Заказать третий номер








Просмотров: 814
07 января 2015 года

Троллейбус

 

Забытый мир троллейбусного царства:

весь вечер по Садовому кольцу,

как по столетью прошлому кататься,

с окна стирая белую пыльцу.

 

Смотреть, как в годы детские, в окошко:

дома, газоны и машины в ряд, –

и чувствовать, как по твоей ладошке

снежинок слёзы спелые летят.

 

Теперь мир детства болен и простужен:

пусть город прежний  – он уже не тот,

да и троллейбус больше мне не нужен:

он не туда катает и везет.

 

С невольной грустью вытру я ладошки

и прямо в ночь нечаянно сойду,

по гравию сырой бульварной крошки

среди машин и башен побреду

 

в тот мир, в тот чад,

в то злостное «конечно»,

в тугую пасть столичного метро,

а мой троллейбус

будет ездить вечно

и раскрывать безмолвное нутро.

 

Затем, что ни подростки и ни дети

теперь в него садиться не хотят.

Лишь только – люди лишние на свете –

в его объятьях в прошлое летят.

 

 

Бабе Симе

 

Я и не вспомню теперь, как жила

в розовом доме, в подъезде последнем,

но, пробираясь по смутной передней,

слышала часто: «Ну что, как дела?»

 

То баба Сима глядела в зрачок

каменной будки и так говорила:

«Ты посидела б со мной хоть чуток.

Я и с людьми, как общаться, забыла.

 

Знаешь, устала... Болит голова».

Ей отвечала: «Вам надо почаще

дома бывать».  –

«Да я там не жива.

Много ли там от меня настоящей?..

 

Дома Алиска… Лишь кончится срок,

как она будет на небо глазами

к Богу смотреть?..

И услышит ли Бог

просьбу мою?..

А услышит – слезами

 

землю и море, и жизнь обоймет.

Что я могу для священной Алиски?

С детства не видит, да так и живёт:

больно, темно, а ни звука… ни писка…»

 

Долго консьержка листала тетрадь,

долго твердила про верного мужа.

«Нет, не к другой его смели забрать,

к тем, кому в небе он больше был нужен.

 

Лето… КамАЗ… На песчаной косе

бросило Митьку и заворотило…

Не было даже намека в лице

смерти-злодейки, когда хоронила.

 

Тихо без мужа на свете жила…

Лиска росла… Наша жизнь что потёмки.

Только судьба милосердна была:

в дом наш прислала второго ребёнка.

 

Маленький мальчик… Как умер сосед…

Тоже слепой – за ослепшего сына

раньше просил: «Лиске счастья ведь нет,

ты б их потом уж взяла... поженила…»

 

Вот и сложилась большая семья.

И появились от радости внуки.

Долго от счастья Лизунька моя

им целовала и глазки, и руки».

 

Было консьержке совсем тяжело:

«Я им и шила, внучкам, и вязала.

Нынче уж выросли. Время прошло.

Им не нужна и немыслима стала.

 

Старший?.. Он учится... «Аэрофлот» –

важная все-таки, нужная штука.

Скоро детишек себе заведет:

внучку – Алиске, Сереженьке – внука».

 

Долго консьержка смотрела вперёд,

долго томилась и долго вздыхала:

«Младшему, Митьке, ему не везёт…

Лыжником был, только сердце устало…» –

 

«Сердце у младшего, что ли, болит?» –

«Сильно болит. Никого он не слышит.

Ночью с собою самим говорит.

В прошлом году он ведь «мастером» вышел».

 

Долго консьержка, горюя, в окно

смотрит, как прочие взрослые дети

ездят на роликах, ходят в кино,

ночью танцуют, мечтая о лете.

 

Мне ли консьержку мою не понять?!

Все помогают ей, все помогали!

Страшно консьержке моей помирать!

Вечер и ночь она бродит в печали

и, вспоминая Алиску свою,

все говорит: «Вы б Алиску видали!..

«Я тебе, мамочка, чаю налью,

мамины ручки и ножки устали!» –

 

Гладит она, обнимает меня...

Только куда от объятий мне деться?!

Грузом на сердце мне стала родня.

Кажется мне, что не выдержит сердце».

 

………………………………………………

 

Вот и сейчас, проходя этот дом,

бабушку Симу ищу в нем устало.

Будка безмолвным сияет окном.

Страшно сказать:

значит, время

настало.

 

 

Прощай, любимый, встретимся в аду

 

      "Прощай, сестра, увидимся в аду"

                                     Н. Краснова

 

– Давай простим?..

– Давай!..

—Прости мне!..

— Что?

– Как странно!.. Стало нечего прощать!

И я иду в распахнутом пальто,

чтоб ветра боль сильнее ощущать.

 

Я синий шарфик, спрятанный в рукав,

как гроздь обид, на шею повяжу,

а ты — иди, раз мне никем не став,

глядишь, как я печалюсь и дрожу.

 

Пускай тебя сторонние друзья

встречают, обнимают... Водку пьют…

Пускай ликуют, что теперь нельзя

нам встретиться с тобой ни там, ни тут.

 

Что мы с тобой не смеем говорить,

что не поймем твоя-моя вина…

Любые чувства смеет погубить

глухой обиды чёрная волна.

 

Ты долго куришь... чай с малиной пьешь...

но никому про нас не говоришь.

Я знаю, милый, то, как ты живёшь,

да не живёшь — вернее — а молчишь.

 

Молчишь-молчишь... когда ликует грусть,

когда случилась страшная беда:

погибла дружба!.. Дружба?... Ну и пусть:

она ушла под землю, как вода!

 

И я одна по улицам бреду.

Мне холодно, но холод ни при чём.

— Прощай, любимый, встретимся в аду!..

— Поговорим!..

— Я не пойму, о чем?

 

Трамвай

Мой сын просил проехаться в трамвае.

Трамвай скользил среди больничных стен,

перил, оград, скрывался за холмами

сокольничих лесов,

а я взамен

 

по парку предлагала прогуляться,

я возглашала: «Вот еще беда!.. —

Мой сын просил в трамвае покататься. —

Куда тебе?» — «Так просто! В никуда…»

 

Я утверждала: «Мы еще проедем!

Нас ждут теперь великие дела!..

Еще пирог рождественский не съеден!..

Там, дома, кот... И я бы поспала…»

 

Трамвай промчался, грозный и упрямый,

но мне сомненья были невдомек.

Я наслаждалась ролью взрослой мамы,

а рядом брел заплаканный сынок.

 

Банально… Но в Сокольниках по парку

опять бредем, а я почти пою:

«Трамвай... Давай прокатимся… Мне жарко…»

Мне сын в ответ: «Трамваев не люблю!»

 

И я смотрю с тоской на те трамваи,

как на свои вчерашние мечты,

которые случайно былью стали.

Но вот беда:

теперь они пусты.

 

 

 

Няня, которая пишет стихи

 

Няня, которая пишет стихи

то ли от скуки, а то ли от боли,

няня, которая пьёт поневоле,

крепко сжимает две детских руки.

 

Ей бы, казалось, о чем горевать?..

В доме чужом она словно царица:

ей – светлый угол, большая кровать,

ею семья и вся школа гордится.

 

Школа... Да только уже не ее –

девочки с розовым вычурным бантом.

Девочка учится быть музыкантом.

«Няня, ах, няня, прочти мне своё!

 

Вот –  ты увидишь –  я так пропою

строчки твои, что другим и не снилось!

Няня, послушай, а ты бы влюбилась?!.

Свадьбу мы здесь бы сыграли твою».

 

Няня в холодное смотрит окно.

Няня смеется... Но горестно дышит.

Девочке – радостно.

Няне –  темно.

Девочка – ляжет,

а няня – опишет.

 

 

Плачет женщина

 

В этом городе столько тоски!..

В этом городе столько печали!..

Поздней ночью подростки кричали,

разминая свои кулаки.

 

Утром – плакала женщина;

вскоре –

мчался крик:

безбородый мужик

беспокойное женское горе

умножать тумаками привык.

 

Двери хлопали... чувства кипели...

падал чайник... а грохот такой,

точно чертовы люльки-качели

понеслись над моею Москвой.

 

Точно кончилось все в одночасье:

мир свалился… прогнила любовь…

и ненужным вдруг сделалось счастье,

и война начинается вновь,

 

но не та, где гранаты и танки,

самолеты, бомбежки, «ура»;

приближается с видом мещанки,

с криком женщины, битой с утра.

 

А еще – с воем тихой старушки,

точно вдавленной в чад Кольцевой,

и припавшим к вагонной теплушке,

черноглазым мальчишкой Муллой.

 

Не свершилось вселенского чуда!..

Мир не вспыхнул от боли, когда

вышел ОН – неизвестно откуда

(Так всегда и приходит беда.)

 

Вышел ОН, холод мертвенно-черный,

между жгущим живым и живым,

между плачем, густым, обреченным,

и бегущими по мостовым.

 

Не война – но упавших бросают,

не беда – но обиженных бьют.

Наши души в Москве исчезают,

круче всякого камня встают.

 

И несутся над миром качели...

и не знаешь, укрыться куда...

Плачет женщина утро... недели...

плачет год, а проплачет – года.

 

 

Подруге-филологине

 

Звонит моя подруга из роддома

(в ночь родила — как будто родилась!),

в клокочущую трубку телефона

лепечет, плачет и смеется всласть.

 

Почти что в сорок…

первенец из века, —

«прощай и нет…», «подумай и прости…».

Моя подруга любит человека,

с которым ей всегда не по пути.

 

Но, как его, зовет мальчишку Ванькой

и хмурится почти как на него:

«Что ты кричишь, мой милый Ванька,

глянь-ка!»,

но тот пока не видит ничего:

 

лиловый цвет тряпичной погремушки,

цвет матери, закутанной в халат,

а по халату синие избушки

и беленькие зайчики летят.

Моя подруга — добрый мой учитель,

моя сестра, соавторша и дочь,

умеющая думать на санскрите, —

теперь санскрит отбрасывает прочь.

 

Пушкиновед — и Пушкина подальше…

Цветаевед — Цветаеву к чертям…

Ей мама улыбается и машет

в окно,

как всем

в дому лежащим

стам

родильницам,

неважно, как родившим,

теперь неважно даже

от кого,

но истинное чудо совершившим

по истинному замыслу Его.

 

И что теперь ей свод морфемных правил?!

Толстой — любимчик, ненавистник — Фет?!

Ей в этот миг, наверно б, сам Державин

сложил бы восхитительный сонет.

 

В руке ее —

мельчайшая ручонка.

В ее глазах —

восторг, покой, тоска…

Случилось чудо — родила ребенка.

Всего на жизнь,

а будто — на века.

 

 

 


 
No template variable for tags was declared.
Ирина Митрофанова

Москва
Комментарий
Дата : Сб января 17, 2015, 13:37:19

Вот не знаю. Мне эти стихи почему-то кажутся очень юными, несмотря на социальную проблематику. Как будто лирическая героиня все эти беды наблюдает со стороны и не впускает в себя чужую боль, а пока только учится сочувствовать. Такие неравнодушные наблюдения хорошего, но по большому счету достаточно благополучного человека. Возможно, я не права.
Наталья Баева

Москва
Комментарий
Дата : Пн января 19, 2015, 00:34:10

А юными, может быть, они кажутся потому, что очень мощный творческий темперамент у этой поэтессы. Максимализм такой чувствуется. Главное, что наблюдения неравнодушные))) А благополучие - это очень хорошо, пускай будет)
А вот я думаю - чтобы написать такое пронзительное стихотворение о расставании и обиде, нужно всё же дистанцироваться от своих чувств. И у меня нет сомнений, что этот опыт прожит изнутри. Я имею в виду "Прощай, любимый, встретимся в аду". Замечательное стихотворение. Только я не стала бы его так называть. И эпиграф как будто неуместен. И все эти "встретимся в раю - в аду" уже набили оскомину. Необузданность некоторая присутствует в стихах и - языковая (смысловая) неряшливость. Вот некоторые примеры: «снежинок слёзы спелые летят». Тут налицо и перегруженность образами, и неточность этих образов. Слёзы летят – это очень странно. Да еще и «спелые». У кошки может «лететь» из носа, если она фыркнет. Но это не слезы. А речь идет всего-навсего о тающих снежинках.
В стихотворении про няню-поэта смутило выражение «пьет поневоле». Ничего себе, няня! Во-первых, после этого откровения жутковато представить себе, как она «крепко сжимает две детских руки». И к тому же «пить поневоле» - это как? когда тебя насильно заставляют? Не очень хорош и конец стихотворения: «девочка ляжет, а няня – опишет». Вообще ситуация странноватая. «Вся школа гордится» стихами няни-поэта? Она что же, ходит и всем читает постоянно стихи? Я бы на месте родителей не доверила ребенка такой запредельной няне.
«Баба Сима»… хорошее стихотворение. Правда, я не очень поняла его сюжет. И так читала, и эдак. Что там с Лиской такое случилось? Почему консьержка не хотела домой идти?
Отличное стихотворение «Подруге-филологине». Но и там – «порча»: «Моя подруга — добрый мой учитель, моя сестра, соавторша и дочь». Ну, это уж слишком. Есть психологически ролевые ситуации, четко очерченные. Может быть подруга – учителем, соавтором и, скажем, сестрой. Может быть подруга-дочь. Но тогда это не учитель и не соавтор, положение старший-младший не допускает таких «вольностей». Но учитель, сестра, дочь, подруга, соавторша? Почему тогда забыли отца, бабушку, дедушку, Жучку? Хочется пожелать большей сдержанности, вкуса и здоровья Сашиным текстам. Здравый смысл не должен убегать далеко от поэзии)

Мои любимые стихи в этой подборке – транспортные: «Троллейбус» и особенно «Трамвай».

Я утверждала: «Мы еще проедем!
Нас ждут теперь великие дела!..
Еще пирог рождественский не съеден!..
Там, дома, кот... И я бы поспала…»

Трамвай промчался, грозный и упрямый,
но мне сомненья были невдомек.
Я наслаждалась ролью взрослой мамы,
а рядом брел заплаканный сынок.

Какая история! С какой тонкой самоиронией написано, и в то же время – крупными мазками, как сгусток таких разных человеческих эмоций! Вот только… что значит «сомненья невдомек»? По-русски так не получается.) И вот еще хотела спросить: «И я смотрю с тоской на те трамваи, /как на свои вчерашние мечты, /которые случайно былью стали». «Былью» или «болью»? Так и хочется исправить буковку. Ведь «былью» становятся мечты, которые «сбылись». И «случайно» былью ничего не становится, только постепенно. А вот «болью» - это пожалуйста…
Василий

Нижневартовск
Комментарий
Дата : Пн января 19, 2015, 07:24:12

Лёгкое перо... Пример импрессионизма в поэзии. Браво!


Комментарий
Дата : Вс февраля 01, 2015, 11:49:07

Социальность ватутинская, тональность ватутинская. И какая-то не юная, а грустная, изломленная. "Баба Сима" - одно из самых сильных стихотворений, социальная поэма. Проблематика гражданская, некрасовская, а тональность женская, сочувствующая.
В "Троллейбусах" - прошлое столетье, ностальгия, ладошки, и лишние люди.
Вся подборка - о лишнем человеке, о лишенном человеке, о маленьком человеке...
И об отрезке, о длине человеческой жизни. Вспомнилось у Извариной:
"— Как это так? — старики говорили. —
Не было, чтобы душа зажилась!"

И порасти "былью" тоже можно. Травой-быльем...
Саша Ирбе

Москва
Комментарий
Дата : Сб февраля 07, 2015, 22:29:28

Не знаю, что на все это ответить. Бабу Симу писала тяжело, очень. Это дорогой мне человек, который оказался потерян. в память ей и о ней. И няня тоже человек реальный. из нее не выдумано и строчки. Просто бывает такое, что дети няням ближе и куда больше нужны. Но мне дороги любые отзывы. Самое большое, чего я боюсь, это писать в стол. очень важно чувствовать, когда ты говоришь, слышат ли тебя другие.

Вход

 
 
  Забыли пароль?
Регистрация на сайте