Первая снежинка слетела с предсумеречного неба и улеглась на рукав моего драного кафтана. Хрупкий ледяной узор. Прекрасный в своем совершенстве.

Недолго она пролежала в одиночестве. Спешащие следом подруги заплясали перед глазами, скрадывая легкой дымкой очертания узловатых стволов на скалистом склоне.

Я поглубже надвинул на уши соломенную амигасу. Надежды достичь Кор-Косана до начала зимы разбились в пух и прах. Тем более есть все резоны отшагать как можно больше до темноты.

— Пошли, друг, — кивнул я Корноухому и захромал по быстро белеющей дороге.

Если бы не проклятое увечье! Зачастую, после дня ходьбы сквозь разграбленные деревни, мимо сожженных гостиных дворов, нога просто отказывалась сгибаться. Это не прибавляло нам скорости передвижения.

Вот и сейчас, ощущая исподволь подкравшуюся ноющую боль в сросшихся вкривь и вкось связках, я поневоле сильнее стал наваливаться на отполированное ладонями древко нагинаты. Не так, конечно, воин-керай должен носить доброе оружие, а в футляре, за спиной, но другого выхода у меня не оставалось. Да и не воин я больше. Жалкий калека, не решившийся до сих пор срезать воинские косицы. Воин остался на поле, где сломался мой меч, где пал даемон Очимура.

Корноухий прервал мои размышления, сдержанным рычанием предупреждая о возможной опасности. Что-то, скрытое за поворотом дороги, было ему не по нраву.

Интересно, что же?

Разбойники? Какая с нас выгода?! Пара нищих, озлобленных убийц-профессионалов.

Хищники? В здешних местах есть только один, способный внушить нам опасения, да только вдоль дороги хватит и более легкой добычи.

Однако псу я привык доверять. Сумка перекочевала на левое плечо.

— Вперед!

Корноухий огромной палевой тенью поплыл на разведку. Усиливающийся снегопад быстро заметал его следы.

Вскоре я расслышал рык своего спутника. Не лай — боевые псы, обеспечившие не одну победу армии Яшмового Престола, это не дворовые побрехушки, — а низкий, утробный рокот. Хороший знак. Настоящая опасность заставила бы его затаиться.

Миновав поворот, я обнаружил то, что, собственно, и предполагал. Остатки каравана, который мы безуспешно нагоняли уже с дюжину дней, от ущелья Ста Скорбей. К своему счастью, так и не догнали.

Да, кто-то поработал на славу. А почему кто-то? С первого взгляда видно. Разъезд имперской конницы перебил бы всех без разбора — и людей, и животных, а груз пожег. Здесь иначе. Темнеющие там и сям холмики — без сомнения люди, но кьянгов не видать, за исключением одного, привалившегося лохматым боком к обшарпанной стенке паланкина. Неудачника нашла шальная стрела. Его пару не стали даже выпрягать — обрубили постромки и всего делов.

Круглоухие полосатые чекалки, уже подбирающиеся к трупам, разбежались, поджав хвосты, при появлении пса. Правильно. Он у меня на подножном корму — не побрезгует ничем.

Задерживаться смысла нет. Разве что вырезать кусок помягче из окорока убитого кьянга...

Вблизи паланкин представлял собой еще более неприглядное зрелище. Дверца сорвана «с мясом», подушки выброшены и вспороты. Любопытно, кто тут ехал? Знатная дама, супруга мятежного даемона? Возможно... Той части феодалов, что не вытерла сапоги о фамильную гордость и не приползла на карачках в ставку высадившегося на восточном побережье имперского войска, рассчитывать на снисхождение не приходилось. Приказ ясный и четкий: до седьмого колена. А во множестве расплодившиеся разбойничьи шайки, оседлавшие прибрежный тракт, с успехом довершали начатую войсками работу.

От размышлений меня оторвал вернувшийся Корноухий. Широкая морда растянулась улыбкой блаженства, а шерсть слиплась кое-где от брызнувших на нее капелек крови. Верный друг и со мной поделился бы, но давно уяснил — чекалок я не ем. А другой добычи сегодня уже не достать.

Что ж, коль путь свободен, а опасность миновала, похромал я дальше. Не забыть на ходу осмотреть убитых — вдруг что-нибудь полезное нашаришь. Как мне не хватало доброго боевого лука! Без меча я вообще чувствовал себя голым, но ничего, привыкну. Я больше не воин. Я, единственный, кто выжил в последней, безнадежной и безумной атаке Очимуры на стройные ряды врагов, которые даже не обнажили стали, как пристойно ищущие честной битвы. Зачем им понадобились копейщики, щитоносцы и конница, когда огненное зелье и десяток придворных алхимиков в силах решить исход не только битвы, но и войны? Все мои побратимы по стали и наш отец — отважный даемон — остались кормить падальщиков, а я уполз, зализывая раны. Хотя должен был умереть с ними. Поддался слабости и страху перед смертью и теперь бреду, куда глаза глядят. Человек без имени, без чести, без клана...

Корноухий ткнулся холодным носом в ладонь. Дескать, не спи — замерзнешь. И то верно, слишком часто в последнее время я стал задумываться, погружаясь в себя. Так немудрено и без головы остаться.

— Иду, иду... Не сердись.

Но пес звал не в дорогу. Отбежав пару шагов, он поскреб лапами один из занесенных снегом бугорков. Неужели кто-то еще жив?

Со всей скоростью, которую дозволяла мне увечная нога, я приблизился к присыпанному белым пухом телу.

Наклонился.

Так вот кого везли в паланкине!

Лицо юное — не больше семнадцати весен. На знатную даму не похожа. Скорее, младшая наложница. Самая любимая.

В первый миг я усомнился: а жива ли она? Снег уже не таял на подбритом виске. Да нет, из разорванной мочки продолжала сочиться кровь.

Яснее некуда. Пожалели разбойники сталь, оглушили древком, да неудачно.

С трудом, налегая на нагинату, я опустился на здоровое колено. Поглядел, чем можно помочь. И тут шевельнулась гаденькая мысль: а оно тебе надо? Чужая боль, чужое горе. Будто своих забот мало. Ведь с такой обузой путь до Кор-Косана растянется на пол-луны. Если вообще завершится.

Тьфу ты, пять дюжин голодных духов! Придет же в голову такое!

Намотав на палец левую косицу, я дернул изо всех сил. И еще... Помни, кем ты был! И, коль не решился порвать с прошлым раз и навсегда, поступай, как должно.

Сорванная с ременных петель дверца паланкина пришлась как раз под салазки. Постромки убитого кьянга тоже пригодились — лямки хоть куда.

Когда я перетаскивал женщину на санки, под скрывавшим ее фигуру широким плащом что-то шевельнулось. Увесистый сверток захныкал жалобно и тонко. Ух, ты! Ребенок. Судя по серебристой ленточке, девочка. Совсем маленькая, еще безымянная. Теперь может так без имени и остаться. Где взять достойного человека для обряда по всем правилам?

Налегая на лямки саней, я двинулся прочь от пронизанного духом смерти места.

Тяжело.

Особенно туго приходилось больной ноге.

Ничего. Как-нибудь справлюсь.

Далеко уйти не удалось. Стемнело быстро, просто стремительно. Снегопад усилился. Пришлось искать место для ночлега.

Впадина между корней гигантской сиккеры пришлась как раз впору. Уютно, ветер не задувает и сзади не подкрадется никто.

Корноухого я уложил отогревать находку, а сам быстро развел костерок из собранного хвороста и набил котелок снегом. Пусть кипит.

По-хорошему, нужно было бы оказать какую никакую первую помощь, но я, признаться, не умел. Одно дело остановить кровь, прижечь культю, а совсем другое — приводить в сознание оглушенную даму. Слишком тонкая работа. Не по мне.

И слава Звездному Небу, что не полез. Она сама открыла глаза, которые в первый миг расширились от ужаса. Еще бы. Лес. Ночь. Огромный имперский пес с отрубленным ухом и клыками в половину ладони. А у костра сидит, беспомощно вытянув ногу, грязный обросший тип в драном кафтане и мятой амигасе.

— Не бойтесь, о-йочу, — я постарался придать голосу наибольшую мягкость, на которую был способен. — Вы в безопасности.

Тут она вспомнила все. Нападение, свистящие стрелы, рев испуганных кьянгов и удар по затылку. Нащупала ребенка на груди и... Улыбнулась с облегчением и благодарностью.

— Сейчас будет чай, — вода уже начинала закипать. — У меня есть только черствая лепешка, но она ваша.

Говорить женщина еще не могла. Только кивнула. Вот и славно. Не жеманится.

Пока я бросал в кипяток широкие листья чайного дерева, она полезла проверить как там девочка. Понятное дело, даже я, далекий от воспитания детей и то сообразил — пеленки наверняка мокрые. А заменить нечем. Пришлось вмешаться.

— Если не побрезгуете, о-йочу, у меня в сумке старая мино. Она чистая.

— Спасибо, — чуть слышно шепнула она, потупив взгляд.

За что спасибо? Не будет же ребенок мокрым на морозе лежать?

— Тряпки положите пока. Ночью мы их просушим у костра.

Чай заварился быстро. Расправились сморщенные листья, и от костра потянуло просто восхитительным ароматом. Сейчас поужинаем. Вот только чашки у меня нет. Придется по очереди хлебать прямо из котелка.

А это еще что?

Уловив краем глаза едва заметную тень на самой границе освещенного круга, я подхватил верную нагинату. Друзья здесь не ходят.

Корноухий приподнялся, сердито оскалившись. Шерсть на его загривке встала дыбом. Недобрый знак. Моего спутника обычно трудно вывести из равновесия.

Пять дюжин... Да что там голодные духи нижнего круга преисподней, когда к нам пожаловала их живая инкарнация на земле! Все хищники, которых стоит опасаться в зимнем лесу, комнатные собачки по сравнению с ларрой.

Чудовище, недовольное отблесками костра, щурило сияющие зеленым огнем глаза. В первый раз я встречаю этого демона во плоти. Очень даже может быть, что последний.

Ларра принюхалась удивительно похожим на человеческий носом. Зевнула, вытянув длинный розовый язык. А зубы-то! Двойной ряд влажно поблескивающих игл. Как у морской щуки.

Зачем она пришла? Неужели в лесу мало добычи? Понятно, трупы на тракте такую тварь не удовлетворят. Если все, что я слышал когда-то о ларрах, правда, она жаждет крови. Свежей, горячей.

Мы стояли друг против друга, оценивая силы и приноравливаясь каждый к своему. Чудище — половчее напасть, мы с Корноухим — его напрягшиеся мускулы я ощущал сквозь тонкую ткань охотничьих штанов — защититься и выжить. И все же зверь медлил. Прижимал острые уши, фыркнул раз, другой. На свету была лишь его голова. Длинное гибкое туловище скрывалось во мраке.

Действительно, мы представляли не такую уж и легкую добычу. За здорово живешь свои жизни не отдадим. В ином случае я попытался бы уйти. Но не с беззащитными существами за спиной.

Непрочное равновесие. Одно неловкое движение с той или иной стороны...

Вдруг ларра подалась назад и исчезла.

Так просто? Может, решила поискать обходной путь?

Хвала Звездному Небу и старой сиккере, не так просто ей это удастся.

— Охраняй!

Это я так, на всякий случай. Пес и без моего приказа знает, что делать.

Чаю как-то перехотелось. Может, предложить женщине?

Не успел. Опять гости. Не бивак в лесу, а дом свиданий.

На месте, где только что скалилось чудовище, стоял человек. Стоял уверенно, спокойно скрестив руки на груди. Росту чуть выше среднего, правильные черты лица, густая черная борода, решительный взгляд — такие имеют успех у знатных дам. А одет не по сезону — шелковая куртка с широким рукавом, добротные сасинуки над остроносыми сапожками. Голова вообще простоволосая. И нигде, ни на одежде, ни на волосах, падающих ниже лопаток, нет и следов снега.

Через мгновение все стало понятно.

Незнакомец не спеша вытянул руку и щелкнул пальцами над костром. Слабенькие языки пламени вдруг засияли таким светом, что осветили даже ближайшие деревья и... лежащую в пяти шагах ларру.

— Опусти оружие, — мягко проговорил человек. Голос у него был низкий, с легкой хрипотцой. Герой-любовник во всех отношениях.

Заметив мою нерешительность, он добавил:

— В оружии нет нужды. Точнее, все зависит от тебя и твоих решений.

— Не понял? — ляпнув это без всяких понятий о вежливости, я не покривил душой ни капли.

— Что же тут не понимать? Ты догадался, кто я?

Я догадался. Муридзен. Член тайной секты колдунов. Еще один персонаж сказок. Где они скрываются и чего добиваются, не знал никто. Но все, замирая от страха, твердили о необыкновенных ужасах их тайных пещерных убежищ.

— Я вижу, догадался, — удовлетворенно кивнул чернобородый. — И это замечательно.

— Что тебе нужно? — раз начал хамить, так не останавливайся.

Колдун, казалось, моего хамства не заметил. Или у них в секте все так разговаривают?

— Правильный вопрос. Отвечу с удовольствием. Во-первых, та девочка... Ведь этот ребенок — девочка?

Женщина за спиной жалобно ахнула.

— Видишь, я угадал. Идем дальше. Ты тоже можешь мне пригодиться. Но без собаки. И уж конечно без той потаскушки, что пытается зарыться под корни сиккеры.

— Я-то тебе зачем?

— Вот видишь, насчет ребенка ты уже согласился...

Ах, засранец! Как выкручивает!

— А ты знаешь, кто я? — пальцы удобнее скользнули по древку нагинаты.

— Знаю, — улыбка муридзена стала просто обворожительной. — Трус, не решившийся отправиться за своим даемоном в Нижний Мир. Изгой без друзей и без родных. Калека. Нищий... Мне продолжить?

— Я — керай!! — нельзя дать гневу овладеть собой — воин перед боем должен быть холоден и невозмутим.

— Ты был кераем когда-то! — в голосе колдуна впервые прорезались стальные нотки. — Теперь ты никто! И полегче со своей железякой — мое терпение не безгранично.

Я демонстративно опустил лезвие нагинаты на снег. Пусть порадуется.

— Так зачем тебе "никто"?

— Да так, ерундовые поручения... Легкие и необременительные, но хорошо оплачиваемые. Ты владеешь любым оружием...

— Польщен.

— Если бы я не уважал тебя, мастера клинка, то пришел бы один, без моей маленькой подружки, — небрежный кивок в сторону ларры.

Зверь, услышав слова хозяина, словно понял, о ком речь. Упруго поднялся на ноги, потянулся, выгнув рыжую спину с черной полосой вдоль хребта. Показавшиеся ненадолго и спрятавшиеся когти внушали почтение не меньше, чем клыки.

— Так ты согласен?

— А пес?

— Зачем мне старая блохастая собака? Пусть убирается прочь. Да что ты так за него переживаешь?

— Тебе не понять.

— Да уж, конечно, — глаза колдуна опасно блеснули. — Кодекс чести кераев!

— Если хочешь, да! А девочка?

— О, это уже мои проблемы. Тебе не все равно? Они твои друзья? Родные? Близкие? Может, спасли тебе жизнь? Что ты изображаешь из себя святошу? Если бы ты следовал кодексу кераев, то не говорил бы со мной сейчас. Ты же боишься смерти. Ведь так?

— Боюсь.

— Ну, так выбери жизнь. Сытую, счастливую.

— Хорошо.

Я медленно повернулся и пошел к стволу. Женщина дрожала от ужаса и, кажется, не осознавала происходящее.

— Не бойтесь, о-йочу, — шепнул я, поднимая тряпичный сверток, и большие глаза на миг озарились надеждой. — Все будет хорошо.

— Эй, только без штучек! — оказывается, слышал колдун очень хорошо.

Ларра бесшумно поравнялась с хозяином. Присела на задние лапы. Большая кошка, если бы не странно человеческие черты лица.

Хромая и подволакивая раненую ногу, я вернулся к костру. Нагината вновь использовалась не по назначению — просто костыль.

— Лезвие в снег! — тоном приказа рявкнул муридзен.

Ого! Он уже считает меня одним из своих слуг. Я подчинился. Все равно, замахнись я оружием, длины древка не хватит на пару сяку, чтобы достать до него. А приблизиться ларра не даст.

— А как же... — я не вполне представлял себе, как будет происходить передача ребенка.

— Кидай! Я поймаю!

— Хорошо!

Колдун отлично справился. Поймал сверток на лету и... недоуменно уставился на пустые мокрые тряпки. А ты чего хотел, мразь?

Резкое движение руки снизу вверх, усиленное полуповоротом корпуса, острой болью отдалось в искалеченной ноге. Древко нагинаты скользнуло меж пальцев и, двигаясь, словно в сладком киселе, плавно полетело к муридзену.

Вот тебе, говнюк!

Я — керай!

Колдун не успел понять, откуда пришла смерть. Остро отточенное лезвие прошло сквозь кадык, перерезая шею напрочь. На запрокидывающемся лице маской застыло удивленное выражение. Маленькие алые бусинки из вспоротых жил поплыли печальной чередой и вдруг лопнули...

Обожгло левое плечо.

Боль бросила меня обратно в мир, где время течет быстро и беспощадно. Ларра. На вид легкая — с десятилетнего ребенка, а сила толчка легко свалила меня на бок. Неприятное чувство — ощущать, как рвется твоя плоть и зубы скользят по кости. И ничего нельзя сделать потому, что оружие валяется в снегу у тела проклятого колдуна...

Басовитый рык из-за спины - и ларра поднялась в воздух, поплыла куда-то в темноту — со смертью муридзена свет костра поугас. Как я мог забыть о Корноухом?

Два звериных тела — палевое и рыжее — сплелись, поднимая кипящую завесу из снега. Пес глухо рычал, будто перекатывались у него под ребрами жернова сельской мельницы. Ларра кричала пронзительным голоском, как маленький ребенок.

Бочком, ползком, извиваясь шелковичным червем, я добрался до нагинаты. Вот она, родная. Вначале кончики пальцев, а потом и ладонь ощутили гладкую древесину. Теперь вставай, калека немощный.

Когда я доковылял до места драки, снег, щедро смоченный кровью, уже не летал — умялся. Корноухий, захватив мерзкую тварь за шею повыше загривка, держал мертвой хваткой. А ларра молотила лапами, как тонущий по воде. Из-под когтей летели шерсть и клочья шкуры с мясом.

Как бы тебе, друг, второе ухо не отхватить... Все-таки тяжеловато оружие для одной руки.

Взмах. Раскрутка. Удар!

Вжик!

Не промазал. На зависть любому имперскому палачу шею срезал гадине.

Опытный пес сразу оставил дергающееся в конвульсии тело. Отскочил. Прилег на снег. Левый бок, грудь, брюхо — сплошное кровавое месиво.

Ничего, сейчас перевяжу.

Я наклонился и... Лес, снег, лежащий пес закружились перед моими глазами все ускоряющимся хороводом... Тьма...

Пришел в себя быстро, как от толчка. Что ж меня так качает? Как на палубе... Открыл глаза. Стволы деревьев, уходящие вершинами в серое, затянутое тучами небо, медленно плыли назад. Под спиной что-то твердое, нагината привязана к груди, под кафтаном комочек живого тепла. Куда меня тащат? И, главное, кто?

Рана почти не беспокоила, но когда я запрокинул голову поглядеть, кому же обязан спасением, боль снова впилась костлявыми пальцами и загасила сознание.

Я плохо помню этот путь через заснеженный лес. Тьма то отпускала, то вновь уволакивала в бездонный водоворот. Помню скрип снега под дверцей паланкина. Помню бурелом, через который меня волоком, как куклу театра теней, перетягивали маленькие, но удивительно упорные женские руки, тычущегося носом мне в щеку обмотанного рваными тряпками Корноухого — теперь ему можно смело менять кличку на Одноглазый. А потом опять бездна, сменявшаяся кошмарными снами, в которых я раз за разом заносил на бегу меч, стремясь за даемоном в бесплодной попытке достать вражеские ряды. И струи огня. И снова боль и тьма...

— Он опять впал в забытье, учитель, — голосок нежный, как звон храмового колокольца.

— Ничего, Бай-кумэ, — а этот — старческий, хрипловатый, но источающий доброту и уверенность. — После отвара ему полегчает. Накормите его и пусть спит. Сон и покой — вот составляющие исцеления.

Бай — цветок сливы — красивое имя и очень подходит ей... Силюсь открыть глаза, но не могу. Вкус рисового отвара на губах. А потом я уснул. В первый раз без кошмаров.

На этот раз, когда я проснулся, боли не было. Только слабость. Даже слабый свет очага ослепительно ударил по глазам сквозь полураскрытые ресницы.

Хижина. Круглый очаг и закопченные столбы, подпирающие низкий потолок. У очага на дзабутоне сидел худощавый старик — борода белее снега, волосы заплетены в косу, кончик которой лежал на полу. Свиток на его коленях не оставлял сомнения — сагийасу — отшельник из числа не принявших поклонения бронзовым богам, привезенным на наши острова служителями главенствующей религии империи Яшмового Престола.

Рядом с ним играла, перебирая высушенные тыквы, девочка. Не такая она уж и маленькая, как показалось в лесу, лун восемь. К празднику Белых Коней можно подумать и о наречении...

— Учитель, он очнулся! — негромкий возглас раздался совсем рядом.

Скосив взгляд (голова показалась тяжелее здорового кьянга), я увидел Бай. Она что-то толкла в ступке, сидя у моего изголовья. Перехватив мой взгляд, смутилась и потупила глаза.

Отшельник легко поднялся, подошел ко мне, присел рядом. Быстрыми движениям прохладных пальцев заглянул в глаз, прикоснулся к пульсирующей жиле у кадыка.

— Вот теперь я по-настоящему уверен в выздоровлении. Будем кормить.

Женщина вскочила и убежала в дальний угол. Вскоре там зазвыкала посуда.

— Как вас зовут, доно? — сагийасу смотрел пристально, так, что соврать не было никакой возможности. Да и к чему?

— У меня нет имени, учитель.

Он покачал головой.

— Понимаю, понимаю... Я видел знак Очимуры на вашей одежде. Значит, вы последний из его дружины.

— Да, учитель. Я должен был быть с ними...

Отшельник вздохнул.

— Что значит — "должен"? На все есть предначертание Звездного Неба. Уйдя с даемоном тогда, вы не сделали бы того, что сделали. Благородный поступок искупает совершенный ранее невольный грех.

— Нет, учитель. Я слишком хорошо помню кодекс керая.

Бай вернулась с чашкой и палочками.

— Сейчас вас накормят, а потом отдых и восстановление сил, — старик поднялся, собрался было вернуться к своим ученым размышлениям, но мой блуждающий по хижине взгляд привлек его внимание. — Я очень сожалею, доно... Ваш пес...

— Мой друг.

— Ваш друг... Понимаете, он потерял много крови, а потом еще тащил вас по снегу вместе с Бай-кумэ... Имперские псы привыкли к более теплому климату...

— Не продолжайте, учитель. Где вы его похоронили?

— Неподалеку. У двух сросшихся сосен. Когда вы окрепнете достаточно, я отведу вас туда.

Корноухий! Единственный мой верный друг за последние полгода. Столько раз спасавший мою никчемную жизнь. Как мне будет не хватать его мокрого носа и внимательного взгляда...

Легкое, почти неслышное всхлипывание вернуло меня к действительности. По лицу Бай-кумэ текли слезы, капая прямо в чашку, из которой она палочками достала кусочек вареной рыбы и теперь держала его на весу, боясь меня отвлечь.

— Не плачьте, о-йочу, — я заставил себя улыбнуться. — Рыба будет слишком соленой.

И открыл рот.

Сагийасу оказался прав. Его мастерство лекаря, моя любовь к жизни и стряпня Бай-кумэ сделали свое дело. Я быстро шел на поправку. Даже нога стала беспокоить меньше.

Вскоре стал совершать недалекие прогулки по заснеженному лесу. До сросшихся сосен и обратно.

Там я подолгу просиживал на могиле Корноухого, вспоминая нашу дорогу и последний бой. А потом возвращался в хижину, где меня ждали мудрая улыбка старика, бессвязный, но веселый лепет девочки и легкий румянец на щеках Бай.

— Не могли бы вы, доно, — попросила она однажды. — Не могли бы вы дать имя моей дочери? Думаю, на седьмой день первой луны будет самое благоприятное время.

Что я мог возразить? Окружающие меня люди постепенно становились моей семьей. Они заботились обо мне, и я старался по мере сил заботиться о них. Колол дрова и ловил рыбу в горном ручье, не замерзающем даже в самые лютые морозы. Если бы возникла необходимость, я снова пошел бы один против всех муридзенов этого мира, вкупе со всеми ларрами, только чтобы сберечь их покой и счастье.

Но я должен был помнить, что я больше не воин. У меня нет имени. Как человек без имени может нарекать другого, начинающего только свою жизнь под дланью Звездного Неба?

Поэтому на другой день, проснувшись до рассвета, я взял сумку, нагинату и вышел за порог, не прощаясь и не оглядываясь.

Незаметно уйти не удалось. У поленницы, опираясь обеими руками о посох, стоял сагийасу.

— Я знал, что так все будет, доно, — в его голосе звучала мягкая грусть с оттенком упрека. — Вы слишком строго судите себя.

— Я должен так поступить, учитель.

Мы помолчали. Иногда можно говорить и без слов.

— Назовите девочку Юкко, учитель. Вы более достойны, чем я быть нареченным отцом.

— Юкко. Снег. Красивое имя будет у малышки. И долгая жизнь. Только вот отца не будет.

— Прошу вас, учитель, не надо. Я потерял и имя, и честь. Я не имею право на такое счастье.

— Счастье не награда за верную службу повелителю. Оно приходит, когда приходит. И к тому, кто достоин, и к тому, кто не считает себя таковым. Но раз упустив его, второй раз можно никогда не встретить. Я не буду вас уговаривать, доно. Идите. Вы выбрали свой путь.

— Еще один вопрос, учитель.

— Конечно, — старик загадочно улыбнулся, будто знал заранее, что я скажу.

— Если бы муридзен забрал девочку, что бы он с ней сделал?

Сагийасу помолчал, насквозь прощупывая меня взглядом живых темных глаз.

— К чему мои пояснения? Ведь вы и сами знаете ответ, доно. Вернее, нашли его, когда убивали ларру. Ведь так?

Значит, я не ошибся. Поклонившись отшельнику коряво, но достаточно почтительно — насколько позволяла увечная нога, я развернулся и зашагал на юг. До вечера нужно успеть выбраться к тракту, а там - как Небо рассудит. Может, прибьюсь к надежному каравану, а, может, без острого чутья Корноухого нарвусь на шайку разбойников. Что ж, это даже лучше. Счастье керая — умереть в бою...

В воздухе ощутимо пахло весной, несмотря на продолжавший покрывать землю и ветви деревьев снег. От его блестящей хрустальными иглами корочки-наста отражались солнечные лучи, слепя отвыкшие от яркого света глаза. Под ступнями снежный пласт вначале лопался с громким хрустом, а потом со скрипом уминался, упруго принимая мой вес.

Так я и шагал. Хрусть-скрип, хрусть-скрип...

Чутье не подвело меня, да и вообще — только полный лопух мог бы заблудиться на узкой полосе суши между горами и морем. Дневное светило еще не достигло наивысшей точки на небе, когда я выбрался на тракт. Передохнул, разминая ноющее колено. И только собрался было идти дальше, в сторону Кор-Косана, как громкий топот многих копыт заставил не раздумывая юркнуть под прикрытие валунов, нагроможденных в нескольких шагах от обочины, — последствие давнишнего обвала.

Полдюжины имперских гвардейцев размеренной рысью миновали поворот дороги. Напыщенные и расфуфыренные, как фазаны. Горела огнем обильная позолота на скрывающих лица шлемах и наплечных пластинах, выполненных наподобие крыльев. Крылатая гвардия Яшмового Престола. Бездушные и безжалостные убийцы, разменявшие последние остатки совести и чести на жирный кус со стола властелина.

Что же их так заинтересовало?

Старший, с пурпурным вымпелком пониже острия пики, скомандовал вполголоса (что именно — я не расслышал) и разъезд свернул на снежную целину, направляясь в сторону гор.

Тут меня осенило. Они же пошли по моим следам!

Перед моими глазами мгновенно встала картина, скрутившая внутренности в один противный скользкий комок. Черный дым над хижиной сагийасу, замаранные жирной копотью ветви деревьев, кровь, яркими потеками пятнающая взрытый копытами снег, и отрубленные головы людей, которых я успел полюбить.

— Эй!

Гвардеец, скачущий последним, обернулся на мое восклицание. Приметил блик, отразившийся от лезвия нагинаты, и окликнул остальных.

Увидели, хвала Звездному Небу!

Прочь амигасу — косички керая для них, что морковка для кьянга.

Шесть всадников, горяча стременами коней, рванулись ко мне, загодя нацеливая копья для удара.

Шесть к одному — чем не подарок судьбы для того, кто ищет вернуть в бою потерянную честь? Жаль, Корноухого нет со мной. Хотя, кто знает, пошел бы он против своих?

Нагината порхала в моих руках, утратив вес.

Пятились, припадая на задние ноги скакуны. Кони всегда умнее своих седоков...

Имперцы кричали, подбадривая друг друга, толкались, норовя достать меня вначале копьями, а потом и мечами. Где вы, побратимы мои, где ты, даемон? Вам не должно будет стыдиться заблудшего товарища. Поглядите глазами звезд, как он принимает последний бой.

Прав был сагийасу. И не прав вместе с тем. Конечно, счастье не получают из рук сюзерена, как награду за безупречную службу. Но его и не ловят, как форель в пенных струях ручья. Его завоевывают с бою. И только тот достоин счастья, кто способен, пересилив себя, взглянуть в глаза собственному страху и победить. А уж после и сотня врагов покажется невеликой преградой к успеху...

Сколько раз они успели зацепить меня сталью? Не раз и не два. Это уж точно. Падая на труп последнего из гвардейцев, я успел подумать, что счастье керая — это не смерть в бою. Смерть, пусть даже и победителем, лишь подтверждает, что ты имеешь право на счастье. Право, которым воспользоваться, увы, не суждено...