Позвонили. Рано утром звонок — дело не частое. Но мало ли. Без предисловий немного взволнованно голос, имевший имя, просил горячо и многословно. Просьба была неожиданной. Настолько, что, пока соображал, как отказать, само вырвалось «ну, конечно». И, не давая опомниться, — новый голос, очень взволнованный совершенно мне не знакомый. Он и она, несмотря на раннее время, были уже у знакомого голоса, жившего от меня в пяти минутах ходьбы. 

Он и она — в любом тексте всегда любовники или муж и жена. На этот раз исключение: брат и сестра. Одеты для раннего утра чуть-чуть строговато. Он намного старше меня. Она не слишком, но всё же. Со звонившей знакомы весьма мимолетно, шапочно, можно сказать. Очень благодарны ей, и, разумеется, мне. К делу, однако. Вы в своей области фигура известная. Не могли бы вы прочитать. Мы занимаемся совершенно иными делами. Возможно вас это заинтересует. Для нас жизненно важно. 

Сбивчиво, не перебивая, но поправляя и дополняя, наконец, просьбу свою изложили. Просят прочитать книгу отца. Автобиографическая. Совсем не большая. Что она об авторе может сказать: характер, способность совершать неожиданные поступки. Не о заключении речь. Дело не юридическое. Просто поделиться впечатлениями от прочитанного. Вот телефон. Не торопят, но очень важно. Отца вчера похоронили. Да, у них траур. Должны вернуться домой. Спасибо заранее.

            Спешка меня удивила. Но впечатление: люди нормальные. Всё же… Конечно, не мое это дело. Мое дело — читать.  Больше всё равно ничего не умею.

Книга издана скромно, незначительным тиражом. Стиль сух и отчетливо однозначен. Однако завораживает и заражает.  Подлежащее, сказуемое — куда, зачем, почему. Повествование от первого лица, но «я» старается избегать, появляется лишь тогда, когда грамматически не обойтись. Факты, события, цифры. Никаких закавыченных в значении слишком уж не прямом словечек и идиом. Никакой разговорности. Текст более чем лаконичен, напоминая содержимое чемодана, которое больше его вместимости. Как уложено, непонятно. Но без усилий закрылся. Или. Идея сценария на пару листков. Из которых плотный фильм можно сделать.

Подчеркнуто и не раз: рассказ ведется в рамках собственной компетенции, не слишком широко, но информацию, порой довольно чувствительную, не скрывая. Изложенное скрупулезно соответствует месту автора в конкретном социуме без претензий на большее и без самоуничижения. Банковский служащий не на самой вершине, но близок к элите. От фантазий и авантюр, даже от не слишком выверенных поступков далек чрезвычайно. Рассказал о своей жизни с детских лет до ухода на пенсию, не анализируя, не оценивая, без особых подробностей.

Не книга — автопортрет в намеренно, возможно, сгущая, сероватых, отнюдь не жемчужных тонах. Одни детали прописаны. Другие, так скажем, забыты. Герой отнюдь не угрюм. Однако карнавальные проблески детства и ранней юности после жирной черты, жизнь разделившей, никак не возможны, безотчетное веселье с его последующей жизнью никоим образом не совместимо.

Такой была книга, которую я внимательно прочитал, не слишком много нового узнав об эпохе, о которой говорилось, используя любимый авторский оборот, тогда и постольку, когда и поскольку личный рассказ был с нею связан. Имена, вошедшие в историю, почти не появлялись: не встречался, если видел, то издали. Всуе упоминать ни к чему. Жизнь в четкой рамке, чужое от своего отмежевывающей. Никаких странностей, неожиданностей. Мистикой и не пахнет. Легче ощутить не выветрившийся запах одеколона. Не очень дешевого.

И без фотографии на фронтисписе можно представить облик одетого в строгий темный костюм джентльмена, видом своим демонстрирующего, что не намерен приносить приличия и привычки в жертву жаркому климату. Тщательно выбрит, аккуратно подстрижен постоянным своим парикмахером, о котором в книге персональный абзац. Галстук не яркий. В нагрудном кармане платочек. И так далее. Редко у кого в семейном альбоме подобной фотографии не найдется. У кого всё же нет, у того, пожалуй, нет и альбома. Везде фоты растыканы, в разных местах завалялись. Как часто бывает, под фотографией подпись автора. Буквы отчетливы. Ни росчерков, ни завитушек. Не почерк — характер.

И всё же странность в книге была. Хотя на «странность», пожалуй, и не тянула. Перед последней главой мозолило глаза многоточие, похоже, на пропущенную главу намекающее. Может быть, вовсе написана не была, только задумана? Последняя глава была коротка и совершенно не интересна: жизнь пенсионера, после смерти жены живущего одиноко, у детей — банальности едва ли не в каждом абзаце — своя жизнь, внуки дедом интересуются мало. В отличие от финансов, где автор свой стиль утвердил, о чем без лишней скромности рассказал, в повествовании он безлик, ни на что, впрочем, не претендуя.

По телефону, в ход умозаключений не слишком вдаваясь, я всё сообщил. Слушали не очень внимательно, ничего нового от меня не узнавая. Не выдержав, она, прервав, в свою трубку попросила о встрече. Если можно, сейчас.

            Через полчаса, не присев, попросили познакомиться с еще одним текстом. Присмотрелся: совсем не похожи. Но каждый по-своему отцовские черты унаследовал. Равно как дотошность: начатое должно быть доведено до конца, никаких тайн, недомолвок, двусмысленностей. Никакого Бора. Обойдемся без дуализма: или волна, или частица.

Чтоб не мешать, выйдут, пройдутся. Прочитаете — позвоните. Вернувшись с похорон, не отдышавшись, они вошли в кабинет, и она, вскрыв пакет, протянула рукопись брату. За несколько часов до смерти отец попросил сразу же после похорон вдвоем прочитать.

Сев в отцовское кресло, словно его замещая, брат вслух начал читать. «Эпилог», — прочел заглавие и посмотрел на сестру. Эпилог мог относиться лишь к хорошо знакомой им книге — автобиографии, в которой отец изменил только имя. Главного героя звали иначе, но он прожил отцовскую жизнь. Даты, события — всё было отцовским. Цифры, буквы в однозначном порядке, беспрекословно и непреклонно.

            Из книги узнал: их отец вместе с двоюродным братом после немецкой оккупации скрылся в Швейцарию. Французская граница, затем через Альпы — рассказывалось как о незначительном происшествии. То ли автор абсолютно не эмоционален, то ли изобрел стиль невмешательства в чувства героя. Родители с библейскими именами купили им жизнь, оставшись в стране и закончив дни в газовой камере. Бестрепетный стиль и это впитал, оставшись намеренно отстраненным. После войны узнал: родных выдал один из довоенных сотрудников, кто именно, неизвестно. Уехал, думая, навсегда, но — еще одно смиренно любимое выражение — судьба распорядилась иначе.

Последняя перед многоточием глава заканчивалась сообщением об удивившем его назначении. Подумывал о пенсии, но попросили поехать на год-полтора — открыть банковский филиал в его родном городе: знание языка, замечательный опыт, о послужном списке излишне и говорить.

Кто, кроме вас?

С рассказа о банковском филиале, многоточие замещая, рукопись и начиналась. В отличие от печатного, текст с положенной пунктуацией, четким почерком — буквы сохраняют дистанцию — был подобием дневника, который начинался весьма неожиданно.

Это не дневник. Я не девочка, чтобы прятаться за раздвижным книжным шкафом. Это рабочие записи. Задуманное — работа, которую, как любую иную, надо выполнить хорошо.

 Сообщения о делах банка перемежались с записями странного свойства. Воссоздать картину из лаконичных ремарок было никак не возможно. Почему автор не пожелал дневниковые записи привести в привычный порядок? Почему не сделал из них два связных рассказа, банк от иного отчетливо отделив? Ни одной зацепки, чтобы на эти вопросы ответить, в тексте не было и в помине.

Одна из начальных фраз резанула: то ли я преследую призрак, то ли призрак — меня. Не его словечко, чужое. Но остальное по-прежнему аккуратно. И — вдруг, словно за спину банк зашвырнув: даты, рядом с ними — клочки и осколки:

ходил, смотрел;

разговаривал, удалось;

нет, не он;

осталось проверить двоих, дай Бог, не молодой, старый скорей всего умер;

нашел, не молодой — сразу после войны в автокатастрофе погиб;

старый, и жив, но надо еще раз проверить;

отпуск, за неделю  решить;

он;

узнал адрес;

я воздал, не забывший.

Рукопись легла в  многоточие. Стиль, исключая первую фразу, призрак и странный рваный абзац, всё тот же. «Эпилог» — прочитывалось неоднозначно: текст книгу не завершал. Впечатление раздвоилось: было — не было, вымысел или реальность. Ответа не было. Ни у меня. Ни у брата с сестрой. В резюме не было смысла. Всё, кроме главного, ясно. Малый кусок — конспект детектива — с героем и автором не вязался.

Он?! Он мог такое придумать?! Не говоря об ином.

Что он написал? Историю или мистерию?

Встреча нас сблизила. Но мое участие в их семейных делах этим и завершилось. Через несколько дней знакомая — единственная кроме меня их конфидентка — позвонила: брат и сестра улетели в Европу.

Прошло несколько лет. Поиски они не оставили. Даты пребывания отца в родном ему городе во время подготовки к открытию филиала точно известны. Не случилось ли в это время что-либо странное с немолодым местным жителем, предположительно сотрудничавшим с нацистами? Если да, кто он, и был ли как-то связан с кем-то из их семьи? Нет ли свидетельств контактов с отцом?

На эти вопросы осталось ответить.

Остальное известно.