БУНТОВЩИК С ПОХОДКОЙ ДУЭЛЯНТА

(о книге Виктора Хатеновского «В застенках рая», М.: Российский писатель, 2018)

Книга стихов Виктора Хатеновского «В застенках рая» вышла в юбилейный для автора год и представляет собой калейдоскоп поэтических откровений сквозь призму трёх с половиной десятилетий. Уже в двадцать пять поэт написал сделавшее его узнаваемым и цитируемым посвящение Марине Цветаевой:

За неженскую

Мощь и силищу

Твоим словом я

Воздух вымощу.

За талант в крови –

На глазах – толпы

Я слезами Вам

Ноги вымыл бы.

Именно с этих строк, как мне кажется, началось восхождение Виктора Хатеновского на поэтический Олимп, кровавый и беспощадный. Желая счастья и здоровья своему ангелу, музе, поэт добавляет: «Уходи!.. А мне пора / Шею брить для топора». Немногим позже этот символический топор заберёт у поэта отца:

Жил без племени, без рода. Выскоблила – бровь

В пятьдесят четыре года – горлом хлынув – кровь.

Да, безродного – ввиду жизненных обстоятельств, однако же, благородных кровей по происхождению...

Судьба провела Виктора Хатеновского, «наследника польской знати», по улицам родного Минска, коридорам Белорусского театрально-художественного института, откуда отчислила за «излишнюю разговорчивость и дурной характер», заманила в Саратовское театральное училище, вручив затем интереснейший сценарий жизни, где он был в роли слесаря, грузчика, геолога, рабочего, продавца, актёра, преподавателя йоги и, конечно же, поэта, поэта-бунтовщика с «походкой дуэлянта».

Он, «раскроив наделы лба», постоянно всходит на плаху поэзии, потому что истинный поэт обязан умирать и возрождаться. Хатеновскому чужда безропотность, даже в диалоге со смертью он красноречив и дерзок:

...Что ты ластишься, рвань заборная?

Уж давно не лил водку в горло я.

Не пою, не пью – мясо кушаю,

Да из форточки Бога слушаю.

Ответ «безносой» сменяется попыткой раскрыть Всевышнему глаза на земные дела:

А за стёклами – копоть, смрад и грязь.

Я кричу, задрав морду кверху: Слазь!

Погляди – с вином, с песней, с плясками

Твой народ, как встарь, кормят сказками.

Погляди, услышь, как на площади

Люд простой орёт в небо: «Господи!»

Как в церквах с колен на распятия

Смотрят матери, сёстры, братия...

Противоборство с жизнью, смертью, властью – каждодневное существование поэта. И, рассказывая об этом, он не ищет красивых слов:

...Ты нам зрение не засти –

Нам привычно жить во лжи.

Вырвавшись из волчьей пасти,

Ты нам лучше расскажи,

Как в подвалах на Лубянке

Расчленяют под «ура!»,

Сжав сапёрные лопатки,

Дел заплечных мастера;

Как в любое время года

С громким чавканьем сапог

Вперемешку с кровью рвота

Бьёт струёй под потолок...

Кровь всюду: в подвалах Лубянки, у расстрелянного егерями зубра, в развязанных злых языках мужиков, решивших «заткнуть пасть» титулованным хозяевам жизни, на которых «племя жалкое рабов» гнёт спину: «Пусть на Кронверкском валу захлебнёмся кровью, / Пусть в Сибирских лагерях околеем...» Однако же автору горько, что дальше слов у мужиков дело не идёт. А значит, опять топить буйные умы в стаканах и надеяться на авось да на как-нибудь. Тех же, кто осмеливается встать на дорогу свободы, зачастую ждёт короткое или долгое «свидание с Родиной». Становится понятным абсолютно точный выбор названия книги: «В застенках рая».

Центральная дорога... Я

Шёл, никого не трогая.

Вдруг – курва бледнолицая

Кричит: «Стоять! Милиция!»

И – «В каталажку ворога!»

За что?! – «Пострижен коротко».

Я расплатился сотенной

За час свиданья с Родиной.

Ни на кого не надеясь, автор точит поэтический клинок, оттачивает строки, чтобы выскоблить мучающую его боль из чрева многострадальной страны и своей души. Он верит, что его «стих сильнее топора», и что «отбросив в сторону топор, / Палач возлюбит человека».

...Я ж – дурак; больное тело

Вздыбив, вновь иду на Русь.

Трон свободен, Кремль безлюден.

К колокольне льнёт народ...

Воцарюсь! Иль, как Распутин,

С головой уйду под лёд.

Историческая, кровная память поэта сродни знамени, с которым нужно пройти до конца. А может быть, она обитает в тех поэтических провинциях, где ты готов «без слёз, без водки / Из сердца выскоблить Москву»?

Вдохнув разнузданность бедлама

В кумирню сплетен, склок, интриг,

Премьерша, фея, сволочь, дама

С листа сыграет – Лилю Брик.

Взорвётся текст, прогнутся доски;

Взлохматив рифмой канитель,

С разбега вздорный Маяковский

Нырнёт в проклятую постель.

Жизнь будет, сдвинув занавески,

Как поезд, мчаться под откос...

Всегда найдётся повод веский –

Чтоб в муках корчился Христос.

Спектакль закончится. В буфете

Смыв коньяком подкожный зуд,

Волчицей вскормленные дети

Премьершу – «курвой» назовут.

            Россия и любимая женщина для Хатеновского – две равновеликие величины. «Я люблю Вас – даже больше, / Чем расхристанную Русь!» Поэт счастлив в редкие минуты, чувствуя единение не только со второй половинкой, но и с Всевышним: «И я был чужд сомненьям и порокам, / Покуда мы любовь делили с Богом». Более того, одни из лучших строк поэта о любви к женщине рождаются при обращении к Господу, превращаясь в чистую молитву любви:

Благодарю Тя, Господи!

Господь, благодарю –

Её по Красной площади

Не вёл я к алтарю,

И радостью, обещанной

В начале всех начал,

Ты с этой дерзкой женщиной

Меня не обвенчал.

Благодарю Тя, Отче наш –

В стране грехов и грёз

Всё пройдено, всё кончено

Без крови и без слёз.

Доверившись сну вещему –

Слов попусту не трать...

Пролей на эту женщину

Любовь и благодать!

Выстраивая пары – поэзия и кровь, любимая и родина, история и современность, театр и жизнь, любовь и Бог, неволя и свобода, рождение и смерть – поэт пытается через параллели вывести одно через другое, чтобы снова и снова убеждаться в несовершенстве бытия, обречённого на бесконечную смену кумиров.

«Жизнь – суета сует».

Екклесиаст не просто

Был прав... И правды нет –

От люльки до погоста.

Распотрошив холмы,

Перепахав полмира,

Слепцы поют псалмы

В честь нового кумира.

И, рубанув с плеча,

Купая губы в лютне,

Восторженно рычат

Натруженные будни.

Томленье, зависть, страх;

Отелло, Гамлет, Яго...

Но – возвратится в прах

Восставшее из праха.

И всё же слово «жизнь» остаётся главным в творчестве Хатеновского. Не случайно с него начинаются сразу несколько стихотворений. Жизнь – это не только существование, но и память об отце, матери, о сгинувшем под Берлином деде, о канувшем в Лету Союзе, о том времени, которое «сладко пахло в предвкушении добра». Но даже если, устав от тщеты, поэт просит у Бога избавления, душа его способна согреться лишь поэзией.

Жизнь как бы невзначай

Заглядывает в стёкла.

И вздорная печаль

Берёт тебя за горло.

Ты – в ужасе. Душа,

Предвидя час разлуки,

Над бездной чуть дыша,

Стихами греет руки...

Растоптан, позабыт,

В предчувствии подвоха

Ты вновь, почти навзрыд,

О смерти просишь Бога.