* * *

Перекличка февраля и мая –

Эхо надрывается внутри.

Сердце ничего не понимает,

Бедное, играет и горит.

Оглушить его железным звоном,

Уберечь от собственной коварности…

Электричка. Мягкие вагоны.

Ночь в окне черней моей неблагодарности.

… Я кричал. Мне отвечало эхо.

Я устал и влез в попутный поезд.

И поехал. Хорошо мне ехать,

Умеряя, умиряя совесть.

И машина катит, как по маслу…

Неужели даже до Поворино?

Или снова до Волоколамска? –

Медленно, легко, равноускорено,

Безоглядно, шумно и уверенно…

В звоне рельс взыскуя участь лучшую,

Девяносто девять непотерянных

Алчно смотрят на одну заблудшую.

Пастбище

Вам не понять, а нам и вовсе незачем.

Беда во сне бродящему уму…

Несем, как флаги, горести и немощи,

Не нужные на свете никому.

Ни совести, ни денег, ни имущества.

Разгул мечты в туманностях ликбеза.

Беспомощность. Тоска по всемогуществу.

Расстройство сна. Усталое железо.

Над ближним лесом облака сгущаются.

Остатки птиц про прошлое поют.

И ничего на свете не случается.

Одни коровы трудятся. Жуют.

Памяти А. К. Толстого

Мы одеты во что ни попало,

Неумны, безоружны почти…

Говорят, это только начало,

И поэтому, значит, прости.

И поэтому, значит, не стоит

Про хорошие дни вспоминать.

Ветер вечером жалобно стонет,

Но не все его могут понять.

Мы одни защищаем свободу,

Строим ковы и топчем цветы.

Нас собрали из всякого сброда

И пустили во вражеский тыл.

Здесь, в тылу, мы, наверно, погибнем.

Нас поймают и разоблачат.

Нас не жалко ни нашим, ни ихним.

Ветер свищет. Овчарки рычат.

* * *

Весна! Весна! Над первой травкой

Деревья тянутся в зенит.

Проходит слон посудной лавкой

И потихонечку звенит.

Нас жизнь, как свечи, задувает,

У нас мигрень и чехарда...

Слон ничего не задевает,

Но кто пустил его туда?

Кругом фарфор, тревожный, зимний...

А слон, печален и влюблен,

Качает мраморные бивни

Над идиотским хрусталем.

Дрожит окно, собака лает,

Гудит весна со всех сторон,

И все звенит, пока гуляет

В посудной лавке добрый слон,

Пока не ищут и не судят,

Пока не ловят никого,

Пока живем, любой посуде

Не угрожает ничего.

Пока любовью мы объяты,

Слоны ни в чем не виноваты.

* * *

В неизбывной первобытной грусти,

В пограничной северной тоске

Я лежу на брюхе и на грунте

В холоде, в прострации, в Москве.

Подымусь и снова упаду я.

Звезды с неба в сердце заблестят…

Ветер, сука, не оттуда дует,

Листья с елок не туда летят.

На меня ли сердится природа?

О своем ли думает она? –

Не поймешь, какое время года.

Ясно только – это не весна.

И вокруг живут совсем другие

Люди-птицы, женщины-дожди,

Проживают дни недорогие

И не ждут плохого впереди.

… Поздно падать, некуда мне падать,

Подыматься дымом без огня…

Но люблю тебя, чужая радость,

И, конечно, любишь ты меня.

Время терпит и не убивает.

Это, разумеется, пока.

Потому что всякое бывает:

Небо, звезды, ветер, облака.

* * *

Там сажа была бела,

Там был магазин «Напротив»…

Полвека из-за угла… -

Внезапно на повороте.

Таганка, река и мост.

Полвека… немного больше…

Тревожные крики звезд

Своих и чужих и прочих.

Полвека, как мотылёк,

Который один на свете.

Полвека, как будто лёг,

Проснулся и не заметил.

Звезда осенней свободы

Добрый, как улыбка кашалотова,

Мне планктон – трава, трава, трава…

Океан. Деревня Идиотово

(Прежнее название Москва).

Совершенно пасмурная Азия,

Вся в осеннем навсегда огне…

Я люблю свое китообразие,

Все чужие ненавистны мне.

Разгоню их, суетных, несчитанных,

И останусь навсегда один.

Очень мокрый, хорошо воспитанный,

Главный океанский гражданин.

Мне, конечно, одному не хочется…

Страшно оставаться одному:

Будут только на меня охотиться

День и ночь. Во сне и наяву.

Жизнь пойдет ужасно невеселая:

Все мои – азартностью пьяны –

Хмурые, коварные, бессонные

Люди, лодки, копья, гарпуны.

Насовсем звезда моя закатится.

Я старик от морды до хвоста…

Я большой, мне очень трудно прятаться.

Край Москвы. Охота на кита.

Ничего. Я встречу все улыбкою,

Если вдруг, прекрасна и добра,

Промелькнет надежда мелкой рыбкою,

Цвета стали или серебра.