Басни Крылова

(Посвящается светлой памяти Ивана Андреевича)

Этот мир наш, тревожный и древний,

Вдруг меняется там или тут,

Потому что большие деревья

То и дело куда-то идут.

На восход, на закат и на Север,

И за птицами следом на юг…

Потому что то холод, то ветер,

То бессонница, то неуют,

Потому что печальное снится,

И недужно от наших идей…

У деревьев прекрасные лица

И осанка усталых людей. 

* * *

Среди трав, где и сам трава я,

Сок и семя - мои права.

Я на двадцать шестом трамвае,

Умозрительном, как трава...

Звуки зимние безотрадны:

Стон осины под топором

И нашествия травоядных

Настигающий дым и гром.

Дни и ночи свежи и живы.

Звонко точатся топоры.

Над созвездьями одержимых

Золотые летят шары.

И над всей трамвайной державой

Тихо бредят ее сыны -

Все отравленные отравой

Твердокаменной трын-травы.

* * *

Черно-белое кино – это наше

Счастье призрачное, страданье мое.

Дымный сон про страдания Паши

И про светлые чувства ее.

На экране то туманы, то вьюги,

Нафталиновая вредная пыль.

Бутафорские дворцы и лачуги

Наша самая близкая быль.

Переполнены учебной любовью

И тоскою нерастраченных сил,

Тихо смотрим, как сияет Прасковья

Среди наших самых ярких светил.

Отрешившись от обыденной дряни,

Мы доверчивее малых детей

Жадно ловим на холодном экране

Стыд и ужас наших общих страстей.

Все комедии, трагедии, драмы,

Вся прямая и высокая речь...

Наши верные прекрасные дамы -

Мы должны их охранять и беречь.

Ветер северный то воет, то стонет.

Я прошу: ради нашей любви,

Если вдруг тебя кто-нибудь тронет,

Ты, пожалуйста, меня позови.

Я расправил свои узкие плечи,

Окрыленный моей правотой...

Кого скажешь, хоть сейчас покалечу:

Не смеются пусть над нашей мечтой.

Ты на первый день весенний похожа,

Вся закутанная в чистый туман...

Ты сегодня зимним вечером тоже

Смотришь, может быть, на белый экран.

Неизведанна твоя неизбежность,

Не попробовано наше вино.

Ты прости мне мою грубую нежность -

Черно-белое наше кино.

* * *

То ли радуга, то ли дуга,

То ли выпрямлен путь поколенья:

Поиск лучшего в мире врага

В равнодушном строю оцепленья.

Он стоит за высоким щитом,

На щите его темные пятна...

Краткий миг, яркий свет, а потом

Все забудешь, и это понятно...

Не вполне еще светлый рассвет.

Крик души празднозвучный отныне.

В идиотском дыму сигарет

Дрожь в руках, и на веточках иней.

Ивану Андреевичу с любовью и благодарностью за то, что он был

Среди чужого и веселого

Расположения планид

И снег идет, как снег на голову,

И где-то колокол звенит.

Над бездной шороха змеиного

Подняться облачностью грез

От суесловья муравьиного

К высокой алчности стрекоз.

В плену простора неоглядного,

Среди оградок и оград,

Спасительного виноградного,

Высок и зелен виноград.

Гуляют ветры над рассадником

Полутоски-получумы.

Над вырубленным виноградником

Темно и холодно, увы.

Собачий лай: сквозь сон, для сонности,

Пред тем, как провалиться в сон,

Преодоленье невесомости:

Самовнушение: весОм...

* * *

Под прикрытьем мрака и темноты

Неожиданны и дики,

Из людей выпрыгивают коты

И уходят кверху на чердаки.

И пропасть боятся, и успеть хотят.

Огоньки во тьме горят там и тут.

Это кошки там рядами сидят,

И горят глазами и ждут.

Чуть заметен свет. Весь внутри огонь,

Он укрыт, как в сон, в телесную рвань,

Ибо каждый кот - по-своему конь,

И каждая кошка - лань.

Пусть шуршат вокруг несбыточные мечты

Ворохами свидетельств и паспортов...

Ведь находят кошек своих коты,

И находят кошки своих котов.

Утром мы идем к своим поездам,

Уезжаем во всякие города.

И грустно нам, и холодно нам,

И страшно нам иногда.

Но не страшен страх. Он как лишняя ложь,

Как бессмысленный от самих себя побег.

Ибо каждый кот - по-своему дождь,

И каждая кошка - снег.

Другое посвящение Ивану Андреевичу

Я от истины, как от греха, подальше.

Поздно: рощи кругом и чащи.

Муравей-ортодокс бедную стрекозу

Уговаривает, как козу на возу.

Заготовка на зиму. И лишь о том речь:

Игры, стоят ли они свеч.

Вечер, серый, как предыдущий.

Моська лает на сон грядущий.

И высок и зелен, и весь подряд

Давно уже вырублен виноград.

В суете насаждения роз и берез

То и дело спрашивают, где ныне воз.

* * *

Над крышами окрестных сел

Всегда и все, опять и снова

Летят орлы, летит орел,

Летит Орлов, летит Орлова.

Над суетою летних грез,

Над головою птицелова

И над стадами диких коз

Летят и кружатся Орловы.

Забыв про сон, покинув кров,

Мыча единственное слово,

Летит орел, летит Орлов,

Летят часы, летит Орлова.

Любя прекрасный чуждый пол,

Роняя тяжкие оковы,

Мы все летим, летит орел,

Летят орлы, летят Орловы.

Сквозь стыд и срам, и боль голов

Над сетью общего улова

Сквозь облака летит Орлов 

Сквозь облака летит Орлова.

* * *

Пейзаж несжатой взлетной полосы.

День похорон, как кораблекрушенье.

Огонь пожара, муть огнетушенья.

Часы идут, заведены часы.

Военно-полевой аэродром

Отставлен на покой, разжалован в погост.

Среди венков, цветов, крестов и звезд

Тарелок звон и барабана гром.

Еще не все. Еще не тишина.                           

Утихнет боль когда-нибудь, когда-то...

На памятниках имена и даты,

Глаза  портретов, лица, имена.

Труба зовет. Куда она зовет?

Сужаются широкие просторы.

Неслышные заводятся моторы,

Невидимый взлетает самолет.

Москва

Сердца остыли, стали хрупкими.

Улыбки кончились гримасами…

Как мужики за всеми юбками,

Так женщины за всеми рясами                                           

Бегут скорей, чем листья по ветру,

По темным улицам гонимые,

Бегут, родные и любимые,

Бегут, несчастные без повода,

Безумные, неутомимые…

Они волнуются, спешат,

И рясы празднично шуршат…

* * *

                Памяти А. К. Толстого

Мы одеты во что ни попало,

Неумны, безоружны почти…

Говорят, это только начало,

И поэтому, значит, прости.

И поэтому, значит, не стоит

Про хорошие дни вспоминать

Ветер вечером жалобно стонет,

Но не все его могут понять.

Мы одни защищаем свободу,

Строим ковы и топчем цветы.

Нас собрали из всякого сброда

И пустили во вражеский тыл.

Здесь, в тылу, мы, наверно, погибнем.

Нас поймают и разоблачат.

Нас не жалко ни нашим, ни ихним.

Ветер свищет. Овчарки рычат.

* * *

…И ничего, ни тьмы, ни света.

Движенье общего потока.

Зеленый дым. Начало лета.

Неистребимая осока.

Как летний сон, неплотность плоти,

На дне, на воле и на лоне.

Мы на засыпанном болоте,

Как у кого-то на ладони.

Еще какие-то растенья

Еще живые возникают,

И надболотные строенья

Над ними окнами сияют.

Мы только время зря теряем

В отпущенном круговороте,

Полувлюбленные гуляем

Среди живущих на болоте.

Жизнь коротка, как телеграмма.

Мы поколенье потепленья.

Как дочь несчастного Приама,

Пророчишь миру потопленье.

Нам больше нечего бояться.

Что есть неведомое что-то,

Где мы могли бы оказаться,

Засыпанные, как болото?

Все то же там – тоска и сырость,

Песка и торфа озверелость…

Что там еще? Скажи на милость,

Пока не самовозгорелось…

* * *

Уходят от нашего берега

Под шелест напутственных слов

Подобия чрева и черепа:

Эскадра воздушных шаров.

Уходят в невольном волнении,

Вскрывая балласта мешки...

Воздушные, как привидения,

Неловкие, как индюки.

Ни места, ни времени нет у них,

Их ветры возьмут и умчат.

"До встречи на станции Сетуни!" -

Ребята девчонкам кричат.

Летят невесомы как будто бы.

Летят: ни отстать, ни остыть...

Внизу Коммунарка и Бутово,

Суханово, сосны, кресты... *

* * *

Начало вечера. В глазах

Попутчика печаль степная.

Мы курим у окна, Казах

Молчит, о чем-то вспоминая.

В несвоевременной тоске

Непостижимой жизни знаки

Татуировка на руке:

Рука, сжимающая факел.

Не озарит и не спасет,

И не укажет путь, и все же

Кому он этот свой несет

Неяркий свет на смуглой коже?..

Мы смотрим в пыльное окно,

Там, как живая, перед нами

Степь проплывает, как кино

И как поверженное знамя.

Вблизи - заснежены кусты.

Вдали... Чего мы ждем оттуда?

Что там? Плывущие флоты

Или бредущие верблюды.

Что было? Будет? Неба синь?

Как жизнь одна вмещает странно:

Безводну даль полупустынь,

Безбрежны воды океана.

* * *

Тишина. Где тонко, там и рвется.

То и дело рвется тишина.

Девочка на Пятницкой смеется,

Страшно незнакомая она.

Город мой чумеет, как умеет,

Чешется, рыдает и свистит,

Глупыми музеями, чернеет,

Черными торговцами блестит.

Ни знакомых, ни полузнакомых,

Ни родных, ни близких – никого.

Лишь чужие звякают оковы

На руинах сердца моего.

Родина! Где тонко, там и рвется.

То и дело рвется навсегда.

Горькими слезами в сердце льется

Мартовская звонкая вода.

Третье посвящение Ивану Андреевичу

Высохнут, не высохнут ли реки слез...

Никогда не поздно цвести цветам.

И никто не спрашивает, где ныне воз:

Все-то он в движении: то тут, то там.

Слишком уж загадочный настает век:

Вянет и ржавеет осенний сад...

Воз за белым лебедем немного вверх,

И тотчас за раком: чуть-чуть назад.

Времени и месту потерян счет.

Оный воз опять неизвестно где:

По щучьему веленью еще и еще

Омывает колеса свои в воде.