Всё началось со сна: мышь бежала, ржавая мышеловка, скрежеща отвратительными зубами, гонялась за ней, потом показался Помпей и в ту же секунду наполнился кроваво-красным соусом вулкана. Открыла глаза и не поняла: кто кого ловил, что исчезало? Было ясно одно: потолок тревожно громыхал.

С этого дня веки мои растеряли сны, время моё встревожилось, а спальня превратилась в магнит. В какой бы части дома я ни находилась, в эту секунду непременно оказывалась в моей фантастической спальне.

Зырк-зырк… буква «з» скрежетала, как слоёное тесто от суматошных движений скалки, падала в объятия задыхающегося «ы», чтобы всё, наконец, завершилось мажорным рыком «р-к» и снова началась – зырк-зырк, – ловкая, бунтующая, ритмичная мелодия…

Рай расположился на восьмом этаже восьмого подъезда. Там двое и им с лёгкостью удаётся всполошить безмятежность спокойного дня. Пол их спальни и потолок моей – в неистовом диалоге, а я только сейчас это замечаю.

– Ну? Чего опять лицо опухшее? Снова соседи не дали…

– Да, Нушик, да! Они сумасшедшие, ненормальные! В 8 утра, в полдень, днём, вечером и ночью – несколько раз!

– Ты считала? Вернее, ты уверена, что… – багровое от стыда и любопытства лицо подруги окрасило розовым экран моего телефона.

– Слышишь, да? Ну ладно, извини… мне пора, позже поговорим.

Видеозвонок прерывается, я быстро достаю из чемодана белый, купленный по поводу второго замужества, да так и не использованный по назначению кривошеий халат, заворачиваюсь в тёплую ткань, устраиваюсь на нулевом меридиане своей постели…

Сначала я не понимала что происходит, потом восхищалась неуёмной энергией соседей, а потом, между нами говоря, переполнилась ревностью и, как сказали бы мои соотечественники, – доброй завистью. Теперь я нервная. Теперь, зачастую, из продуктового магазина я мгновенно перехожу в аптеку.

 – А от нервов что предложите? Нет… валериану, «Новопассит», «Персен» – не хочу, не помогли. Есть что-нибудь посильнее?

Я не могу написать рассказ для новой книги, хоть на самую простую тему, не могу подолгу гулять с ребёнком, моя бы воля, я даже обед готовила бы в спальне, а телевизор со встроенным набором мультфильмов выбросила бы к чёртовой матери, чтобы ненароком не помешал лучшей симфонии нашего времени.

Я начала внимательно изучать всех наших соседей – тех, кто доброжелательно со мной здоровается, и тех, кто слишком счастлив, чтобы кого-то замечать. Во мне, наконец, проснулся настоящий сыщик!

Недавно мой брат вскользь заметил, что у нас хорошие соседи. Жаль только, что мы погибнем под рухнувшим от тяжести чужой любви потолком. Я сделала вид, что не слышу, но мне ещё больше захотелось понять: кто же эти люди, переварившие несколько пачек баунти, сникерсов и виагры.

Сын сказал: «Мам, что за звуки? У меня уши разболелись!» А мама воскресным утром удивлённо спросила: «Так постоянно бывает? Интересно, что же происходит наверху?»

 А я, как почётный секретарь Любви своих соседей, улыбнулась и сказала:

– Да ничего, обычный ремонт, наверное, скоро закончат.

В понедельник блондинка в красном пальто вошла со мной в подъезд, кивнула, мол, здравствуйте, и даже не подождала, чтоб мы вместе зашли в лифт. Наверное, она слишком счастлива, чтоб дожидаться меня. Но чуть позже я с балкона увидела, как она села в свою машину и умчалась. Ошиблась я. Пришлось стeреть её из списка подозреваемых.

 Во вторник я шла домой с десятилитровыми канистрами с водой. На секунду поставила их на землю, чтоб перевести дух и продолжить путь. Рослый русский богатырь, около тридцати пяти лет от роду, неожиданно подхватил баллоны. Сказал, что я хрупкая и нежная, а такие женщины не имеют права носить тяжести. Представился соседом.

– Вы наш сосед?

– Да. Не волнуйтесь, я не унесу вашу воду к себе домой.

– Да, конечно. – Особо не вникая, промолвила я, а потом добавила. – Простите, а на каком этаже вы живёте?

– На восьмом. Но, к сожалению, я женат…

Значит, на восьмом. Наконец-то жертва сама, своим ходом подошла и попала в мою ловушку!

Вот безумец! Целый день при деле, а ещё говорит «к сожалению, женат». А может, его жена – садистка? Или он устал от однообразной сексуальной жизни? Бедняга… Дошли до подъезда. Он поставил канистры на землю.

– Ну, кажется, дошли. Всего доброго.

– Как? – оторопело воззрилась я. – А вы?

– Я живу в соседнем подъезде, но, по большому счёту, мы соседи. Берегите себя и помните, что хрупким девушкам вредно носить тяжести.

А в прошлое воскресенье я села в лифт со старушкой с заячьими глазами.

– Вам на какой?

Победный «восьмой» резко зазвенел в ушах. Неужели я смогла поймать вечность за хвост? Я чуть не расхохоталась от удивления. Воистину неплохо живут пенсионеры в России, в отличие от одиноких эмигрантов, особенно меня, ибо я вынужденно превратилась в дирижёра, питающегося от эвфонии соседей.

Я чётко знаю, когда начинается одно- или двухминутная увертюра, когда переходят к основной части, порой я сержусь, если антракты затягиваются, а потом сопровождаемый аккомпанементом речитатив создаёт резкую какофонию. Начинается устремлённый в вечность хаос! Поднимаю руки вверх, а потом медленно опускаю, пытаясь движением рук обуздать страсти, однако они совершенно не слышат и не чувствуют меня, затерянную в оркестровой яме. Громко хлопаю дверью напоминающей чулан спальни и выхожу.

После недолгой паузы они начинают заново.

Итак: «Кармен», увертюра, сцена всецело ваша, но я уже прикрыла дверь в спальню, открыла рот для успокаивающей нервы таблетки и распространила по кухне иную музыку: Шопен, Ноктюрн оп. 9 #1. Да. Чуть не забыла. Говорю женщине с заячьими глазами, что я живу на седьмом этаже, прямо в их направлении. Многозначительно улыбаюсь, желаю всего хорошего и выхожу на своём этаже. Домой не захожу. Чтобы окончательно убедиться в собственной правоте, держась за перила, осторожно поднимаюсь на две ступеньки. Прозрачная рука женщины достаёт ключи из маленькой сумочки и открывает другую, то есть соседнюю дверь…

 Уже неделя, как я игнорирую пассажи соседского гульбища, более того – они стали так привычны (или мои антидепрессанты хорошего качества), что более не могут расстроить мой сон или помешать общению с сыном.

Ирония верхов меня больше не волнует. Я уже потеряла должность дирижёра, нюх сыщика и агрессивную немощь одинокой женщины. Уложила сына, приготовила обед, выношу ведро с мусором, чтобы вернуться и докончить наконец открытую несколько недель назад, да так и не прочитанную «Улыбку вечности». Поднимаюсь на несколько ступенек, пытаюсь засунуть в расположенную между седьмым и восьмым этажами синегубую пасть мусоропровода оставшийся от вчерашнего торта картонный поднос, который никак не хочет влезать. Наконец металлическая глотка с грохотом закрывается и в ту же секунду чрезвычайно бледная женщина бальзаковского возраста открывает благословенную дверь.

– Простите, можно вас на минутку?

Смотрю по сторонам и понимаю, что она обращается ко мне. Просит на минуту зайти в дом. Я уже в квартире, боюсь сделать шаг вперёд, но я уже вошла…

 В обшарпанной, частично меблированной однушке пахнет лекарствами. Вот открывается дверь в спальню. Я боюсь поднять взгляд, но – вынуждена. В маленькой деревянной колыбельке горит от жара младенец. Молодая женщина – его мать, которая должна в одиночку вырастить этого розовощёкого новорождённого ангела. Отец даже в роддом не явился, женщина не захотела оставить ребёнка в доме малютки и уже несколько недель живёт с малышом в съёмной квартире. Она просит меня покачать дитя, пока она сходит в аптеку за жаропонижающим. Спускаюсь домой, запираю дверь (сын проспит ещё часок) и быстро возвращаюсь в спальню на восьмом этаже.

 Я качаю ребёнка, утихомиривая его плач армянской колыбельной. Качаю… Пол спальни на восьмом этаже и потолок моей спальни снова вступают в диалог.

Перевод с армянского Анны Варданян.