«Черновик. Как часто он интереснее и «больше» того, что из него хочет вылупиться».

«К вопросу о диалектике». Это было весьма странное «плетение словес». Математические знаки: «А у поповщины (= философского идеализма)...», – обилие скобок с уточнениями первоначального понятия, дополнения к нему: «Единство (совпадение, тождество, равнодействие) противоположностей условно...», – такие же цепочки «уточнений» без скобок: «Единство... противоположностей условно, временно, преходяще, релятивно...», – наконец выделенные курсивом части слова: «При первой концепции движения остается в тени самодвижение...» Бросалась в глаза особая плотность текста, его многомерность, его какая-то заразительная энергия...

Он хотел использовать этот (ставший в советское время знаменитым) набросок для большой статьи – и, конечно, переписал бы, разжевывая каждый «выгиб» своего текста, – смазал бы, затушевал бы то, что в черновике излучало особую, чисто стилистическую силу. Можно было не вчитываться в слова – и нельзя было не вчитаться в синтаксис – в плотную и живую связь этих не всегда живых слов-терминов.

Стиль заразил многих, – он отчетливо проявился позже у Э.В. Ильенкова, В.С. Библера (тогда их много читали), его можно было уловить (хотя здесь говорить стоило лишь о совпадении) в последних статьях М.М. Бахтина, в некоторых работах В.Н. Турбина, Г.Д. Гачева.

Нервный, тревожный синтаксис. Особый способ передавать движение и объем мысли через постоянное самоперебивание (уточнение), когда сама фраза производит впечатление какого-то кружения, вызванного беспокойством мысли.

Это сейчас легко тыкать пальцем в «Уединенное» – и говорить: «Розанов открыл». Рядом с розановским многоцветьем ленинский черновик сух, избыточно самоуверен. Но в советское время Розанова «почти не было», а черновики «вождя» издали с редкой, беззастенчивой – по отношению к нему – полнотой, присовокупив к ним большие отрывки из книг (в ином виде достать их частенько было трудновато) с его пометками...

Читать далее...