки и мешавших вести машину, и этих упоительных губ, с которых он пил дурман.    

Он млел. Но успевал следить за дорогой, старался не сбавлять скорость. Лиза прижималась к нему, закрыв глаза. Ее короткие волосы развевались на ветру и щекотали Малышеву нос. Впереди простирался участок дороги, напоминавший латинскую букву V, слегка разогнутую. Здесь можно хорошо разогнаться под гору, подумал Малышев, чтобы потом, на подъеме, уйти на легкой «бэшке» от преследователей. Он выжал газ до предела и бросил машину вниз. И в это время увидел вдалеке огромную фуру. Она летела по противоположному склону навстречу им. Кабина фуры угрожающе раскачивалась из стороны в сторону. Низкий тяжелый бампер серебряного цвета, казалось, утюжил асфальт. Расстояние между машинами стремительно сокращалось.

Двести метров, сто, пятьдесят, тридцать.

«Счастье», - успел подумать Малышев. Одной рукой он прижал Лизу к себе, а другой повернул руль влево.

Чуть-чуть. 

Ирина Митрофанова Москва

Дата : Пн июля 16, 2012, 12:31:58 Что-то в этом есть от Ремарка. Ремарк на русский манер. Обаятельная разнузданность. В персонажах прямо "просвечиваются" Роберт и Пат. У меня ощущение красивого фильма о любви и смерти. Довольно харизматичного фильма. Каким же разным бывает автор Виктор Лановенко...

Зинаида Пурис Пенза

Дата : Пн июля 16, 2012, 12:38:57 Меня обрадовало появление на Артбухне нового рассказа Виктора Лановенко, но если честно, "Бумажная стрела" меня разочаровала. Хотя название понравилось очень. Даже появилось подозрение, что автор именно им и вдохновился. Многовато испытаний - и новая любовь, и отмороженный супруг, и онкология и автомобильная катастрофа. Такой набор событий тянет на мыльную оперу, а для маленького рассказа это передоз. Злоключения героя заполннили собой текст и не оставили места для переживаний, как его собственных, так и читательских. К тому же неясна причина, по которой ревнивый муж, оперативно обнаруживший любовников в начале рассказа, надолго перестал "ловить мышей" во второй части. Мне кажется, рассказ стоит переработать в сторону психологической драмы, пока перед нами драма положений, а не героев. О чем сожалею. Так как все, что что до этого читала у Виктора, не только читала с удовольствием, но и перечитывала не раз.

Ирина Митрофанова Москва

Дата : Пн июля 16, 2012, 13:01:12 Зина, а мне, кажется, это просто стильная сказка о любви и смерти.:) Ну, хочется иногда. По "весу" это, конечно же, уступает другим рассказам Виктора. Это как фильм с молодым Ален Делоном и Ани Жирардо.Вот я как-то пересмотрела "Рок и его братья". Подумала, Господи, ну что это за пафосные сопли-то, а мне же в своё время так нравилось. Но чувственно очень. Не эротично, а именно чувственно. Энергетика-то какая, неповторимая, уходящая. Сейчас такого нет во французском кино, оно стало несколько иным. Да и второго Ремарка с его "Триумфальной аркой" нет. А в этом его романе просто дыхание того Парижа в каждой фразе. И даже грязь, и смерть обернуты в нечто настолько воздушное. Кстати, Жанна и Лиза - это какой-то синтез женских образов "Триумфальной арки" и "Трех товарищей". Мне кажется, этот рассказ - французская фантазия, перенесенная на русскую почву. Не хватает нам иногда в нашей русской жизни этой французской легкости, этих хрупких, предельно женственных женщин, которых хочется защищать, этих циничных мужчин, которые от любви, как по мановению волшебной палочки, превращаются в идеал преданности, и способны ради любимой на всё. Наверное, всё это достаточно легковесно, но ведь сказки для взрослых тоже иногда нужны :). Думаю, не стоит автору над этим корпеть, у него есть другие, более серьезные рассказы.

Лариса Ефремова Москва

Дата : Пн июля 16, 2012, 13:52:58 Мне кажется, здесь самое время определиться с жанром. Перед нами классический вид мелодрамы, причём, даже в большей степени сериально-киношной, со всеми её составляющими: роковая любовь, смертельная болезнь красавицы, погони, драки, подлог, наркотики, месть, катастрофа и проч. Законы жанра почти соблюдены, почти - именно из-за того "передоза на квадратный сантиметр", о котором говорит Зинаида. Но почему бы и нет - для определенной аудитории? Не всё же барышням неопределенного возраста штамповать истории о зеленоглазых Эдуардах, владельцах замков. :)) И мне кажется, Виктор Лановенко всё-таки умудряется и в "комиксном" пространстве оставаться собой: хочешь-не хочешь, а его герою - единственному из всех обитетелей истории - всё-таки сочувствуешь. Возможно, это происходит из-за нереализованной потребности в героях, способных на безрассудство ради любви. Последняя правка: июля 16, 2012, 15:57:12 пользователем manager

Лариса Ефремова Москва

Дата : Пн июля 16, 2012, 13:54:46 И я тоже очарована названием "Бумажная стрела", но разочарована тем, что название и текст живут отдельной друг от друга жизнью.

Зинаида Пурис Пенза

Дата : Пн июля 16, 2012, 15:37:46 Ирина, я очень хорошо вас понимаю. Но по мне эта дивная атмосфера французского кино и ассоциации с прозой Ремарка не живут в тексте, а находятся где-то в стороне, их "уши" торчат из нагромождения страстей, наверное, потому, что талант автора не дал ему возможности скатиться в кондовую мелодраматическую сериальную сусальность. Остаюсь при своем мнении: такой замысел не способен развиться в мини-формате. Да и Ремарк вряд ли потряс основы, если бы написал рассказ Триумфальная арка или миниатюру Три товарища.

Зинаида Пурис Пенза

Дата : Пн июля 16, 2012, 15:49:54 Лариса, потребность в героях, способных на безрассудство ради любви, конечно, есть и у читателей, и у авторов. Но все-таки я практически уверена, что Виктор Лановенко не планировал воспевать зеленоглазого Эдгара и отбивать хлеб у певцов "нещастной любви". Мне кажется к раскрытию тайны авторского замысла ближе всех подобралась Ирина.

Дата : Пн июля 16, 2012, 16:13:02 О, нет-нет, конечно, я вовсе не имела в виду, что В. Лановенко претендовал на хлеб и лавры создательниц "Эдгаров"! )) Совсем наоборот, я хотела сказать (и неправильно выразила свою мысль второпях), что перед нами "сказка", рассказанная мужчиной, и это чувствуется во всём. Напоминает скорее бондиану, если из неё убрать шпионско-боевиковую часть и хэппи-энд заменить на эффектно-трагичный финал.

Лариса Ефремова Москва

Дата : Пн июля 16, 2012, 16:14:25 Это мой комментарий, какой-то сбой в компьютере, прошу прощения.

Зинаида Пурис Пенза

Дата : Пн июля 16, 2012, 16:50:36 Точно, напоминает бондиану. Сказка про Джеймса Бонда по сути самопародия и, кстати, когда я наткнулась в тексте Лановенко на слово "онкология", у меня возникло сомнение, не пародию ли я читаю. Но история про отчаянного парня (остроумного, небедного да еще и кандидата наук), пронзенного стрелой амура и сведшего счеты с жизнью, практически как Ромео, не желающий жить без своей Джульетты, никак не пародия. От сюжета веет трагедией. И хочется спросить, а в чем проблема? Онкологические диагнозы и ревнивые мужья - это конечно, препятствия для влюбленных, но какой смысл о них писать, если эти обстоятельства ничего не меняют в жизни "молодых"? Уехали себе на дачу, да и милуются там. На месте онкологии могла быть повестка в суд, а на месте мужа приближающийся к земле астероид. Герои бы успели раньше астероида броситься с обрыва и всё - клятва в любви до гроба выполнена.

Екатерина Злобина Cевастополь

Дата : Пн июля 16, 2012, 21:15:31 Мы тоже обсуждали с Владимиром Олеговичем возможность отнести "Бумажную стрелу" к сатире с элементами мелодрамы или мелодраматической сатире. Сошлись на том, что либо сатира слишком тонка, размыта перипетиями и маскируется "серьёзным лицом" (интонацией) рассказчика, т.е. неявлена, то ли не задумывалась... Знаете... я думаю, дело в усталости формы. Вот как в своё время всех изнурил соцреализм как модель построения текста, так сегодня мы переели экшна, эффектов, игр с инстинктами и стремления в тексте "дать каждому, чего у него нет". Мне хочется сейчас - не в качестве совета, попыток навязать автору свое видение и т.п., попытаться понять, как можно освежить и оживить эту форму, жанр. Первое, что приходит в голову: идти дальше бондианы по пути Тарантино: поменять рассказчика на совершенно неожиданного (скажем, обманутого мужа, или тещу) или дать всем рассказать свою версию, разбив историю на фрагменты как бы о разном, но об одном и том же в итоге, так получится объём... Или попробовать другой стиль, совершенно другую манеру письма. Вот, например, у Павла Павлова в "Жаре", мне кажется, интересные поиски новой подачи "старого материала": имитация языка сайта, торгующего "чёрным пиаром" и "криминальным чтивом", и тут же - дневник человека, который стал жертвой убийства - по собственной вине... Писать легкими простыми фразами в рамках прямого хода сюжета, мне кажется, сегодня в этом жанре не приведет к какому-то прорыву, а заставляет автора ходить по кругу простых формул...

Зинаида Пурис Пенза

Дата : Вт июля 17, 2012, 00:06:56 Катя, мне этот рассказ кажется исполнением, ну, может, не мечты, но желания автора порвать страсти в клочья. И я даже знаю, почему мне это кажется. Бывает такое состояние души. У меня есть рассказ "Эффект плацебо". Написанный "под название", тоже любовь-морковь, тоже в конце все умерли, осталась только Зина))) Я столько пережила всего, пока его писала, что была уверена - пишу шедевр всех времен и народов, ан нет. Думаю, вы догадались уже, какие отзывы я получила. Когда читала Бумажную стрелу пребывала в некотором шоке. Было ощущение, будто читаю тот свой рассказ. Может, это детская болезнь, поражающая пишущих? Или что-то в этом роде? Но то, что это не смертельно, точно!

Вход

Логин:
Пароль:
	Запомнить
	Забыли пароль? Регистрация на сайте

Это случается с каждым...

Введите почту чтобы восстановить пароль:
Чтоб выйти нажмите Отмена.