Поэт, выбравший для описания мира язык нежной ненависти и язвительной любви, не способен написать что-либо для ребенка. О том, почему это не так, размышляет ПАВЕЛ УСПЕНСКИЙ.

«Детский писатель» применительно к Ходасевичу звучит как нонсенс: для читателей трудно найти более неподходящую кандидатуру на такую роль. Между тем детству, занимавшему поэта как явление, посвящен его поздний автобиографический очерк «Младенчество» (1933), и в зрелых стихах можно изредка натолкнуться на ту же тему:

        

        А уж если сны приснятся,
        То пускай в них повторятся
        Детства давние года:
        Снег на дворике московском
        Иль — в Петровско-Разумовском
        Пар над зеркалом пруда.
                                                («В заседании»)

        Мне нравится, почти не глядя, слушать
        То смех, то плач детей, то по дорожке
        За обручем их бег отчетливый. Прекрасно!
        <…>
                                                Мальчик
        С ведерком и совочком примостился
        У самых ног моих. Насупив брови,
        Он возится в песке, и я таким огромным
        Себе кажусь от этого соседства…
                                                («Полдень»)

        Лет четырех бутуз, в ушастой шапке,
        Присел на камень, растопырил руки,
        И вверх смотрел, и тихо улыбался.
        Но, заглянув ему в глаза, я понял,
        Что улыбается он самому себе,
        Той непостижной мысли, что родится
         Под выпуклым, еще безбровым лбом… <…>
        И мальчику я поклонился тоже.
                                                («2-го ноября»)

Однако дети в стихах — еще не литература для детей. Казалось бы, поэт, выбравший для описания мира язык нежной ненависти и язвительной любви, просто не способен написать что-либо для ребенка. Тем не менее перед вами его сказка и четыре стихотворения — три переводных, одно оригинальное. Как они возникли и чем примечательны?

Все началось со стихов. «Разговор человека с мышкой…» Ходасевич написал в ноябре 1916 года. Повод был исключительно литературный — поэт получил письмо от Корнея Чуковского, задумавшего издать книгу для маленьких детей, в которой хотел бы переломить «умильно-ласкательную» интонацию детских произведений. По замыслу Чуковского, в книге должны были участвовать Брюсов, Маяковский, Волошин и другие¹.

До этого времени детских стихов Ходасевич не писал. Сюжет «Разговора…» возник из домашней игры. Вспоминает вторая жена поэта, Анна Ивановна Ходасевич: «Однажды, играя со своим сыном, я напевала детскую песенку, в которой были слова: “Пляшут мышки впятером за стеною весело”. Почему-то эта строчка понравилась Владе, и с тех пор он как-то очеловечил этих мышат. Часто заставлял меня повторять эту строчку, дав обе мои руки невидимым мышам — как будто мы составляли хоровод. Я называлась “мыш-бараночник” — я очень любила баранки. В день нашей официальной свадьбы мы из свадебного пирога отрезали кусок и положили за буфет, желая угостить мышат — они съели. Впоследствии, в 1914 году, когда я заболела крупозным воспалением легких и была близка к смерти, Владя после кризиса преподнес мне шуточные стихи»².

Речь идет о следующем стихотворении:

        Бедный Бараночник болен: хвостик, бывало проворный,
        Скромно поджав под себя и зубки оскаливши, дышит.
        Чтобы его <ободрить> и выразить другу вниманье,
        Мы раздобыли баранку. Но что же? Едва шевельнувшись,
        Лапкой ее отстранил — и снова забылся дремотой…
        Боже мой! Если уж даже баранка мышиного сердца
        Больше не радует — значит, все наши заботы бессильны,
        Значит, лишь Ты, Вседержитель, его исцелишь и на радость
        В мирный наш круг возвратишь. А подарок до времени может
        Возле него полежать. Очнется — увидит. Уж то-то
        Станет баранку свою катать по всему он подполью!
        То-то возней громыхливой соседям наделает шуму!

Надо сказать, что и мышиный хоровод, столь понравившийся Ходасевичу, появился в стихах, законченных в начале 1917 года, которые должны были бы войти в детскую книгу Чуковского:

        Пять лет уж прошло, как живу я с мышами.
        Великая дружба и братство меж нами.
        Чуть вечер настанет, померкнет закат —
        Проворные лапки легко зашуршат:
        Приходят они, мои милые мыши,
        И сердце смиряется, бьется все тише.
        Шуршащей возней наполняется дом, —
        И вот, собираются все впятером. <…>
        Порою же мыши становятся в круг,
        Привычною лапкой за лапку берутся,
        Под музыку ночи по комнате вьются, —
        И, точно колдуя, танцуют оне,
        Легко и воздушно, как будто во сне…
        И длится их танец, как тихое чудо,
        И мыши все пляшут и пляшут, покуда
        Зарей не окрасятся неба края, —
        А видят их пляску — лишь месяц да я.
                                                («Про мышей. 1. Вечер».)

Однако ни в детскую книжку, ни в рукописный сборник стихов для детей «Вечер» не вошел. Объясняется это, по-видимому, тем, что для Ходасевича стихотворение было достаточно личным. Помимо того, что эти стихи приурочены к годовщине совместной жизни с А.И. Ходасевич (со второй женой поэт жил с 1911 года, а «Вечер» писался в 1916 году), его героями являются мыши — Сырник, Бараночник, Книжник, Ветчинник и Свечник, и за этими именами скорее всего скрываются реальные прототипы, которые, правда, до сих пор не установлены.

Это не значит, что все «мышиные» стихи поэт не предназначал для печати. Во второй книге, «Счастливый домик» (1914), был небольшой цикл «Мыши». Тем не менее лишь одно стихотворение можно считать действительно детским — «Разговор человека с мышкой…». Вероятно, объясняется это тем, что Ходасевич не был профессиональным детским писателем и не очень чувствовал жанр детского стихотворения. Процитированный выше «Вечер» вполне мог бы войти в цикл детских стихов, однако поскольку изначально он, по-видимому, сочинялся по другому поводу, то и остался невостребованным. «Разговор…» от других стихов отличается разве что проговариванием очевидных вещей: «Из книг мы знаем, как живут / Индейцы, негры, эскимосы…». Сюжет этого стихотворения (разговор с мышкой, поедающей книжки), конечно, напрашивается. Например, спустя много лет, в 1963 году, С.Я. Маршак впервые напечатал такое четверостишие:

        Говорила мышка мышке:
        — До чего люблю я книжки!
        Не могу я их прочесть,
        Но зато могу их съесть!

Скажем и о переводах. «Детская песенка» была переведена в 1916 году, также по просьбе Чуковского. Сначала стихи назывались по-другому — «Английская песенка» и были опубликованы в журнале «Для детей» (1917, №1. С. 10). Интересно, что это же стихотворение позже перевел Маршак (напечатано в 1941 году), сделав его почти в два раза короче:

        Кабы реки и озера
        Слить бы в озеро одно,
        А из всех деревьев бора
        Сделать дерево одно,

        Топоры бы все расплавить
        И отлить один топор,
        А из всех людей составить
        Человека выше гор,

        Кабы, взяв топор могучий,
        Этот грозный великан
        Этот ствол обрушил с кручи
        В это море-океан, —

        То-то громкий был бы треск,
        То-то шумный был бы плеск!

У Ходасевича сначала была такая же последовательность образов — море, дерево, топор, великан, однако в последней редакции своего перевода он ее несколько изменил. Маршак, перевод которого кажется более удачным, поскольку стихи лишены повторений, вполне мог знать более ранний перевод. Об этом свидетельствует конец стихотворения, почти дословно повторяющий Ходасевича. Впрочем, не менее вероятно, что именно такая рифменная пара напрашивается при переводе.

Переводы Ходасевича из Стивенсона были опубликованы в книге последнего «Детский цветник стихов» (М., 1920) и позже были перепечатаны еще раз. Несмотря на то что поэт, по-видимому, не знал английского языка и пользовался подстрочником, «Вычитанные страны» и «Луна» очень близки к оригиналу. У современного читателя может возникнуть проблема со словом «нетопырь» (у английского поэта в оригинале стоит the bat). Под ним имеется в виду всего лишь «летучая мышь», и перевод Ходасевича — вполне точный. Сейчас «нетопырь» ассоциируется скорее с нечистой силой (из-за слова «упырь»), однако именно такое слово фиксируют и словарь Даля, и словарь Ушакова (в последнем сказано: «крупная летучая мышь»). Надо сказать, что поэт использует более архаичную форму. В 1910-е годы ударение было принято ставить на последнем слоге, а у Ходасевича оно стоит на первом, как в XIX веке.

Хотя представленные стихи вошли в рукописную книгу 1920 года, единого цикла они не составляют. Об этом остается только жалеть, потому что складывается впечатление, что Ходасевич вполне мог бы написать еще несколько стихотворений для детей.

Кажется, что гораздо интереснее сказка «Загадки». К сожалению, мы не знаем, когда именно она писалась. Известно только, что напечатана она была в 1922 году в Петербурге, в издательстве «Эпоха». Одним из организаторов этого издательства был все тот же К. Чуковский, и нельзя исключать, что сказка появилась благодаря его участию. «Загадки» посвящены Гарику — Эдгару Евгеньевичу Гренциону, пасынку Ходасевича. Он родился в 1907 году, и к моменту выхода сказки ему было пятнадцать лет. Впрочем, вполне вероятно, что в первый раз сказку он услышал раньше.

Скажем несколько слов об историческом контексте. Несмотря на то что в «Загадках» все мотивы сказочные, думается, что и для Ходасевича, и для Гарика они были окрашены несколько иначе, чем сейчас, когда в любом магазине можно купить сладости. Дело в том, что сказка сочинялась в голодные петербургские годы, когда Ходасевич с семейством жил на скудный паек. О реальном рационе можно узнать из «взрослых» стихов: «И я безумел от видений, / Когда чрез ледяной канал, / Скользя с обломанных ступеней, / Треску зловонную таскал…» («Петербург»). Для настойчивого описания сказочного изобилия, которое в «Загадках» скорее высмеивается, были свои жизненные причины.

«Загадки», помимо того что это хорошая сказка, интересны тем, что в них отражается принцип работы с другими текстами, характерный для «взрослых» произведений поэта. Прежде всего речь идет о контаминации различных сказочных сюжетов и мотивов. Перед нами типичный рождественский рассказ, в котором, как известно, случаются разные чудеса. При этом происходящее конструируется языком, смешивающим разные традиции. Так, например, появление Серого Волка или сами загадки, которые загадываются в сказочном пространстве, — черта русских сказок. Вы, наверное, заметили, что мотивы русского фольклора не только используются, но и обыгрываются Ходасевичем: «Захочешь выкупаться — полезай в молочную реку, а она теплая, парная: нисколько не освежает. А берега у нее кисельные, вязкие, как болото. Гадость». Типичная сказочная условность не только воплощается, но и подается в ироничном ключе.

При этом волшебный мир, состоящий из сладостей, царь-обжора принадлежат скорее сказкам западным. А в конце текста используется прием неожиданного смыслового поворота, когда все происходящее вдруг оказывается сном, причем этот прием характерен уже для поэтики новеллы.

На конец сказки надо обратить особое внимание не только потому, что в нем используется своеобразный прием. Дело в том, что он психологически мотивирует происходящее в фантастическом мире. Помните, царевна Оладья заболела странной болезнью — непробудным сном. Когда мы читаем сказку в первый раз и еще не дошли до финала, у нас складывается впечатление, что эта выдумка автора ни с чем не связана. В свете конца сказки эта болезнь приобретает совсем другое значение. Мы понимаем, что во сне Володи царевна «заболела» непробудным сном потому, что спал сам мальчик. На детском материале Ходасевич прорабатывает и описывает состояние сознания задремавшего человека, когда происходящее в реальности (посторонние шумы или сам сон человека) отражается в дреме. Точно так же происходит и с загадкой «что быстрее стрелы» — именно она была последними словами, которые прочитал Володя, перед тем как провалиться в короткий сон. Наконец, желание Володи вернуться к маме объясняется не только понятной сказочной коллизией, но и тем, что мама уехала на именины к тете Жене, а мальчик остался один. Отсутствие мамы в реальной ситуации отражается во сне, когда Володе не дают к ней вернуться.

В болезни царевны просвечивает не только психологизм. Действительно, непробудный сон Оладьи это еще и отдаленная аллюзия на «Сказку о мертвой царевне и семи богатырях» Пушкина, в которой молодая царевна, отравленная злой царицей, заснула непробудным сном (и даже не дышала), пока ее не спас королевич Елисей. А звездочет, в свою очередь, в «Загадках» мог появиться из пушкинской «Сказки о золотом петушке»: «Со злости / Инда плакал царь Дадон, / Инда забывал и сон. / Что и жизнь в такой тревоге! / Вот он с просьбой о помоге / Обратился к мудрецу, / Звездочету и скопцу».

Таким образом, в «Загадках» сочетаются самые разные мотивы. Но сказка Ходасевича так их перемешивает, что выглядят они вполне органично. Подобный принцип работы с другими текстами очень характерен для поэта. Например, прием неожиданного смыслового поворота используется им регулярно, а на контаминации различных мотивов — правда, уже не сказочных, а характерных для русской поэтической традиции — строится большая часть зрелых стихотворений.

В таком контексте «Загадки» можно воспринимать как экспериментальный текст, в котором Ходасевич на новом материале оттачивал метод своей работы.

Помните такое описание? «Он сидел в царстве шоколада, апельсинов, гранатов, крема, цукатов, сахарной пудры и варенья, и сидел на троне, как повелитель пахучего разноцветного царства. Троном был торт». Это о продавце воздушных шаров из «Трех толстяков», который угодил в торт. А вот и сами толстяки:

 «Толстяки сидели на главных местах, возвышаясь над остальным обществом.
Они ели больше всех. Один даже начал есть салфетку.
— Вы едите салфетку…
— Неужели? Это я увлекся…
Он оставил салфетку и тут же принялся жевать ухо Третьего Толстяка. Между прочим, оно имело вид вареника».

Конечно, обжоры на троне — общее место западных сказок. Тем не менее популярность книги Олеши свидетельствует, что ход — удачный. Как будто дети царя Сластены выросли и превратились в Трех Толстяков, о которых написал писатель следующего поколения.​

_______
¹ См.: Ходасевич В. Собр. соч.: в 4 т., т. 4. М., 1997. С. 630–631. Составленная Чуковским книга вышла в конце января 1918 г. под названием «Елка». Стихи Ходасевича были напечатаны на с. 26.
² Ходасевич А.И. Воспоминания о В.Ф. Ходасевиче. Вступ. ст. и подг. текста Л.В. Горнунга. // Ново-Басманная, 19. М., 1990. С. 397.

Павел Успенский, Оpenspace.ru

Иллюстрация: портрет поэта Владислава Ходасевича, выполненный его племянницей Валентиной Ходасевич