Окунулось небо в реку

                  «Окунулось солнце в реку”
                  Жиль де Брюн


Окунулось небо в реку –
напиталось, напилось.
С бороды стекает млеко,
голубой плывёт лосось.

Золотом блестят затоны,
размагнитился компас…
Знать, как водится в законах,
есть и здесь огромный лаз.

Хвостик летнего дракона
закружила синева…
Пишет хокку по канону,
и по зову естества.

Высекает искры мысли,
разгорается огонь:
человечек человеку
то ли песня, то ль гармонь.

Это давняя забава –
облака перебирать.
Спит драконья переправа
тишь пока и благодать…

Закатное

Медовый жёлто-огненный оттенок
Дороги, ускользающей в низину
Бежит от бронзовеющих полей,
А группка почерневших тополей
Смотрящих в небо – подражая клину,
Пытается взлететь с опасным креном.
И горизонт, как первая лыжня – 
То пропадает, то косицей вьётся…
А где-то в Амстердаме светит солнце
Большое – не закроет пятерня…
Как масло томно капает с блина –
Течёт закат, слегка загустевая
В рябиновой начинке сентября.
И выпито вино,  верней – вина,
Под колокол святого Грустевая.
Уходит солнце красное, спеша…
Я не держу, я – хлебная душа.
Сижу, рогалик лунный обнимая.

Облака

                   "В небе тают облака…"
                   Тютчев Ф.И.


В небе тают облака…
Что тут скажешь? Небо сине!
Мне хватило бы прыжка,
Чтоб достать его красиво!

Мне хватило полшажка,
Чтоб подняться на ступеньку.
Там, где лестницы дрожат –  
Я выделываю еньку.

Вот дойду до облаков
И надую губы, щёки.
Пузыри пускать готов,
Даже плавясь в солнцепёке.

Лишь бы братик из окна
Видел самых разных кошек,
И барашков рисовал
В дождь, на тонких-тонких ножках.

     * * * 

Там, за его спиной,
нет ни одной души.
Тихо идёт слепой,
кажется, не спешит.
Город, как материк,
что потерял моряк.
Чаек голодный крик,
солью шуршит армяк…
Что, отслужил свой срок?
Путаешь берега…
Кто ж тебя бросил? Ох...
Бог? Да ты что, башка!
Где же твой проводник?
Ночью сбежал? Вот, гад!
Хочешь, пойдём, старик…
Помнишь подводный сад, –
тёплые песни нимф,
сумерек органза,
тут осторожно – риф…

Взвизгнули тормоза…

Давай с тобой построим дом

Давай с тобой построим дом,
В нём будут жить твои мечты,
И будет место для четы
Печных сверчков, за камельком.

Я буду ткать свои ковры.
В рисунок хитрых завитков
Цветы вплетаются легко,
Под песни бабушки Зухры.

Натрём крупнее толокна,
И позовём на свой карниз
Сыграть изысканный каприз,
Стрижа с соседнего окна.

И каждый вечер будет тих.
Я так люблю, когда жара
Уходит молча со двора,
Под запах спелых облепих.

Дудук, у дедушки Мито,
Затихнет где-то в облаках.
Я счастье прячу в кулаках,
Давай с тобой построим дом.

Пугливая птица

  «Ему теперь уже больше не снились ни бури, ни женщины,
  ни великие события, ни огромные рыбы, ни драки, ни состязания в силе, ни жена.»
                                Э. Хэмингуэй «Старик и море»


Мне больше не снятся ни салки, ни прятки,
Ни ссоры не мучают сон, ни обиды.
Во сне произносятся тихие клятвы –
Приходят блаженные сны, как молитвы.

Их ночи приносят с распевами сосен,
Рыжеющих, звонких, поющих о ветре.
Вдыхаешь, вздыхаешь над пропастью в осень.
И дальше идёшь по наитию, в метре…

Пугливая птица, зацвиркает: «Сон…Сой…»
Шепнёшь осторожно: «Да ладно, сердечко!
Ты здесь не случайно, по прихоти сонной,
Ну что ж, проводи до стремнины у речки».

С охоты вернувшись, похожую птаху,
Мне бросил отец: «Ощипай-ка на ужин.»
Я знаю, под перьями – рябушки страха,
И в сердце творожился инеем ужас.

В ладонь умещался скелетик пичуги
И слёзы текли по щекам, не стихая.
Душа обретала подобье кольчуги,
Я стала – другая.

Давно мне не снятся ни люди, ни страсти,
А птица нет-нет, да вспорхнёт ненароком.
У каждой своё золотистое «здравствуй»,
Лети, моё сердце! Лети, черноока!

Опять просыпаюсь под шум говорливых –
Ведь сердце давно в их раю голубином.
Здесь словно бы маслом поспевшей оливы
Полощут гортани. И пробуют вина…

Сад одинокого Рене

По саду одинокого Рене
Рассеян нежно-серый полумрак
И тонкий запах млечного эфира.
Пленило соло лиры: чвич-ви-ень...
У синей сойки ворохи добра,
Где белый пух, – рогоз пылит, задира!

Поглядывая в зеркало небес,
Вновь букли поправляет старый пруд,
И мох плетёт в изъеденной колоде
Коклюшками ажуры – крест да крест.
Окрест – роскошно лилии цветут.
Рене встаёт обычно на восходе.

В полудремоте давит млечный сок.
Как сладок всё же и как горек он,
Тот бисер, выступающий на срезе.
Попробует на вкус – острит чуток
Лекарство от разлук. Как боль – хмельно.
Снесёт на рынок доброй фрау Эльзе.

Вернётся, обернётся тенью сада,
Росу cтряхнёт и птицей закричит...

И крику этой птицы будет рада
графитовая лилия в ночи.

Не поднять слова

Шаг утишаешь вроде...
Станешь потом как все –
верить в прогноз погоды
и большинству газет.

Молча вдыхаешь осень,
гасишь свой лунный свет.
Не было будто вовсе
Прошлых безумных лет.

Там рыжевели ночи,
каждый рассвет – тюльпан!
Сны напророчат, впрочем,
Только сплошной обман.

В памяти мамы живы –
помнится каждый штрих.
Ссылки не так и кривы
в годы неразберих.

Плавает анакруза…
Муза – плотвой-плотва,
крылышки так кургузы,
что не поднять слова.