Ветер налетал порывами, цеплялся за гладкое тело башни и, соскальзывая, уносился прочь. Он шумел, заходил сверху, продувал похожий на застывшую каплю воска, скатившуюся по огромной свече, балкон, с коротким «фуммм!» проходя стойки ограждающей перекладины. Облака теснились метров на двадцать ниже балкона и были плотными, без малейшего просвета, одинаковыми во все стороны, на сколько хватало глаз.  Человеку, который сжался от ветра и холода в нише, под балконным ограждением, в редкие периоды затишья, когда можно было выглянуть наружу, облака казались молочным океаном под лазоревым куполом неба.

***

Она приходила три дня назад, и вчера я доел остатки еды, которую она мне принесла. Это были яблоки, которые я отложил, а теперь от них не осталось даже огрызка. Ветер трепал полы моей рубахи, старался выдуть меня с балкона, и приходилось ждать, пока он стихнет, чтобы хоть немного размять затекшее тело. Немного… В моем случае это немного составляло десять шагов вдоль ограждения балкона и пять шагов вглубь. Балкон был не построен, а словно выплавлен в теле громадной башни, из которого он выдавался выпуклым ограждением с плоской перекладиной поверху. Под ограждением была маленькая ниша, в которой можно было переждать ветер, не страшась того, что он сбросит  меня в облачную бездну внизу. Уверен, что эта ниша была устроена скорее специально, чем по прихоти создателя-архитектора, решившего, что именно такое вот каменное яйцо со спиленной половиной будет соответствовать его представлениям об архитектурной гармонии. Специально – потому что на стене перед нишей была надпись, выполненная из больших, вплавленных в черную вогнутую стену металлических букв. Она была первым, что я видел, проснувшись, и последним перед тем, как я закрывал воспаленные от ветра глаза. «Возжелай и спасешься!» – ночью буквы светились холодным, чуть зеленоватым светом, терзали рассудок, особенно когда ветер завывал в балконе, словно в гигантском свистке, и темнота была такой же безжалостной, как воздушная бездна за стенами моего укрытия. Хуже ветра и бездны были только голод и ледяной холод камня, из которого был сделан пол. Впервые проснувшись от пронизывающего ветра, я был голым, растерянным, замерзающим в неизвестной ночи. У меня не было ничего, чтобы выжить, ничего – пока она не принесла мне еду и одежду. Не знаю, кем она была. Моим тюремщиком или мучителем. Может, шпионом или охранником.

Третьим утром заключения, когда растаяли последние силы, я полез на ограждение балкона, чтобы прекратить эту пытку, и она сдернула меня вниз. В тот момент у меня даже не было сил удивиться тому, зачем она меня спасла и откуда взялась. Лежа на полу, я смотрел, как ветер ворошил её длинные черные волосы и играл складками синего платья, по которому произвольно перемещался треугольник белого цвета. Она наклонилась ко мне, укрыла серой, длинной, с мой рост, рубахой, оставила картонную коробку с едой. И исчезла. Я потерял сознание. Вечером я напился, жадно прокусив мягкое горлышко большой бутылки с водой и, впервые за несколько дней, поел. А теперь от всех её даров у меня осталась только рубаха и вкус вчерашних яблок во рту.

***

Последний день в Школе для Неумелых был полон зависти. В общем-то, зависть была самым первым осознанным чувством; ведь чаще всего начинаешь завидовать тому, чего не имеешь или не можешь сам, зато в избытке имеют и могут окружающие. Родители, соседи, дети в Воспитательных садах и Наставники школ Развития – да просто Люди на улице. То, что у них получалось небрежно, играючи, мимоходом, у меня отнимало много сил, если вообще получалось. Но чаще всего не получалось ничего. У меня не получалось полноценно жить. Жить, создавая и созидая. Да что там, с помощью этого доступного всем Идеального знания я не мог удовлетворить даже элементарные потребности тела! Всегда приходилось просить о помощи тех, кто был по близости. Мне не отказывали, но помогали снисходительно – так, как можно помогать надоевшему безногому калеке дотянуться до стакана воды. И при этом ты всегда оказываешься в униженной роли просителя. Конечно, окружающие не наделяли свои действия теми эмоциями, которые я им приписывал. Люди идеальны, вплоть до мыслей и поступков. Их жизнь идет в совершенном Мире, в котором познано абсолютно всё, вплоть до первочастиц. У Людей нет границ приложения своих возможностей, и в этом они подобны богам. Так мне казалось в начале, пока я не понял, что их идеальное общество не предполагало меня и не могло объяснить, как я мог родиться таким уродом.  Люди жили своей жизнью, а я был один.  Когда мне исполнилось пять лет, и Наставники Воспитательного сада вынесли вердикт о моей недееспособности, – меня отправили в Школу для Неумелых, где стали терпеливо обучать всем доступным знаниям.

Я довольно хорошо усваивал школьную программу, пока обучение не касалось специфических разделов обучения. Стандартное образование основано на общих для всех Людей способностях, а я этими способностями не обладал. Не мог создать жизнь. Не мог превратить воду в вино и наоборот. Я набивал шишки, пытаясь пройти сквозь стены, и расшибал колени, бесконечное количество раз прыгая с ложа на пол, надеясь зависнуть в воздухе. В один из таких прыжков я сломал себе ногу.  Мне было десять лет, и Наставники улыбались, глядя на мои мучения. А ведь раньше ушибы и ссадины проходили от одного их взгляда, но именно в этот день они перестали меня лечить. Хорошо, что программа обучения включала в себя основы медицины: я смог наложить шину, синтезировал лекарства в школьной лаборатории, и у меня получилось залечить перелом. Но хромота осталась навсегда. Именно в тот день  на стене моей спальни впервые появилась надпись «Возжелай и спасешься!», которая отныне стала моим постоянным спутником. Постепенно меня перестали учить тому, что я не мог постичь, перенеся внимание на естественные науки, математику, архитектуру, психологию, историю, металлургию и ораторское искусство. Последнее было самым странным, так как выступать было не перед кем. Уроки по садоводству сделали из меня прекрасного огородника, и я мог вырастить себе любой овощ или фрукт. Мне нужна была посуда или шкаф для одежды – к моим услугам были уроки по столярному мастерству и ремеслу гончара. К восемнадцати годам я стал неплохим инженером и вполне мог построить себе дом, если бы в этом была нужда. Всё то, что в идеальном обществе получалось мимолетным движением мысли, я постигал в результате долгих и упорных занятий. К окончанию школы я мог сделать для себя всё необходимое, чтобы жить в относительном комфорте и не переживать из-за отсутствия помощи. Я научился жить. Но жить калекой. Хромоногий в мире бегунов. Я знал про окружавший меня мир, видел, как люди играли с мирозданием и зажигали звёзды. По их желанию вырастали сказочные города: легкими миражами прорисовывались в воздухе контуры прекрасных зданий, в эти чертежи вносились корректировки или дополнения, затем контуры плотнели, пространство между ними заволакивало дымкой, и через миг город блестел, отражая солнце керамическим покрытием стен. А я видел это и видел мебель, которую делал сам. Видел свои руки, покрытые мозолями и шрамами, полученными во время обучения. У меня не было никакого общения со сверстниками, и временами становилось так одиноко и тоскливо, что не хотелось жить.  В такие дни я бродил по белым коридорам Школы и  приставал к Наставникам с расспросами. Кто я? Почему я один? Есть еще такие же, как я? Почему мне недоступна мудрость и сила Людей? Зачем нужны синяки и шрамы, если всё в мире может решить одна единственная мысль? И почему Наставники перестали помогать мне, заставив выживать в их мире, словно я сорняк или выкидыш их идеального мира! Наставники на эти вопросы не отвечали. Все, что не касалось непосредственно обучения, встречалось молчанием и благосклонной улыбкой.

По достижении девятнадцати лет мне разрешили выйти во внешний мир. Первые шаги за порог были незабываемы. Земля казалась огромной, и каждое новое впечатление становилось открытием.

Аромат воздуха. Множество запахов, от которых кружилась голова, а грудь едва не лопалась от жадных вдохов. Этот воздух был так не похож на тщательно очищенный, лишенный запаха и вкуса воздух Школы.

Растения. У меня они росли в подземной оранжерее с устроенным искусственным климатом. В коридорах, которые к ней вели, были изображения лесов, лугов, джунглей, искусно отпечатанные на стенах. Объемные, они были совсем как настоящие, пока прикосновение не разрушало иллюзию. А здесь?! Буйство шелестящего от ветра, колышущегося леса, зеленой стеной огораживающего берег с тыльной стороны Школы!

Свет. Восход солнца. Это было грандиозное зрелище – поначалу тускло-красное, потом бордовое, а затем желтое, переходящее в ослепительно белое солнце поднималось из-за постепенно синеющей линии океана на горизонте. Мне понравилось стоять на песке, у края воды и, закрыв глаза, ощущать, как пробивается красный свет сквозь сжатые веки, а лучи солнца разогревают и покалывают кожу, пропитывая её своей энергией. С непривычки я обгорел, ведь до этого моя кожа знала только рассеянный, не дающий  теней, свет Школы. Вечером все происходило в обратном порядке: солнце, постепенно тускнея, опускалось за лесом, а теплый ветер был так нежен и податлив, что в него хотелось упасть.

Океан. В Школе были бассейны с чистейшей водой, прозрачной настолько, что казались пустыми; я никогда не решался нырять в них, а осторожно спускался по лестнице, ожидая, когда нога ощутит первое влажное прикосновение. А здесь от берега до горизонта и слева направо, полукругом, до бесконечности, пахнущее солью, водорослями, песком, бесконечное пространство воды. Волны охватывают и отпускают ноги. Шипят, уходя белой пеной назад в океан, чтобы через минуту вернуться, схватить меня снова, влажно подняться до колен, холодя успевшую нагреться кожу, и схлынуть, вымывая песок из под пяток. Песчинки щекочут пальцы ног, и я сжимаю их, чувствуя мокрое песчаное похрустывание. А потом шаг и еще шаг, вода доходит до бедер, по пояс. Волны мягко подталкивают назад, пока я не ныряю, и уши не заполняет плотный звук лопающихся пузырьков воздуха. Куда до этой красоты школьным бассейнам, выложенным белым матовым кафелем!

После этого мира двух живых океанов – зеленого и синего – мне становилось невыносимо жить в моём тесном, выхолощенном, лишенным жизни мирке, и я все чаще спал под ночным небом.

Наставники не возражали против моего отсутствия. Иногда казалось, что они вообще перестали принимать участие в моей судьбе. Общались они со мной реже и реже, и в основном предостережениями насчет дальних походов в лес. Но эти предостережения только подстегивали моё любопытство, я пропадал в лесу днями, только вечером возвращаясь к белому куполу Школы. Ночевать в лесу я опасался – даже днем в нем сохранялись сумерки, страшно представить, как там было ночью.

Через год я изучил территорию вокруг Школы настолько, что заскучал. Пляж, когда-то потаенные, скрытые в зарослях тропы – мир  неизведанный стал обычным. Ровный, жаркий климат, океан и обилие растительности – всё это приелось. И именно в такой, привычный и скучный день, я заблудился.  Утром я пошел от пляжа в глубь леса, не выбирая определенного направления. Запахи, ветер, солнце на коже, давно перестали волновать меня и, этот день ничем не выделялся из чреды подобных дней вечного, пресытившегося лета. Я привычно нагибался, когда знакомые ветви загораживали дорогу, раздвигал руками лианы там, где привык их встречать. Мне было скучно – казалось, что внешний мир исчерпал свои тайны, а мне только и осталось, что бродить хожеными дорожками в надежде на новые открытия. Так я шел, бесцельно, пока не настало время повернуть назад, чтобы вернуться до темноты. Я остановился, глубоко вдохнул лесного воздуха, почти с сожалением выдохнул и медленно побрел домой. До заката оставалось около пяти часов, и хотелось вернуться засветло – приготовиться к вечеру. Насобирать устриц на отмели, недалеко от Школы, снять урожай с грядок и поужинать, глядя на закат, прижавшись спиной к теплой, школьной стене. Затем искупаться, а завтра… Хотелось бы думать, что завтра будет новый, полный открытий день, но, скорее всего, завтрашний день будет таким же, как и сегодняшний! Может, только с той разницей, что я выберу другое направление для прогулки. Если так пойдет и дальше, то придет день, когда не захочется покидать Школу, раз снаружи все будет таким же известным, как и внутри. Тут я споткнулся о бревно, лежавшее поперёк тропинки, земля, прикрытая прелой листвой, прыгнула мне на встречу, и свет померк.

Когда я открыл глаза, то рядом с лицом увидел травинку, по ней ползла божья коровка. Она доползла до верха, покачалась там, устраиваясь, потом чуть присела, приподняв голову, раскрыла крылья и улетела. Я чихнул и окончательно очнулся. В носу стоял запах гниющих листьев, а земля набилась в рот и чувствовалась на языке. Отплёвываясь, я перекатился на спину, попытался встать и вскрикнул от боли, прострелившей голень правой ноги. Вот ведь невезение! Ведь столько раз ходил по этой тропе и никогда не встречал под ногами не то что бревна – даже камешка, и вот – на тебе! Я сел на бревно и осмотрел ногу. Перелома нет, но ушиблена кость и кожа содрана. Рана больше болезненная, чем опасная, и хорошо бы приложить к ушибу холодный компресс, но сейчас его сделать просто не из чего. Доберусь до Школы, обработаю лекарствами, и скоро только ссадина будет напоминать мне о падении. А про купание придется на сегодня забыть. Я встал и охнул от боли. Трудно, но терпимо. Ничего страшного. Вечер ждет, напомнил я себе и пошел к берегу. Странно, но чем дальше вела дорога, тем гуще становилась растительность. Тропинка постепенно исчезла, поглощенная лесом, и скоро мне пришлось продираться сквозь мешанину лиан и кустов; это напоминало трепыхание мухи в паутине – еще немного, и я неподвижно застряну в затянувшей все вокруг зелени. Пока я так барахтался, в лесу стемнело. Боль в ноге утихла, зато саднили полдесятка царапин, оставленные ветками на коже. Тоска по скучному уюту Школы и привычному берегу океана затопила меня. Да провались они, эти открытия и интерес к ним! Скука – не самая плохая вещь в мире, особенно, если ей противопоставить отчаяние заблудившегося путника,  проголодавшегося, рискующего провести ночь неизвестно где и совершенно растерянного! Я завидовал той букашке, которая легко могла улететь куда угодно. Мне тоже хотелось улететь отсюда, одним прыжком перескочить на берег, но я не мог этого сделать.  А на помощь Наставников рассчитывать не приходилось. Со злости на свою беспомощность  я бросился на стену растений перед собой и стал прорываться сквозь неё, обламывая ветки и обрывая лианы в диком исступлении. Небо становилось темнее, но впереди и справа отсвечивало красным – туда опускалось солнце. Я пошел в противоположную сторону. Шел, пока оставались силы, пока глаза еще могли различать препятствия в сгущавшихся сумерках. А когда закат догорел – на лес опустилась тьма.

Странное ощущение – быть в неизвестной темноте и знать, что сейчас ты находишься не там, где привык находиться в это время. Нет знакомых стен, привычного уюта, теплого ложа и хорошего сна. Но понимаешь, что все это осталось там, где остался твой дом. Только тебя  там нет. Я был здесь: среди незнакомых ночных запахов, звуков, ветра. Ночной лес оказался совсем другим миром, неизведанным, закрытым, угрожающим. Эта угроза могла прийти с любой стороны, неважно, чем она окажется: еще одним бревном на дороге; ямой, из которой не выбраться; диким зверем, который сочтет меня съедобным или торчавшим из темноты суком, который распорет мне живот. Лес был со всех сторон, казалось, что между деревьями нет просвета, а их верхушки выглядели частоколом острых, кривых зубов и воздетых, как уродливые руки, веток, на фоне чуть подсвеченного луной неба. Идти дальше, блуждать впотьмах, было страшно и бессмысленно – нужное направление я мог бы найти только чудом, а чудес со мной не случалось. Ночной ветер шевелил мои волосы, в темноте поскрипывали деревья, и шелестела их листва. Сверху резко крикнула невидимая ночная птица, и другая, в стороне, ответила ей. Треск сверчков, шорохи – лес жил своей, другой жизнью, и мне не было в ней места. Страх и одиночество окатили меня ледяной волной, и кожа вскипела мурашками. Рассудком, глубоко в себе, я понимал, что здесь нет неведомых чудовищ, и единственное, что может причинить мне вред, – это неосторожность, но тьма была такой плотной, что мне до судорог захотелось залезть на ближайшее дерево и остаться на нем до утра. Страх! Я стиснул кулаки и стоял, глядя в темноту широко открытыми глазами, приказывал себе не двигаться. Давил в себе трусость и страх, укреплял рассудок, стараясь подчинить тело только его чистому, логичному контролю. Страх отупляет, страх приводит к ошибкам, порой непоправимым, а мне нужно дождаться утра и добраться до дома. Добраться живым, весёлым, устоявшим, не поддавшимся темному звериному инстинкту забраться в нору поглубже. Я глубоко вдохнул чуть сыроватого ночного воздуха, и он скользнул в мои легкие прохладной струёй. Стало легче. Страх понемногу отступал, делаясь все меньше и меньше, пока не сжался в точку, которая исчезла в середине груди. С уходом страха пришло ощущение свободы. Неожиданно я почувствовал, что мог бы провести в этом лесу не одну ночь, и ничего плохого со мной не случится. Я наломал веток, на ощупь стараясь выбирать те, на которых было больше листьев, и устроил из них лежанку. Получилось не так мягко, как хотелось, но достаточно удобно. Я улегся, до хруста потянулся и потом медленно расслабил мышцы, чувствуя, как напряжение покидает уставшее тело. Надо мной было черное небо в редких точках звезд. Там, где небо пересекали облака, мрак был более плотным, почти как темнота между деревьями. Смотреть вверх можно было до бесконечности, казалось, что земля и небо поменялись местами, и я со своей лежанкой повис над глубокой бездной и сейчас упаду в это небо, как в чернильное море. И буду падать в него долго-долго, пока время не сожжет звезды дотла. Понемногу глаза стали закрываться. Волнения последних часов  вымотали меня. Я моргнул раз, другой, третий. И уснул.

Меня разбудил свет. Солнце ярко светило в небе, и его лучи жгли мне лицо. Оказалось, что я лежу на солнцепёке, и это в сумрачном-то лесу! Лицо и шея были мокрыми от пота, вдобавок сильно затекла спина. Спать уже не хотелось, хотелось размять спину и выпить холодной воды. Сухой язык наждаком терся о нёбо, горло и нос были забиты какой-то дрянью. Сегодня обязательно надо выйти к Школе или к океану. Река тоже подойдет – кожа чесалась от пота и соли, пропитавшей одежду. Я поднялся, разогнул спину, как смог отряхнул одежду от налипшего сора и пошел вперед по тропе. Она едва угадывалась в зарослях, но, тем не менее, это был путь, и мне не придется блуждать наугад.

К Школе я вышел через десять дней.

Лесная жизнь оказалась не такой трудной, как это казалось в начале. Мне очень пригодились навыки самостоятельной жизни, которым меня обучали Наставники.  Ручей я нашел к исходу первых суток, смыл с кожи слой грязи, пота и вволю напился. Правда, до этого  я чуть с ума не сошел от жажды, приходилось жевать побеги лиан, чтобы хоть как-то освежить рот. Конечно, было неуютно. Были синяки и ссадины на теле. Через несколько дней я даже стал находить удовольствие в том, что живу по тому единственному, истинному, своему правилу – правилу выживания! И стало все равно, что это правило было смешным во внешнем мире. Оно было моим! И оно меня спасло. Жаль только, что глубоко внутри ворочался мелкий червяк зависти. Сильно он меня не беспокоил, но со временем мог обглодать до костей. То основное правило внешней жизни, которое мне вдалбливали Наставники, которое я так и не смог понять и которое разом могло прекратить всю мою нелогичную жизнь – сейчас я воспринимал его как издевку. Пробираясь по лесу, стараясь не уйти с едва видимой тропы, я держался тем, что ненавидел эти три слова «Возжелай и спасешься»! От чего мне спасаться: от моей суетной жизни или от определенных опасностей? Или от того, что я могу не только ногу сломать, но и погибнуть?! Наставники! Они никогда не объясняли мне, что же это такое – желать! Что желать и как? Вещей? Знания? Легкой жизни? Всё, что я мог желать,  я мог сделать сам, своими руками, с помощью знаний, которые смог усвоить. А то, что хотели Наставники, представлялось мне слишком туманным и не понятным. День сменялся ночью, ночь – утром. Я научился делать довольно удобные лежанки из листьев равеналы, и спина больше не болела. Из веток мисвака, если их хорошенько разжевать, получались отличные зубные щетки. Лес поражал многообразием растительных видов, своей эклектичностью и естественностью, с которой эти виды соседствовали друг с другом. Такое впечатление, что этот лес был создан специально, иначе как объяснить соседство тропических растений с растениями умеренных широт? Во всем этом растительном многообразии было много фруктовых деревьев, поэтому от голода я не страдал, хотя последние пару дней, которые оставались до школы, мне попадались практически одни яблони. Странно, раньше я не замечал столько яблонь в своих окрестностях! Вполне возможно, что я выйду на берег далеко от Школы. Конечно, я мог сбиться с пути, но тропа, теперь уже вполне отчетливая, хотя давно не хоженая, по-прежнему была под ногами. В любом случае, я выйду к пляжу. Прибрежная полоса леса огромна, вполне можно пропустить пару заросших тропинок – в этом не было ничего удивительного. Так что осталось пройти  еще немного, и будет берег моря, а на нем Школа. Дом. Участок яблонь редел. Тропа, петлявшая между деревьями, вывела меня на круглую поляну, поросшую высокой травой и чертополохом. В центре поляны из травы поднимался белый купол Школы. Пляжа не было.

От неожиданности у меня ослабли колени, и, чтобы не упасть, пришлось сесть на землю. Трава поднялась выше моей головы, скрыв знакомый купол. Было тихо. То есть звуки-то были: вокруг трещали кузнечики, шелестела трава – так звучит природа обыкновенным летним днём. Но, вместе с тем,  была та особенная тишина, скорее даже ощущение той тишины, которое бывает, когда чувствуешь, что в этом месте давно не было человека, будто сам купол не был построен, а вырос из земли, как сказочное растение или гриб.

Оказывается, раньше я не знал, что такое отчаяние. Детские неудачи, неумение делать простые вещи, невозможность понять то, что от тебя хотят Наставники – все это было так или иначе поправимо. Не можешь летать – научишься падать. Не умеешь проникнуть в суть мира – научишься работать руками. Всегда есть альтернатива, которая заменяет недоступную возможность. А здесь… Пляж не мог так зарасти за время моих блужданий. Тем более что на песке трава не растет так обильно. Мой берег был узкой полоской суши, между океаном и лесом, а здесь поляна – правильный круг. Однажды её специально расчистили, вот только когда? Десять лет назад, двадцать, тридцать – можно было только гадать. Я вздохнул и ладонью отер пот с лица. Солнце стояло высоко над землей и припекало по-полуденному. Сидеть в траве становилось бессмысленно и жарко. Надо идти к Школе. В любом случае, там можно было отдохнуть, умыться, сменить одежду. Воздух там кондиционированный. Я поднялся, машинально отряхнул штаны сзади и пошел к куполу. Травинки путались в ремешках сандалий, проскальзывали между пальцами, рвались с сухим треньканием, щекоча кожу на открытых голенях.

Вблизи купол оказался покрытым сеткой трещин, в нескольких местах керамическая облицовка отвалилась, и её куски валялись в траве. Не похоже было, чтобы здесь жили. Я обошел Школу кругом: трава пробивалась в стыках между шестиугольными плитками дорожки перед входным тамбуром, а с козырька свешивался вьюн, закрывая замочную пластину. Я нетерпеливо оборвал его и приложил к пластине руку. Дверь не открылась. Я снова и снова прикладывал к пластине руку – дверь не шевелилась, словно из механизма давным-давно ушел ток. Собственно, ничего странного в этом не было – в Школе всегда был только один ученик, и пластина настраивалась на отпечаток его ладони. Правда, мне казалось это смешным – ну кто еще в мире может быть таким же Неумелым, как я? И зачем запирать то, что больше никому не понадобится? Дверь не открывается, значит, эта Школа другого Неумелого. Это его ладони ждет замок. Кто он? Или она? Что искал? Куда ушла? Когда вернется? Я еще раз нажал на пластину. Было ощущение, что вламываюсь в огромный, высушенный солнцем череп. Я представил себе тёмные коридоры за дверью, лестницы, пустые лаборатории, высохшую подземную оранжерею, застывшую в беспорядке кровать в спальном отсеке, и разозлился. Зачем закрывать дверь, если нет больше нужды в пользовании?! Ударив на прощание дверь ногой, я пошел через поляну, постепенно срываясь на бег, проломился через кусты и бежал дальше и дальше в лес. Еще через пять дней я вышел к берегу океана и через двадцать пять дней вернулся на свой пляж.

Три дня я приходил в себя, отдыхал, ел, пил, спал, залечивал ссадины. Трое Наставников появились на утро четвертого дня в своей излюбленной манере – мгновенно, из воздуха. И не ответили ни на один мой вопрос. Смотрели на меня с этой своей вечной полуулыбкой-полунасмешкой и молчали, а я упрашивал их ответить! Вопросы оставались без ответа, хотя, может, Наставники и отвечали – мысленно, вот только я этих ответов принять не мог. Больше всего меня интересовало, почему мне не сказали о том, что я не один такой, ведь сообща было бы легче переживать свою ущербность. И почему они молчали об Острове? Я ведь думал, что нахожусь во внешнем мире. Пусть в отдаленном его уголке, но все же рядом с людьми. А оказывается, что Школа стоит на клочке суши, посреди океана! Это стало понятно, когда я вышел к незнакомому пляжу, а потом обогнул Остров по берегу. Горько от того, что Люди не хотят иметь ничего общего с подобными мне и держат нас подальше от себя! Сколько нас таких было и будет – неизвестно, но ясно, что мы – вроде болезни. А Остров – это карантин, хоть и комфортный.  Наставники сморгнут меня как соринку с глаза и в будущем будут так же возится с другим Неумелым, переживая работу с ним как скучную, нудную обязанность. Обязанность, которая чем скорее кончится – тем лучше. И дело было даже не во времени: время Наставников, время настоящих Людей, измеряется веками, дело было в том, что они заранее знали, чего я смогу добиться. И им было скучно от этого знания. Может, в самой глухой части леса лежит поросший мхом скелет моей сестры или брата, умершего от старости или одиночества. А мне суждено повторить этот путь. 

Я просил их сделать меня подобным им – Людям, ведь им стоило только пожелать этого! Я умолял их не дать мне просто исчезнуть, ведь есть же предназначение у каждого человека, нужно только дать ему раскрыть его, не дать сгинуть, как сгинул тот Неумелый, Школу которого я видел на поляне. Наставники только переглядывались и молчали. А потом исчезли.

Я был бессилен бороться с тем, что нахожусь в тюрьме. Меня выкинули. Я не мог уйти с Острова, это было так же верно, как и то, что я не умел летать. Конечно, можно было построить плот и попытаться уплыть отсюда, но вряд ли бы мне это позволили – уже то, что я здесь, ясно говорило о том, как они пекутся о чистоте своего мира! Бояться заразить свой идеальный мир Неумелыми! Оставалось только мучить себя вопросами, на которые мне не найти ответа. Вероятно, с тем бедолагой случилось нечто похожее: он не нашел ни одного ответа на свои вопросы, свихнулся от обреченности и разбил голову о ближайшее дерево! Вряд ли Наставники препятствовали ему в этом. Мне же такого исхода не хотелось, напротив – безумно хотелось вырваться отсюда. Куда угодно, в любой момент! Но все, что я мог – это сетовать на ограниченные возможности своего тела,  которое только и умеет, что выживать. Вечером я сидел у костра на берегу океана и смотрел, как догорает закат над лесом. Сейчас это зрелище скорее раздражало меня, чем доставляло удовольствие. Это как смотреть на нечто прекрасное из помойки – нос все равно чувствует вонь. Я не мог изменить себя или мир вокруг себя. Все, что мне оставалось, это или умереть сейчас же, в этот миг, или пойти спать, чтобы завтра начать еще один обыкновенный день. Я выбрал второе. Зависть к Наставникам терзала меня, когда я закрывал дверь входного тамбура. Зависть к их безграничным возможностям и могуществу. Тот микроскопический червяк зависти, который раньше едва чувствовался, постепенно превратился в огромного змея, и сегодня он съел меня полностью. Засыпая  в тот вечер на своем ложе, я был полон зависти.

***

Она пришла на восьмой день. Тем утром ветер утих, облачное море внизу было неподвижным и таким плотным, что полностью утрачивалось ощущение огромной высоты, на которой находился мой балкон. Казалось, совсем рядом, внизу, спит под снежным покрывалом холмистая равнина. Интересно, какой он – снег? Мне никогда не приходилось видеть снега, кроме как на одной из картин, нарисованной на стене Школы. Вполне возможно, что есть Школы в снежных землях, и неизвестный мне Неумелый видит зелень и песок только на таких же картинах. Что ж, по крайней мере, его сравнения будут более точными, если он или она угодит в подобную Башню! Солнца не было видно, видимо, мой балкон смотрел точно на север, так как утром горизонт краснел справа, а вечером слева. Надо мной был бескрайний океан ярко-синего неба; чистого; без единой облачной соринки. Воздух был стерилен и чист, как воздух Школы. Кроме меня, пахнуть здесь было нечему. Я стал на середину балкона, схватился за ограждение и несколько раз отжался. Суставы захрустели. Тело затекло от постоянного сидения в нише, но я был жив. Жив! Я заорал в бездну: «Живой! Я живой! Ээээээййй!!!», и громко свистнул. Звуки тонули в окружающем меня пространстве, и вряд ли кто меня слышал, но мне было плевать на это! Я был жив! Я разминался с остервенением, выгоняя из себя ломоту и усталость, пока лицо и тело не покрылось бисеринками пота. Желудок был пуст, хотелось пить, голова кружилась, но мышцы упоительно ныли. Я рывком стал на ноги, голову повело, а в глазах появилась чернота: пришлось опереться на стену, судорожно глотая воздух.

– Не стоит так щедро тратить силы, воздух здесь так же разряжен, как и на высокогорье!

Я обернулся – позади была она. Ничего выдающегося в ней не было. В мире, где каждый из Людей идеален, нет некрасивых лиц или уродливых фигур. Красота перестала выделяться на фоне серости, потому что серость исчезла. Она была из Людей – это точно, иначе бы ей никак тут не оказаться. В прошлый раз платье на ней было синее, а сегодня радужное, с прихотливо меняющимися оттенками, оно так не походило на белое одеяние Наставников или на мою школьную одежду из серой рубашки и штанов до колен. На этот раз её волосы были огненно-рыжие и походили на копну раскаленной проволоки, и я машинально провел рукой по своей голове, на которой уже успел отрасти русый ежик сбритых еще в Школе волос. Рядом с её босыми ногами стояла коробка с едой и большая бутылка воды. Её глаза – карие, с зелеными искрами; в них был странный интерес, так на диковину смотрят. На ожидаемую, известную, но диковину. Таким взглядом смотрят на зрелище, которое до этого видели лишь на картинке.

– Не трать силы, – повторила она, – неизвестно, сколько тебе здесь сидеть.

– Восемь дней уже сижу, – ответил я. – На пять дней больше, если бы мне не помешали.

Интерес в её глазах вспыхнул ярче. Она подошла ко мне, и я невольно отстранился – слишком большая разница между нами.

– Не бойся меня, я не причиню тебе вреда,  – она приглашающее похлопала рукой по ограждению. – Подойди.

В общем, она была права. Захоти она – и от меня даже пепла не останется. Была, значит, причина меня спасать! Я подошел. Она приобняла меня и прижала к себе. Мы смотрели на облака внизу.

– Ты знаешь, для чего это место? Не спрашивал себя, почему ты здесь, – она обвела рукой горизонт, – оказался?

Еще бы я не спрашивал! Да я задавал сотни, тысячи вопросов – все остались без ответа.

– Нет, не спрашивал.

Она рассмеялась и потрепала меня по волосам.

– Не ври! Всю жизнь ты мучился от вопросов, но не находил ответов. Почти не находил, так ведь?

– Так. Ответов мне никто не давал. Все, что смог узнать – пришлось искать самому. Вот только найти удалось немного, – я посмотрел на коробку с едой, и в животе булькнуло.

Она улыбнулась.

–Ты поешь, поешь. Еду не экономь, некоторое время мы будем часто видеться. И подумай о том вопросе, который я задала тебе. Тем более что это первый вопрос, который тебе задали, ведь так?

Я кивнул и присел рядом с коробкой. Фрукты, несколько толстых ломтей вареного мяса, белые душистые лепешки, и от всего этого такой аромат, что дух захватывало! Я жадно сломал одну из лепешек и вгрызся в нежную хлебную мякоть. Блаженство! Она смотрела на меня и улыбалась.

– Ты очень беспомощен в мире. Может случиться что угодно, любая мелочь, и ты пропадешь. Не появись я пять дней назад – ты бы прыгнул вниз. Если говорить о тебе, как о плоти, то мир этого бы даже не заметил этого. Но вот другие последствия этого действия… – внезапно она села напротив меня, скрестив ноги, – были бы очень заметными.

Она протянула руку и погладила меня по щеке. Я перестал жевать. Прикосновение было приятным. Ко мне никто так не прикасался.

– Ну как, понял, почему ты здесь и что это за место?

Я проглотил хлеб.

– В наказание. За то, что узнал про вторую Школу и Остров.

Она засмеялась, отщипнула ягоду от виноградной грозди и положила мне в рот.

– Нет, это не такой сильный проступок. Школы – это не тайна, так же как и Остров. Узнать про них – это лишь вопрос времени. Рано или поздно ты все равно бы пришел на ту поляну, считай это тестом на любопытство.

Я задумался.

– Значит, я здесь потому, что узнал о другом Неумелом?

Она покачала головой.

– Как ты можешь задавать вопросы, если так узко смотришь на свою жизнь? Ты в плену собственных представлений, твои вопросы и мысли не охватывают тебя полностью. Ты спрашиваешь о мелочах, не видя общей картины. Зачем тебе знать ответы на части вопросов, если у тебя нет желания собрать их в одно целое?

– Что же мне делать? Как спрашивать? О чем?

– А ты подумай, – сказала она и исчезла.

Задать правильный вопрос оказалось нелегким делом. Точнее, задать вопрос просто, а вот придумать его… Сформулировать. Это сложнее. Конечно, самое простое, это спросить про назначение Башни. Но она снова скажет, что я не вижу главного и спрашиваю о мелочах! Постепенно мне стало казаться, что я действительно не могу охватить всей картины, и ответ на один вопрос ничего мне не прояснит. Я должен спросить её о самом важном. Что же может быть важного для того, кто никогда ничего не мог? А уж тем более, никогда не играл в жизни Мира никакой роли! И она еще толкует о каких-то последствиях!

Мне стало казаться, что я блуждаю по бесконечному лабиринту мыслей, в который она меня впихнула. Бесконечно и без всякого смысла. Права она – нет у меня пока вопроса. Есть мелочи, но я не знаю, как их сложить, да и во что складывать?

Вторую часть дня я раскладывал еду. Неизвестно, когда наступит это её «часто», может, завтра, а может, она снова пропадет на три дня. Все может быть, так что запасы лучше растянуть как можно дольше, разложив их так, чтобы на каждую трапезу пришлось одинаковое количество хлеба, мяса и фруктов. Систематично. Заодно – это поможет убить время. К вечеру всё было закончено. Тщательно отмеренные порции были аккуратно разложены в коробке. Красота, теперь самое время поужинать. Я опустился на пол, оперся спиной о стену и протянул руку к коробке; жаль нарушать такой порядок! А потом… Потом я даже про еду забыл. Порядок! Система! В волнении я вскочил и стал ходить вдоль ограждения, потом остановился напротив надписи на стене. Мысль оказалась очень простой: спросить надо было про систему! Не кто я, где я, а для чего я. Вот что! Для чего я?! А потом – для чего нужен Остров, Школы и Башни, звеньями какой цепи они являются?!

– Да! – крикнул я и хлопнул ладонями по надписи. – Придумал!

Укладываясь вечером спать, я впервые за несколько дней не думал о холоде и ветре. Мне было спокойно. Так же, как тогда, в лесу, после подавления страха темноты и неизвестности, так и сейчас я спокойно вытянулся во весь рост, плотно завернувшись в рубаху. Я не чувствовал твердого каменного пола, словно подо мной была охапка листьев. Снизу мне был виден полумесяц неба, усыпанный звездами. Он находился как раз на стыке потолка и ограждения балкона. Казалось, протянешь руку, и можно будет тронуть любую яркую точку, которая согревает невидимые мне миры.

Она появилась совершенно неожиданно, примерно в середине дня, когда я уже решил, что сегодня она не придет. Бывает так: ждешь важного события, а оно все не наступает и не наступает. А устанешь ждать, позабудешь про это событие, занявшись делами или просто уснув – вот тут оно и происходит! Промаявшись утро в ожидании, я стоял у ограждения и смотрел вниз, на облака. Если не произойдет никакого события, которое сможет извлечь меня из этой башни, то я умру здесь не столько от голода, сколько от скуки. Остаток жизни смотреть на облака – такого не пожелаешь никому. Лучше уж прыгнуть вниз и не тухнуть на балконе, тупея от пейзажа и разряженного воздуха! Я потянулся, растирая лицо ладонями, и резко выдохнул, сбрасывая с себя оцепенение.

– Добрый день! – сказали сзади. – Как спалось?

– Прекрасно спалось, – машинально ответил я.

Она была на балконе. В её белом платье кружились голубоватые искры. Её прямые, белые волосы, перехваченные на голове серебристым обручем с синим, в тон глазам, камнем по центру, спускались до талии. Интересно, как долго стояла она у меня за спиной и сколько бы еще стояла, если бы я её не заметил? Порой всемогущество Людей принимало неучтивую форму. Наверное, она уловила мои мысли, потому что улыбнулась, поставила на пол новую коробку с едой, подошла к ограждению и облокотилась на него.

– Не долго, – сказала она. – Ты придумал вопрос, с которого лучше всего начать нашу беседу? – спросила она, продолжая улыбаться.

Я поддался чарам этой улыбки, едва не расплылся в ответ, но сдержался.

– Придумал. Только мой вопрос разделен на несколько вопросов поменьше. Да, прости мне эту человеческую слабость, но мне так будет проще понять ответы. Хорошо?

Она кивнула. Мне вдруг стало зябко, а ладони, наоборот, вспотели. Я вытер их о рубаху. Первый раз у меня есть возможность задать вопрос, на который ответят, еще бы не волноваться!

– Спрашивай, не волнуйся! – усмехнулась она. – Сегодня у тебя есть шанс получить ответы на все свои вопросы. Так что не проходи мимо него!

– Хорошо. Тогда скажи мне: школы для Неумелых, Остров, Башня эта – звенья одной цепи?

– Да. – сказала она. – Всё это части одной подготовительной системы.

– И в чем её смысл?

– Исключительно в том, чтобы подготавливать таких, как ты, – она ткнула пальцем мне в грудь.

– К чему подготавливать? – машинально спросил я.

– К жизни, – сказала она, подошла к коробке, выбрала там яблоко. – К самой обыкновенной жизни в мире.

Все же никак мне не удается задать вопрос, ответ на который не будет двусмысленным!

– К какой жизни? К жизни в вашем мире? Калекой? Неумелым?!

Она смотрела на меня, а мне казалось, что цвет её глаз настолько сливается с цветом неба, что я смотрю сквозь её голову; дичь какая. Я начинал злиться.

– Смотри! – сказала она и подкинула яблоко на ладони. – Вот яблоко. Оно волнуется, переживает. Не может найти себе места. Его вытащили из коробки, из его среды. Для чего оно?

– Глупо спрашивать. Естественно для того, чтобы его съесть!

– Молодец! Значит, у яблока есть судьба. Оно появилось из завязи, росло, набиралось сил, созревало, и вот, наконец, отпало от материнского дерева. Теперь оно выполнит свою цель: оно насытит. – Она с хрустом откусила от яблока, обхватила себя руками и, жуя,  с улыбкой, стала смотреть на меня.

– Но ведь я – не яблоко! Скажи, для чего я?! Какое дело вашему Миру до меня?! Оставили бы меня на Острове, тем более что я уже нашел вторую Школу. Или я их не все нашел?

Она погладила мне руку. Прикосновение немного успокоило меня.

– Не все. Школы расположены на искусственных Островах, по две штуки на каждом. На Островах создана своя экосистема, сочетающая в себе части разных, но подходящих друг другу природных зон. Есть Школы и в водах Северного океана, есть в пустынях.  Всего существует двести Школ.

– А Неумелых тогда сколько? Вы же не станете содержать всю эту систему для одного меня?!

Она вздохнула.

– Нет, конечно. Вы явление редкое, но не настолько, как ты думаешь. Подобные тебе рождаются раз в двадцать лет, практически одновременно по всему миру. Так что новичку всегда дается необжитое место, из которого уже давно ушел дух прежнего Неумелого. Сейчас вас около сотни в Мире. В Школах вы постигаете основы жизни, учитесь ремеслам, проходите множество различных, порой жестоких, испытаний. Ты, например, сдал экзамен по выживанию, когда больше месяца бродил по лесу. Один из твоих собратьев смог пересечь пустыню и остаться в живых. Еще одна из Неумелых прожила полгода на ледяной скале антарктического побережья. У всех вас, как у яблока, есть предназначение.

– Боже…

– Боже? Бога нет в этом мире. Люди дотянулись до постижения закона, по которому существует самый последний атом, и стали всемогущими. Недаром же мы называем себя Идеальными! А Бог… Ему не оставалось ничего другого, кроме как покинуть эту Вселенную, и он ушел в печали. Примерно четыре тысячи лет назад, как мы выяснили.

В печали. Мне сейчас тоже было невесело. По сто моих братьев и сестер, а я ничего о них не знал. И никогда никого из них не увижу! Я всю жизнь чувствовал себя одиноким, не подозревая, что у меня так много близких родственников.

– Да, всех не увидишь.

Я разозлился и сбросил её руку, продолжавшую меня поглаживать.

– Может, ты просто напрямую будешь мысли читать?! Зачем тратить время на слова!

– Извини. Ты слишком сильно проявляешь свои эмоции, думая о собратьях. Мне очень жаль, но никому из Неумелых нельзя встречаться друг с другом в Мире. Вы должны идти по жизни без надежды на помощь, иначе, постоянно надеясь на поддержку, вы не сможете воспитать свою волю. Именно поэтому Наставники перестают помогать вам.

– А Башни? Для чего Башня?

– Башня – это всего лишь окончательный фильтр, отделяющий Людей от Неумелых. Вдруг в такой экстремальной ситуации откроется прозрение и способности, и Неумелый станет одним из Людей.

– Так для чего я? Для чего все мы – Неумелые?

Её глаза вспыхнули, словно осколки синего стекла блеснули на солнце.

– Ты не понимаешь?! Ты так и не понял до сих пор, что уже 199 миров начали свою жизнь, идя по пути Разума? И этот Разум не мог возникнуть просто так, по Нашей воле! Разуму необходимо рождаться в муках, а не возникать по чьей-то прихоти, пусть даже из самых лучших побуждений! Да, мы можем создать жизнь, но не можем её вести. Нам, Людям, это просто неинтересно, скучно и мелочно – копаться в хитросплетениях созданной Жизни. Разум – вот на что у нас не хватает терпения! Вам не места в нашем мире, но мы выращиваем вас. Вы – чудо! Единственное чудо, которое мы никак не можем объяснить, хотя и поняли его предназначение. Мы воспитываем вас. Учим жизни, наукам, ремеслам, пониманию и преодолению трудностей, для того чтобы вы потом создавали и воспитывали Разум в других частях света. Воспитывали, обучали и вели его. Вы, Неумелые – наше самое большое сокровище, и мы дарим его Вселенной!

– Как громко! – сказал я, усмехнувшись.

Она сожалеюще посмотрела на меня и вздохнула.

– На сегодня наша беседа закончена. У тебя будет время, чтобы обдумать полученные ответы. В следующий раз я принесу еще еды, и, может, мы продолжим наш разговор.

– В следующий раз! – я отвернулся от неё и прижался грудью к ограждению, вцепившись в него руками. – Почему вы, Люди, не можете давать ответы сразу?!

Мне никто не ответил. Балкон был пуст, только на перекладине ограждения лежало большое красное яблоко. Целое.

Им нет интереса вести разум! Люди стали могучи настолько, что утратили саму суть того, что можно назвать Человеком – утратили способность переживать о судьбе зависящих от них. Они думают, что равны богам, если могут делать все то, что могли боги. Как она сказала: Бог ушел в печали из этой Вселенной? Что ж,  у Него была причина на это. Ведь уйти – значит разочароваться в своих собственных делах, а этого даже Богу не выдержать. Ведь смести Людей с земной тверди ему уже не по силам! А Неумелые, значит, могут то, что не могут Люди. Забавно: я всю жизнь страдал, что мне ничего не дается легко, только через трудности и зависть. А оказывается, я сильнее Людей?! Могу заботиться, помогать, в трудную минуту подставив плечо? Так ведь получается, что именно мы живые! Мы – Неумелые. А Люди, закостеневшие в своей идеальной среде, превратились в заигравшиеся могуществом безжизненные манекены, что смотрят на мир со своей вечной дурацкой улыбкой! И они растят богов, как огурцы в теплицах, толком не зная, как это у них получается. «Мы дарим наше сокровище Вселенной!». Не дарят они, а расплачиваются со Вселенной за свои совершенство и благополучие! Мне стало смешно. Они ведут себя как нашкодившие дети, жаждущие правильными поступками обратить на себя внимание отвернувшихся от них родителей! В их Мире мне действительно не было места.

Я облокотился на перекладину, стал подкидывать в ладони оставленное яблоко и неожиданно рассмеялся.

Я – всемогущ! Я – Неумелый, калека хромоногий, я – могу создать целый мир, в котором тоже могут появиться свои Идеальные, а я буду их праотцом, учителем, богом! В конце-концов, ведь это мое наследство, доставшееся мне, моим братьям и сестрам от нашего разочаровавшегося в Людях Отца!

–Я – Бог!!! – заорал я во все горло и швырнул яблоко в сгущающиеся сумерки.

Ветра этой ночью, как и в последующие три дня, не было.

***

Утром не хотелось подниматься. Я лежал, смотрел в потолок, любовался ярко-синим серпом видневшегося снизу неба. Последние дни сняли с меня весь груз сомнений, страхов, переживаний и отчаяния. Прежняя жизнь казалась полной копания в грязи в поисках съедобных крошек. И чем дольше я о ней вспоминал, тем дальше и дальше отходило от меня это детское время. Время игр в песке, у школьного порога. Я улыбнулся.

– Ты так теперь гостей встречаешь – лежа? – Она сидела справа от меня, скрестив ноги, обтянутые короткими черными штанами. По краю штанин, по манжетам и подолу её свободной черной рубашки бежал оранжевый меандр.

Я перевернулся на правый бок и подпер голову рукой.

– Только если гости не предупреждают о своем прибытии,  – сказал я и поправил задравшуюся полу рубахи.

С минуту она изучала мое лицо внимательными серыми глазами.

– А ты изменился за эти дни. И очень сильно!

– Я проголодался. Ты поешь со мной?

Она кивнула лысой головой. Мы открыли коробку, которую она принесла сегодня, – там были лепешки и мягкая бутылка с водой.

– Для нас еда не так важна, как для вас, – Она помедлила, – Неумелых.

–А я никогда в жизни не пил вина. Даже не знаю, какое оно. Вот бы попробовать!

Она улыбнулась и провела ладонью по бутылке. Прозрачная влага внутри неё стала рубиновой. Она скрутила пробку с горлышка и протянула мне бутылку, а я протянул ей половину лепешки. Вино было горьким, но аромат, терпкий вкус на языке и приятное тепло в горле искупали этот недостаток. Некоторое время мы ели и пили в молчании.

– Я прощаю вас,  – сказал я.

Она поперхнулась вином, закашлялась и отставила бутылку.

– Мне жаль вас, – продолжал я. – В вас не осталось жизни. Вам, бессмертным, недоступна сама радость того, что вы живы. Вам не дано есть хлеб и пить вино с мыслью о том, что эта минута является вершиной всех ваших благ и желаний.

– Да. Ты вырос. Ты отпал от материнского дерева, – сказала она, замолчала и посмотрела мне в глаза, заглянув в самые скрытые, темные закоулки моего сознания. 

Почти все вопросы были решены. Сомнения развеяны, и путь впереди чист ровно настолько, насколько он может быть чист для первого шага. А дальше будут новые сомнения, с которыми я буду разбираться сам. Опираясь только на себя. Во мне больше не было зависти и стремления дотянуться до недостижимого Идеала. Я и был тем самым идеалом, который может всё. Если захочет. И я возжелал: понимать, жить, постигать. Избавляться от облаков, скрывающих от меня истину и стоявших преградой между мной и теми, кто будет во мне нуждаться.

И облака разошлись! Передо мной лежал неизвестный мир. От балкона до горизонта и по бокам он заворачивался вниз, краями исполинской голубой перевернутой вверх дном чаши. С зелеными пятнами лесов, желтыми пятнами степей и белыми полярными шапками. Мир, перевязанный нитками рек, соединяющими моря и океаны. Мой мир!

У меня оставался последний вопрос.

– Это мое спасение? – спросил я.

Она провела кончиками пальцев по моей щеке.

– Да. А теперь – иди. Твой мир ожидает тебя. Поднимай его с колен и веди к Свету!

Она достала из коробки маленький проигрыватель, рупор громкоговорителя, укрепила всё это на перекладине балкона и включила. Я не знаю, были раздававшиеся слова для неё рутиной или нет. Но для меня точно не были. Запись возвещала об очередном, двухсотом, отбытии Мессии с Земли.

***

Ветер налетал порывами, цеплялся за гладкое тело башни и, соскальзывая, уносился прочь.

Андрей Самарин Феодосия

Дата : Ср ноября 23, 2011, 17:04:24 Странная эта "она". То блондинка, то русая, то лысая, глаза то карие, то серые. Это задумано? С Разумом, который этим высшим лень вести, тоже не совсем допонял. Какие же они сверхлюди, если всё ради Разума, который они не могут сотворить сами? Получается наоборот, этих идеальных и делают такие неумелые на других планетах? Что-то мутно, в общем, с объяснениями. Но увлекло. Хотя и похоже на хороший перевод.

Екатерина Злобина Cевастополь

Дата : Чт ноября 24, 2011, 01:55:58 Волею прихотливого случая прочла "Мессию" четыре раза. :) Четвёртый раз - самый счастливый: ничего не раздражает, как в знакомой песне, даже подпеваешь... :) Со всем "недопонятым" - органично. Повторю свою маленькую семинарскую рецензию: это предистория нового восстания "Титанов". Здесь, в этой штуке, есть что-то большее, чем "похоже на хороший перевод" (хотя и похоже). Вроде и мотивы стопятьсот раз знакомые. И подача не изощренная, за рамки жанра (вот тоже вопрос - о жанре!) не выходящая. И финал довольно предсказуемый (немудрено с таким названием! :) Кстати, предложение автору переименовать рассказ в "Яблоки познания" - в силе)... А - есть что-то большее, и хоть убей. :)

Ирина Митрофанова Москва

Дата : Чт ноября 24, 2011, 10:59:02 Мне это тоже в общем и целом показалось очень жанровой вещью, но качественной, как говорится, на уровне. Больше всего, пожалуй, понравилось, как показан характер героя, очень живой, реалистический характер, несмотря на всю фантастическую обстановку, ему веришь. И с девушкой понравилось: не конкретно то, что она говорит, а как говорит, и как себя ведет. Может, это чисто наше девичье, но такое ощущение, что он ей понравился :). А она для него - только тюремщик, охранник, наставник,тренер, должностное лицо, а она еще и просто девушка, хоть и из породы "идеальных" людей. Что-то в этом трогательное было....

Лариса Ефремова Москва

Дата : Чт ноября 24, 2011, 17:11:02 "Длинное дыхание" у автора; это даёт больше возможности состояться в профессиональной деятельности. Рассказ позабавил, но холодноватые ощущения, видимо, просто "не моё".

Вход

Логин:
Пароль:
	Запомнить
	Забыли пароль? Регистрация на сайте

Это случается с каждым...

Введите почту чтобы восстановить пароль:
Чтоб выйти нажмите Отмена.