Сегодня, 16 мая, исполняется 125 лет со дня рождения Игоря Северянина, "короля поэтов" Серебряного века...

Среди множества мифов XX века живет и миф о поэте Игоре Северянине. О том, что он якобы воспел мещанство и пошлость, что ввел в свою поэзию интонации самовосхваления и самолюбования. “Северянинщиной” называли дурной вкус, этакую “пошлинку” в поэзии. Все, что у многих ассоциируется  с этим прекраснейшим поэтом, это строка «Ананасы в шампанском»…

Лиризм и ирония - тонкие струны души поэта. Вот что писал Валерий Брюсов в статье “Игорь Северянин” в 1916 году: “Не всегда легко различить, где у Игоря Северянина лирика, где ирония. Не всегда ясно, иронически ли изображает поэт людскую пошлость, или, увы, сам впадает в мучительную пошлость. Мы боимся, что и сам Игорь Северянин не сумел, бы точно провести эту демаркационную линию”. Сам же Северянин писал о себе: “Я трагедию жизни претворю в грезофарс”. И в то же время Александр Блок называет его мечтателем ”поэтом с открытой душой”.

Каждый из этих  образов по-своему верен, и каждый из них — только маска, обличье, надетое автором и принятое доверчивым читателем. Маской был и литературный псевдоним поэта — Игорь-Северянин, подчеркивающий особенную любовь к Северу. Северянин — это уже как бы прозвище, дополнительно включающееся в имя. Оно так и писалось через дефис, как приложение. Настоящая фамилия поэта — Лотарев Игорь Васильевич. Он родился 4 (16) мая 1887 года в Петербурге, на Гороховой улице, где и прожил до девяти лет. Отец его, Василий Петрович, - военный инженер и выходец из "владимирских мещан", дослужившийся до штабс-капитана, умер в 1904 году в возрасте сорока четырех лет. Мать Игоря происходила из известного дворянского рода Шеншиных, к которым принадлежал и Александр Фет, нити родства связывали ее также со знаменитым историком Николаем Карамзиным. Небезынтересно, кстати, и то, что по материнской линии Игорь-Северянин находился в родственных отношениях с Александрой Коллонтай.

В 1896 году отец Игоря расстался с матерью и увез сына к своим родственникам в Череповецкий уезд Новгородской губернии. Там, на берегу Суды — “незаменимой реки”,— прошли отрочество и юность будущего поэта. Там же он закончил четыре класса Череповецкого реального училища, и уехал на Дальний Восток, где его отец получил место коммерческого агента.

Жизнь на Дальнем Востоке в годы русско-японской войны способствовала тому, что среди любовной лирики, которую начал писать с 8 лет Северянин, появились стихи на патриотические темы, так, например, стихотворение Гибель Рюрика было опубликовано в журнале «Слово и Дело» в 1905 году. После смерти отца Северянин жил с матерью в Гатчине, много писал, издавал за свой счет брошюры стихов, включавшие в себя от 2 до 16 стихотворений, и рассылал их по редакциям ”для отзыва”. Всего период с 1904-го по 1912-й годы Северянин самостоятельно издал 35 брошюр своих стихотворений. 

20 ноября 1907 года (этот день Северянин впоследствии ежегодно праздновал) он познакомился со своим главным поэтическим учителем - Константином Фофановым, который первым из поэтов оценил его талант. А в 1908 году стали появляться первые заметки о брошюрках, издаваемых  самим Северяниным. 

В 1909 году некий журналист Иван Наживин привез одну из брошюр под названием "Интуитивные краски" в Ясную Поляну, и прочитал стихи из нее Льву Толстому. Сиятельного графа и убежденного реалиста резко возмутило одно из "явно иронических" стихотворений этой брошюры — "Хабанера II", начинавшееся так: "Вонзите штопор в упругость пробки, — И взоры женщин не будут робки!..", после чего, говоря словами самого поэта, всероссийская пресса подняла вой и дикое улюлюканье, чем сразу сделала его известным на всю страну...  

"С легкой руки Толстого, хвалившего жалкого Ратгауза в эпоху Фофанова, меня стали бранить все, кому было не лень. Журналы стали печатать охотно мои стихи, устроители благотворительных вечеров усиленно приглашали принять в них, - в вечерах, а может быть, и в благотворителях, — участие", — вспоминал позднее Северянин. 

Как бы то ни было, Северянин вошел в моду. В 1911 году Валерий Брюсов, тогдашний поэтический мэтр, написал ему дружеское письмо, одобрив брошюру "Электрические стихи". Другой мэтр символизма, Федор Сологуб, принявший активное участие в составлении первого большого сборника Игоря Северянина "Громокипящий кубок" в 1913 году, сопроводив его восторженным предисловием и посвятив Игорю Северянину в 1912 году триолет, начинавшийся строкой "Восходит новая звезда". Затем Федор Сологуб пригласил поэта в турне по России, начав совместные выступления в Минске и завершив их в Кутаиси.  

Поэтическая публика тем временем неистовствовала - одни  обвиняли поэта в пошлости, эпатаже и браваде, другие боготворили за искренность, обнажение фальши и бездушия:

Останови мотор! Сними манто

И шелк белья, бесчестья паутину,

Разбей колье и, выйдя из ландо,

Смой наготой муаровую тину!

Что до того, что скажет Пустота

Под шляпками, цилиндрами и кэпи!

Что до того! — Такая нагота

Великолепней всех великолепии!

Успех нарастал. Игорь Северянин основал собственное литературное направление — эгофутуризм, получивший в 1911 году название "Пролог эгофутуризма". В группу его приверженцев входили Константин Олимпов, Иван Игнатьев, Вадим Баян, Василиск Гнедов  и Георгий Иванов, вскоре перешедший к акмеистам. Эгофутуристы в 1914 году провели в Крыму олимпиаду футуризма совместно с кубофутуристами Д. Бурлюком, В. Маяковским  и Василием Каменским. 

Начавшаяся первая мировая война, пусть и не сразу, сменила общественные интересы, сместила акценты, ярко выраженный гедонистический восторг поэзии Северянина оказался явно не к месту. Сначала поэт даже приветствовал войну, собирался вести поклонников "на Берлин", но быстро понял ужас происходящего и опять углубился в личные переживания, заполняя дальше дневник своей души.

Чем дальше, все хуже, хуже.

Все тягостней, все больней.

И к счастью тропинка уже,

И ужас уже на ней...

Этот ужас еще отступал в минуты личного счастья. Но жизнь постоянно возвращает его к вопросу о добре и зле, об истине, о любви к народу. Признавая принципиальную неоднозначность мира, поэт писал:

В ничем — ничто.

Из ничего вдруг — что-то.

И это — Бог!

В самосозданьи не дал он отчета,—

Кому б он мог?

(“Поэза истины”)

Граница между добром и злом, между правдой и неправдой, по Северянину, не только зыбка и неопределенна. Она не историческая, не социальная, не национальная. Она — личностная. Поэт отвергал классовый или социальный, подход, для него существовал один критерий — нравственность. Новые возможности открыла для него февральская революция 1917 года. Он видел в жизни “возрождение”:

Жизнь человека одного —

Дороже и прекрасней мира.

Биеньем сердца моего

Дрожит воскреснувшая лира.

(“Баллада XVI”)

Речь шла уже не об одной душе — обо всей жизни. Северянин, лирик, ироник и мечтатель, раскрывался как философ. Он упрямо и настойчиво повторял мысль о превосходстве человека над миром. Это звучало как продолжение слов Достоевского о том, что счастье невозможно построить на слезах и на крови. Но жизнь предлагала все новые варианты политической розни и ожесточенной борьбы. Под сомнение ставились ценности, признаваемые дотоле всем человечеством. В первую очередь “в загоне” оказалось, по мнению Северянина, искусство. В июле 1917 года он с горечью констатировал:

Дни розни партийной для нас безотрадны,—

Дни мелких, ничтожных страстей...

Мы так неуместны, мы так невпопадны

Среди озверелых людей.

(“Поэза строгой точности”)

Мы — это, конечно же, художники. В поэзию Северянина открыто врывается политическая лексика. Но мысли поэта, наблюдающего грабежи “черни”, обращены к народу: “мучительно думать о горе народа”. Даже в эти тягостные дни он разделяет чернь и народ. Отсюда — надежда на успокоение, на время как на “лучшее чудо”, на то, что “жизнь не умрет”. Он уверен: “Минуют, пройдут времена самосуда, убийц обуздает народ”. Он предсказывает и будущую трагедию, и песню, которую, в конце концов “живой запоет”. Подтверждение своих слов Северянин получил неожиданно скоро: в феврале 1918 года в Политехническом музее в Москве на поэтическом вечере он был избран “королем поэтов”, опередив Маяковского и Бальмонта.
 

Я так велик и так уверен

В себе, настолько убежден,

Что всех прощу и каждой вере

Отдам почтительный поклон.

(“Рескрипт короля”) 

Вскоре Северянин уехал в Эстонию, в Эст-Тойлу, где всегда проводил весну и лето. Но немецкая оккупация Эстонии (в марте 1918-го), образование самостоятельной республики в 1920 году отрезали его от России. Он почти безвыездно жил в деревне со своей женой — поэтессой и переводчицей Фелиссой Круут. Игорь Северянин оказался в вынужденной эмиграции, но чувствовал себя уютно в маленькой "еловой" Тойле с ее тишиной и покоем, много рыбачил. Довольно быстро он начал вновь выступать в Таллине и других местах. 

В Эстонии Северянина удерживает и брак с Фелиcсой Круут. С ней поэт прожил 16 лет и это был единственный законный брак в его жизни. За Фелиссой Игорь-Северянин был как за каменной стеной, она оберегала его от всех житейских проблем, а иногда и спасала. Перед смертью Северянин признавал разрыв с Фелиссой в 1935 году трагической ошибкой. А в 20-е годы он держался вне политики, называл себя не эмигрантом, а дачником, и вместо политических выступлений против Советской власти писал памфлеты против высших эмигрантских кругов. Эмигрантам нужна была другая поэзия и другие поэты. Игорь-Северянин по-прежнему много писал, довольно интенсивно переводил эстонских поэтов: с 1919-го по 1923-й годы у него вышли 9 новых книг, в том числе "Соловей". С 1921 года поэт гастролировал и за пределами Эстонии: в 1922 году – в Берлине, в 1923 году – в Финляндии, в 1924 году – в Германии, Латвии и Чехии... С 1922-го по 1925-й годы Северянин пишет в довольно редком жанре - автобиографические романы в стихах: "Падучая стремнина", "Роса оранжевого часа" и "Колокола собора чувств". 

Большую часть времени Северянин проводит в Тойла за рыбной ловлей. Жизнь его проходила скромно - в повседневной жизни он довольствовался немногим. С 1925-го по 1930-й год не вышло ни одного сборника стихотворений. Зато в 1931 году вышел новый (без сомнения выдающийся) сборник стихов "Классические розы", обобщавший опыт периода 1922-1930 годов. С 1930-го по 1934-й годы состоялось несколько гастролей Северянина по Европе, но несмотря на шумный успех, издателей для книг найти поэту не удавалось. Небольшой сборник стихов "Адриатика" в 1932 году Северянин издал за свой счет, и сам же пытался распространять его. Особенно ухудшилось материальное положение поэта к 1936 году, когда он разорвал отношения с Фелиссой Круут и сошелся с Верой Борисовной Коренди:

Стала жизнь совсем на смерть похожа:

Все тщета, все тусклость, все обман.

Я спускаюсь к лодке, зябко ёжась,

Чтобы кануть вместе с ней в туман...

"В туманный день" 

А жизнь тем временем грубела, приходит новый век,  “жестокий, сухой” и рациональный. Люди жили без стихов и не чувствовали их необходимости.

Все друг на друга: с Севера, с Юга,

Друг и подруга — все против всех!

Поиски истинной тропы, пути к себе, к прошлому растянулись на много лет. Советские люди, пришедшие в Эстонию в 1940 году, уже не знали, кто такой Игорь Северянин. Им не было дела до его мыслей. Не потому ли, задержалось возвращение в русскую культуру поэта Игоря Северянина? Задержалось и понимание его поэзии. Отечественная война застала Северянина больным. Но, неисправимый мечтатель, он еще надеялся на помощь центрального правительства в эвакуации. Он рассчитывает на поддержку Жданова. Поэт так и не понял, что же происходило в России. Его телеграммы Калинину остались без ответа.

20 декабря 1941 года Игорь Северянин умер от сердечного приступа в оккупированном немцами Таллинне и был похоронен на Александро-Невском кладбище.
На памятнике помещены его строки: 

Как хороши, как свежи будут розы,

Моей страной мне брошенные в гроб!

Многие годы спустя мы с удивлением обнаруживаем, что слишком плохо знали его. Те чувства, которые казались нам преувеличением - оказались настоящими. Судьба Игоря Северянина — и в России, и в эмиграции была печальной. Заграничной публике был мало интересен поэт, живший своей Россией. А по России уже расползались пятна островов ГУЛАГа и, казалось, навсегда поглощали память о “грезах весны” XX века. Нам не было дано бросить розы в гроб поэта, но нам суждено было понять, что нет на свете важнее человеческой души с ее метаниями и поиском любви, сопричастности, понимания.
 

Татьяна Халина, "Чтобы помнили"

Несколько цитат:

О России петь – что стремиться в храм
По лесным горам, полевым коврам…

О России петь – что весну встречать,
Что невесту ждать, что утешить мать…

О России петь – что тоску забыть,
Что Любовь любить, что бессмертным быть.

*   *   *

Отныне плащ мой фиолетов,
Берета бархат в серебре:
Я избран королем поэтов
На зависть нудной мошкаре...

*   *   *

Из меня хотели сделать торгаша,
Но торгашеству противилась душа.

Смыслу здравому учили с детских дней,
Но в Безразумность влюбился соловей.

*   *   *

Мне не в чем каяться, Россия, пред тобой:
Не предавал тебя ни мыслью, ни душой…

*   *   *

КЛАССИЧЕСКИЕ РОЗЫ

Как хороши, как свежи были розы
В моем саду! Как взор прельщали мой!
Как я молил весенние морозы
Не трогать их холодною рукой!
Мятлев, 1843 г.

В те времена, когда роились грезы
В сердцах людей, прозрачны и ясны,
Как хороши, как свежи были розы
Моей любви, и славы, и весны!

Прошли лета, и всюду льются слезы...
Нет ни страны, ни тех, кто жил в стране...
Как хороши, как свежи ныне розы
Воспоминаний о минувшем дне!

Но дни идут - уже стихают грозы.
Вернуться в дом Россия ищет троп...
Как хороши, как свежи будут розы,
Моей страной мне брошенные в гроб!