Бывшая артистка, когда-то  прима театра оперы  одной солнечной республики Роза Грехова очень не любила свою комнату в московской квартире, куда ее несколько лет назад переманила жить дочь.

  Роза Оразовна боялась фикуса.

Это паркетное деревце с жирными листьями шевелилось по ночам, щупало тенями подоконник и приставало к фарфоровой кукле, которую зачем-то посадили рядом.

В свете уличного фонаря  глаза испуганной куклы теряли цвет и стекленели, а темные парикмахерские локоны вспыхивали  желто-бурыми пятнами.

За фикусом и куклой понуро следила рябина за окном. Кивала им, как выжившая из ума старушка, часто и мелко трясла  тяжелыми серьгами. И ветер ныл неприятно и бормотал что-то, будто грозил, и - внезапно, рывком - бился в стекло.

Неестественные блики,  тёмные обрывки теней двоились, троились, сливались, кружились хороводом и расползались по комнате - на гофре собранной столбцом занавески, на стенах, на потолке, на светлой равнине огромной старухиной постели.

Как под гипнозом, Роза Оразовна смотрела и смотрела на них. Она боялась закрыть глаза. Знала: стоит только открыть их снова -  и  те с подоконника, подкравшись, нетерпеливо застынут  прямо возле её  подушки. 

Чтобы не слышать проклятых ночных шёпотов, старая Роза часто ворочалась и время от времени надсадно кашляла. Чтобы не видеть, как двигаются фикус и кукла, она, в конце концов, потянулась к выключателю.

Комната мгновенно раздвинулась вверх и вширь и тут же сжалась в большую прямоугольную коробку.  Резкий электрический свет постепенно мутнел и желтоватыми дымками струился из яркого круга на потолке.

 Неузнаваемые, растворенные в темноте тени обретали привычную тяжесть вещей. Сетка собранной занавески потускнела и огрубела. Кровать вернулась в свои берега, победоносно поправ  щербатый паркет. На тумбочке выросли расставленные в строгом порядке разные аптечные пузырьки и упаковки с таблетками.

Роза Оразовна взяла одну из них. Вооружилась очками, прочла название. Четко артикулируя, произнесла его вслух. Подумала. Кивнула сама себе, выдавила из шелестящей пластинки большую таблетку и привычным движением поместила ее под язык.

Бережно закрыла  картонную коробочку, вернула ее на математически выверенное место и потянулась за следующей. На всякий случай – слишком часто билось сердце - следовало выпить еще одну таблетку для понижения давления.

Спустя какое-то время ей показалось, что пальцы ног похолодели. Из очередной упаковки была извлечена очередная таблетка: теперь требовалось давление повысить.

Следом  –  из серебристого блистера на сухую ладонь вылупился гладкий ромбик новомодного успокоительного, за ним – скатилась белая горошина снотворного.

Ломило виски.  Всё-таки пренеприятная штука это давление… Роза выпила еще одну таблетку. Размеренный ритуал приёма лекарств отвлёк её от фикуса с куклой и успокоил.

Темнота напала из коридора. Густо сопя, что-то наваливалось на дверь маленькой комнаты. По затемненным углам  вспархивали шорохи. Тогда старуха запела. 

Начала из контральто, глухим низким гулом старательно растила гундосое «ы-ы-ы-ы-ы». Потом ее голос запал и затрясся – вибрато -  на одной средневысокой ноте, часто прерывался, хромал на полутона,  ныл и ныл, и метался над верхней губой.

Звук множился, расходился короткими волнами, стихал и разрастался снова, пока певице хватало дыхания, и - взметнулся  вдруг противным  комариным писком.

- Завыла, -  с каким-то злым удовлетворением хмыкнул в соседней комнате  зять Розы Оразовны, Алексей Михалыч, будто сверил часы...

Читать рассказ полностью