*   *   *
ангел с ангелом встречается ангел ангелу ручается
сохраню я своего ты храни же твоего
только новый день развиднелся брат на брата вдруг обиделся
ты мне должен вон того я не должен ничего
в чистом поле братья сходятся бьются досмерти как водится
нет ни споров ни обид тот убит и тот убит
ангел с ангелом встречается ангел ангелу печалится
ох не спас я своего ох не спас от твоего
полетели к Богу белые что ж мы Господи наделали
небо Отчее скорбит братом брат родной убит
горя горшего не видели плачут ангелы хранители
ведь по правилам родни видно братья и они
сохраняли всеми силами  нынче плачут над могилами
так вот ненависть сильна что сильней любви она
что ни ангельское бдение ни молитвенное пение
не помогут не спасут 
но грядет  
Иисусов Суд

*   *   *

она всегда со мной — война она иглой в крови гуляет и хлеб насущный отравляет и скалится с ночного дна а я внутри веретена живу кручусь петля — неделя и нить прядётся из метели для гробового полотна 
уж кажется куда мирней мои печали и заботы — ждать когда сын придёт с работы да быть в фейсбуках поскромней да для тепла палить мосгаз в прах выжигающий мне душу да прятать потроха и тушу подальше от враждебных глаз и улыбаться — не беда мол всё пучком крапивы шпаркой молиться радуясь — о да! — чужому счастью как подарку и одеваться в пустоту несбывшихся мечтаний платья и падать чуя кровь во рту в бессонниц тяжкие объятья
пугать рыданьями кота с чего бы 
слышишь
за стеною — я чувствую — проходит та что миром названа войною и юноша лежит вдохнуть хотел он воли гуляй-поля и мать припав к нему на грудь зовёт

от горя корчась
Коля

*   *   *

Как будто мы вошли в библейскую главу, где звон мечей и стон, по слову Самуила,
дрожит покров земли, подъемлет булаву вождь филистимлян — тот, что назван в честь светила:
оно, в зенит взойдя, палит хлеба долин и что живое есть на пажитях цветущих.
«Пошли нам, Бог, дождя!» — молил Вениамин, узрев златых мышей в вефсамисянских кущах.
Но все погибли. Вот — ещё живую кровь вбирают виноград, оливы и толстянки.
Копьё пронзило влёт насурьмленную бровь — прощай, красавец-сын кефто и ханаанки!
Плач матерей разбил стеклянный свод небес и полетели вниз осколки, перья птичьи,
Архангел вострубил, ждал Израиль чудес — и явлены они в Давидовом обличье! 
О, как пригож пастух: светловолос  и юн, как в голубых глазах сияет сила духа,
а чуть коснется вдруг рукой кифарных струн — все чувства только тень возвышенного слуха.
Но этот же певец безжалостен в бою, нацеленней клинка, выносливей верблюда —
расплавленный свинец залил в пращу свою и возвратил ковчег завещанного чуда!
Я оглянусь — вокруг всё та же брань и вновь всё тот же стон земли окрест вселенной слышен,
а на руках бойцов вновь пузырится кровь… или они полны в раю созревших вишен?
 

антоше ростовой

в ладонке ладоней несу огонёк молитва за тоню июльский денёк
одет по-дурацки больничный народ по первой по градской идёт крестный ход
сияет картинно колоннами храм цветы на куртинах за корпусом травм
созрела черешня ешь нет пруд пруди Споручница грешных плывёт впереди
на солнце прищурившись курит алкаш держа деревянный костыль как калаш
я кардио (это потом) обойду спущусь поднимусь антонину найду
места на постах медсестринских пусты недобро шуршат назначений листы
и так плотоядно в палатах жирны в горшках калатеи драцены вьюны
 ах свет-поэтесса в отвесах кровать почти что без веса ну что там ломать
у милой подруги диагнозы швах такие бы руки в шелках кружевах 
чтоб были изнежены дивно белы а тоня мятежная моет полы
храбрится сквозь слёзоньки шуйца в петле но держится значит попьём божоле
я ей про свое чтоб забылось её лангета скользит как на помпе цевье
и боль пробивает сквозь локоть плечо и голос дрожит хоть не сломан ещё
под сердцем щемит бедный рыжик прости но мне за тебя крест твой не понести 
красивой на свете живётся легко за слово ответ всем держать высоко 
Господь судит строго поэтов антош как скажут в полтаве твоей так ото ж
напишешь легко так под дых прилетит век будешь ворочать руду апатит
придётся смириться с порядком потерь нанижут на спицу срастётся поверь
сломать можно много за столько-то лет башку руки ноги и даже хребет
святые едва ли и хлеб наш беда нам жизни ломали 
но дух 
никогда

*   *   *
Поэт, это скоро тебе надоест:
осиновый кол иль берёзовый крест
приятели вгонят в могилу.
Потом тебе будет уже все равно,
какое пойдёт на поминки вино
и хватит ли ложек и вилок.

В машинку печатную вставишь листок,
от пальцев отправится к клавишам ток:
тук-тук... что-то там о прощенье.
Смерть тихо откроет свой скучный секрет.
Мы больше не встретимся, слышишь, поэт,
ни в том, ни в другом воплощенье.

Прощай же теперь, когда в куртке чужой
бежишь, обмотавшись шарфом, как пижон.
Постой, вот жетон на дорогу.
Пока ты спокойно читаешь Дидро
грохочет по кругу карета метро
от ада до Господа Бога...

 *   *   *

на предынфарктном переломе марта читая толле чтоб его экхарта я посмотрела в чёрное окно
ещё таились в ямах змеи снега но нежный луч кленового побега вдруг стукнул в сердце стылое давно
ах снова жить по этой тонкой ветке бежать на волю из постылой клетки грудной родной одним дыханьем стать
срывая с жизни ярлыки и прайсы рвануть не слыша криков оставайся я разрешу тебе раз в день летать
и победив цунами бури штормы познав любые виды мыслеформы вернуться вновь в телесное домой
лишь потому  что пробудившись в восемь ой где ты мама сиротливо спросит мой сын весенний лист кленовый мой

*   *   *
только лягу на край как приходит голодный волчок
хвать за правый не то хвать зубами за левый бочок
и давай-ка мне сердце рывками да рыками рвать
заливая невидимой кровью диван мой кровать
ох отстань отвяжись есть послаще фибра помясней
вон чернавка храпит за мичуринцем ведайся с ней
там уж сам берегись в пасти клык словно нож мясника
да чумное дыханье да словно удавка рука
локтевому захвату завидует весь дагестан
знаешь братец кондратий останься ползи под диван
али я всяку живность поболе людей не люблю
али красного волка сердчишком-то не прокормлю

*    *    *
в запретной зоне памяти моей 
где мин полно 
но нет оград и знаков
и только остромордая собака 
легко находит 
тропку средь камней
где так поют иуды соловьи
что сердце ломит
нестерпимой мукой
и стукнет в грудь
сирень условным стуком
и растекутся венами ручьи
я упаду 
кисть подвернув к ребру
и перекроет вдох отёком квинке 
отпустит боль 
и я опять умру 
рванувшись вверх 
как на отпущенной резинке

*   *   *

сгущалась тьма горели звёзды в темени —
не в той что темнота а в голове
и не было ни космоса ни времени
зато отчаянья и боли — целых две
там сын стоял смотрел в дверную щёлочку
как мать просила зря врачиху-ночь —
кольни скорей иголочку 
иголочку
а он не мог 
ничем не мог помочь
в бреду металась колотила вёслами
тонула тяжко в звуках городских 
он думал — ну зачем страданья посланы
той что никак не заслужила их
пускай она уже конечно старая
ей пятьдесят — жизнь долгая была
но ведь она без жалоб всё мытарила
и никому не причиняла зла
не надо ей вставать на смену раннюю
я стал работать — хоть поела б всласть
она мечтала всё слетать в испанию 
и внуков вот ещё не дождалась
луч острый сверканул как сталь дамасская
и он 
услышав 
повалился с ног
сказала мама вдруг кому-то ласково 
спасибо Господи что я 
а не сынок

апокалиптический блюз

что ж судьбу разорву на полоски на марли целебной бинты размотавшихся строчек
я предсмертно живу обирая с себя шелуху двоеточий тире запятых и  кавычек и точек
август тема распада адольфу лишь саксу по силам сквозь эту огнём раскалённую штуку
на такие же длинные звуки синкопами музыки рвать напряжённо-блаженную муку
не надейся на князи сынов человеческих несть николиже в земные кумиры спасенья
плоть не станет оплотом о рёбра облом опереться под звуки трубы в страшный час воскресенья
сплав томпака пакфонга латуни изогнутым горлом четвёртого вестника кары и смерти
вопиет блудодейным царям и народам о форме расплаты указанной во безотзывной оферте
кровь на крыльях но нас испугать апокалипсис может лишь occurrit facie ad faciem
лишь увидев убитых детей мы наверно в раскаянье горько пред небом завоем-заплачем 
ну и кто пожалеет из бездны поднимет кто скажет целуя в ланиту не плачь не тужи нам
остановится время на двадцать тринадцать хронометр звякнет умолкнет и щёлкнет пружиной
и когда всё закончится где-то нигде средь безвидной пустыни межзвёздного экибастуза
проплывёт лента белой строки а за ней золотая струя —

я

сопрано последнего Господи блюза