НИИ ядерной физики им Ф. Кранца и Ю. Бебера. Внеплановое собрание научных сотрудников ОЛВЭНА проходит на припорошенном побелкой линолеуме. Единственно пригодная аудитория на ремонте и её распахнутые двери подпирает стремянка, а внутреннее пространство пестрит красочной какофонией строительных материалов и пятнами газет, покрывающих кафедру.
 
В рекреации собралось уже человек пять.
Занавески на заклеенных окнах сдерживают разбушевавшееся весеннее солнце и настаивают на полумраке и духоте. Люди вальяжно прохаживаются, оставляют следы на белой пороше и заполняют мрачное помещение шарканьем и кашлем.
 
Никифор Никифорович, кандидат наук, старший научный сотрудник отдела лептонов высоких энергий и нейтринной астрофизики, вдохновитель текущей лабораторной темы «Доказательство массы покоя нейтрино», сидит в дерматиновом кресле и вспоминает даосский трактат Сунь Цзы «Искусство Войны». За толстыми стёклами очков серые глаза, необыкновенно большие и нервные, застыли в задумчивости.  
 
Нескладный, робкий мужчина пятидесяти лет никогда не вступал с людьми в открытую конфронтацию. Будучи для этого слишком мягким, он был к тому же убеждён в абсолютной неправильности и ненужности противостояния и искренне не понимал, какое может иметь значение номинальное превосходство человека над человеком при известной изменчивости обстоятельств. Никифор Никифорович был учёным и, уступая всё и всегда – место, очередь, инициативу, – компенсировал этот недостаток усидчивостью и упорством в науке.
 
«Но настал момент истины», - рассеянно подумал Никифор Никифорович, с удивлением обнаруживая, что, как не крути, а через некоторое время он должен будет отстаивать свою позицию.  «Это даже не позиция... Это…», - он не смог сформулировать необходимость борьбы и снова вернулся к даосскому трактату.
 
- Академик Мнемников будет?
- А апостол Павел?..
- Ну что вы, в самом деле…
 
Люди шептались. Сунь Цзы в голове Никифора Никифоровича мельтешил обложкой и не выдавал ни одной ободряющей фразы. Волнение нарастало. На соседнее кресло подсел друг детства и коллега по лаборатории старший научный сотрудник Иероним.
 
 – Не дрейфь, Кефир. Мы все за тебя. Вот увидишь, я буду как иерихонская труба.
 
Речь идёт о переизбрании заместителя заведующего лабораторией.
Под непосредственным контролем занимающего эту должность доктора наук Цветкова проходил совместный с американскими учёными эксперимент. С научной точки зрения он представлял ценность только для стороны, обогащающей тезаурус, кругозор и интерьер постсоветского командировочного. Соблазны превращали наших лабораторных крыс в тигров. Цветков разбрасывал куски мяса. Лаборатория погрязла в интригах.
 
- А где будет Олег Андреич?
- А как вы думаете.… На стремянке, естественно.
- Ох, милейший, дошутитесь вы…
 
Шёпот усиливался.
Никифор Никифорович готовился к войне.
 
Тут надо сказать, что пользуясь ветхозаветной отстранённостью заведующего лабораторией академика Мнемникова (фигура настолько индифферентная и незыблемая, что за всё время волнений в отделе не упомянутая даже вскользь), Цветков приносил вред не только собственному институту, но и лично Никифору Никифоровичу. Предложив американское оборудование, Цветков методологически зарубил развитие его темы. Он игнорировал новации, на которые Никифор Никифорович надеялся. И ко всему: последняя статья  Цветкова, с бессовестным пафосом названная «Поиск нейтрино. Загадки Вселенной», большей частью была написана его, Никифора Никифоровича, формулировками.
 
Все всё видели, все всё понимали.
Однако душа коллектива сказалась противоречиво.
 
Воспользовавшись принятым ещё в перестроечные времена регламентом выборного назначения данной должности, сотрудники выдвинули кандидатуру Никифора Никифоровича. При этом общее подобострастное настроение к распределителю благ сохранилось, и было очевидно, что не кто иной, как сам кандидат, должен будет отстаивать право на должность перед своим инертным электоратом.
 
Даосский трактат Сунь Цзы был подарочным изданием с тиснением золотой фольгой.
 
На середину рекреации вышел лощёный мужчина в сером костюме. Олег Андреевич, весёлый моложавый сотрудник, неизменно председательствующий на всех собраниях.  – Товарищи! – эхом ударило в высокие потолки, и ропот в зале затих. – Товарищи, мы тут, так сказать, в бивуачных условиях, хе, хе. Повод собрания всем известен. Предлагаю сразу перейти к голосованию…
 
Человек десять к началу собрания распределились по всей рекреации. Кто-то сидел в креслах, кто-то стоял у окна. Ропот возобновился. Никифор Никифорович, не отрываясь, глядя на председателя собрания, вдруг услышал скрип рядом стоящего кресла и краем глаза увидел, как его друг Иероним встал и на цыпочках перешёл в другой конец рекреации. Подвижное лицо Иеронима поочередно строило всем смешные гримасы, а через мгновение его действительно незаурядный бас, прокатился по залу:
 
 – Вече!
 
Посыпались смешки, и тут же из-за спины Никифора Никифоровича раздался властный женский голос:
–  Вы, Иероним Имбахович, желаете пообсуждать кандидатуру Никифора Никифоровича? Вам, как школьному товарищу, и карты в руки. Расскажите нам, уважаемый, чем же доктор Цветков обязан недоверию коллектива, подавшего заявку на переизбрание? Меня, собственно, интересует мотив. Вы всей лабораторией сочиняли эту петицию.…
- Что вы, Зоя Семёновна, – не моргнув, ответил Иероним, - Я-то как раз считаю эти пертурбации вредными. Вы же знаете, у нас сейчас ответственный момент - эксперты лионской группы, коллоквиум… Кстати, Тихонов, вы видели выкладки группы о существовании нейтринных осцилляций? А расчёты Никифора Никифоровича?
 
В рекреации поднялся шум, а худой человек, к которому обратился Иероним, отлепился от окна и, держа очки на отлёте, живо откликнулся: – Да, я вчера был в лаборатории, мне показалось….
 
Женский голос принадлежал могущественному секретарю Мнемникова, Зое Семёновне Кнодель. Это была высокая напористая женщина, о патетических репликах которой по институту ходили легенды. « Я служу ОДНОМУ богу!» - обозначила она свою позицию перед собранием. Распределение поездок, денег, библиотечных дней, было если и не в её компетенции, то, во всяком случае, происходило с её согласия.
 
Зоя Семёновна сделала два величественных шага, два звонких маятникообразных стука каблуками, и села в опустевшее кресло подле Никифора Никифоровича.
 
Никифор Никифорович встал. Ко всеобщему изумлению, он поклонился и с едва слышным бормотанием: – Я на минуточку… – выбежал из зала. 
 
Какие-то неосознанные в этот момент детали вывели Никифора Никифоровича из равновесия окончательно. Он уже ничего не видел, не слышал, всю его разрывающуюся от напряжения голову заполнил один-единственный день, выплывший из детства. День, о котором он почти забыл, и который вдруг неожиданно вспомнил…
 
Залитая солнцем площадка детского сада. Веранды, карусели... И земля. Она близко-близко, со всеми своими фантиками, палочками, укромными уголками. А затем беготня и курточки друзей, мельтешащие перед глазами. И вот, наконец, строгий окрик воспитательницы:
– Никифор! Никифор! Так, всё, Никифор, моё терпение иссякло. Мы придём в группу, и ты будешь наказан.
 
Наказания проходили в виде страшных экзекуций. Провинившегося ставили в круг и по знаку воспитательницы раздевали догола всей группой. В тот день, по приходу с прогулки, Никифор, как ни в чём не бывало, копался у своего шкафчика, беспечно толкался возле туалета и даже сам ставил стульчики по кругу. Испугался он только, когда на него, стоящего в середине этого круга, все внезапно набросились. Десятки рук стали стягивать с него одежду, и его охватила паника. Чего конкретно он так испугался, он сейчас не помнил, может быть, позора, но в памяти отчётливо всплыл тот животный страх, невыносимый ужас и…
 
И ещё это: – Не бойся, я за тебя! – услышал он тогда крик своего друга и тут же с недоумением увидел, как этот друг помогает остальным снимать с него рубашку. Он тогда не понимал: что это?
 
«И сейчас не понимаю», - подумал Никифор Никифорович, на мгновение представив себе подвижное лицо Иеронима...
 
Никифор Никифорович вышел на улицу.
От мраморных колонн фасада института тянуло холодом и сыростью. Внизу, подле трех развалившихся ступенек, играло весеннее солнце. Промозглый ветерок ударил в лицо ученого, и он услышал шуршание окрестных деревьев, навевающее образы тенистых и зябких укрытий. И птичьи трели – это непременно солнечные просторы.
 
Нахлынувшие воспоминания превратили лицо Никифора Никифоровича в плаксивую гримасу. Слёзы текли у него из-под очков, и он, достав из кармана платок, так громко высморкался, что из кроны боярышника испуганно вылетела стая воробьёв…
 
Тогда мальчик Никифор отбивался от всей группы с невероятной для себя яростью. Странная, бешеная уверенность в невозможности того, что с ним хотят сделать, превратила его маленькое тельце в скользкую и вертлявую пиявку. Или, скорее, в быстрый и жалящий хлыст. Мальчик Никифор царапался, кусался, тыкал пальцами в глаза и в итоге, оставив рубашку в куче детей, вырвался и пустился бежать в ту часть группы, где в шахматном порядке стояли обеденные столики. Там, бегая вокруг них, он устроил настоящий погром и, опрокидывая мебель, этажерки, швыряя в преследователей стульчики, слышал то и дело возникающий плач ушибленных товарищей и возмущенный крик воспитательницы:
 
– Никифор! Что это такое! Что происходит! Поймайте мне его!
 
«Не то чтобы я тогда победил. Но…!» – подумал Никифор Никифорович, вытирая платком повторно выступившие слёзы.  «Победил» - это чуждое слово забиралось в него осторожно и медленно, волоча за собой шлейф вытесненных детской памятью картин. Он вспомнил других детей и другие экзекуции, и в качестве подтверждения в его памяти отчётливо проявился источник его личного знания о том, как там устроено всё у девочек. «Но я-то… Со мной этого не произошло», – с нарастающей гордостью отметил Никифор Никифорович и продолжил раскручивать воспоминания.
 
Сорок пять лет назад Никифор Никифорович, после побоища в столовой, ещё преследуемый дюжиной оставшихся в строю детей, был окружён и вынужденно ретировался в спальню. Это было длинное помещение с двумя рядами железных кроватей вдоль обеих стен. Никифор Никифорович нырнул под один из рядов и пополз. Лицо его облепила паутина. С обратной стороны сеток торчали крючки, и они больно впивались в спину или даже в голову, если будущий учёный особенно высоко приподнимался на четвереньках. Отплёвываясь и стараясь ровно стелиться под колючей проволокой, Никифор Никифорович изредка останавливался, чтобы оценить ситуацию. Сзади полз неприятель. Когда Никифора Никифоровича цепляли за ноги, он с радостным остервенением лупил по головам сандалиями. Один сандалий слетел. Кто-то из преследователей зацепился за колготки. Тогда Никифор Никифорович сгруппировался и прицельно, в лицо врагу, стал наяривать ногой, обутой в последний оставшийся сандалий. «На! На! На! На!». Растянутый колготок освободился. Поверженный враг схватился руками за лицо и громко заплакал. Его тут же поглотили задние ряды. Никифор Никифорович вновь, стуча по полу коленками, пустился наутёк. В его планы входило доползти до конца ряда, переползти в другой и продолжить путь в обратном направлении, таким образом, частью уничтожить противника по ходу движения, частью - его измотать. Он уже приближался к стене, как вдруг на проходе между рядов он увидел туфли воспитательницы. Они двигались параллельно ему. В голове Никифора Никифоровича грозным эхом отзывался мерный маятникообразный стук каблуков…  
 
- Никифор Никифорович! Никифор Никифорович! Что с вами? Вас все ждут… Доктор Цветков пришёл... Говорят, даже Мнемников будет.
 
- А? Что? – Никифор Никифорович очнулся и увидел перед собой озабоченное лицо лаборантки Лены. Она стояла на ступеньках крыльца, ёжилась от весенней прохлады и легонько теребила Никифора Никифоровича за рукав.
– Что с вами? Вам плохо?
- А, Леночка! – неожиданно фамильярно воскликнул учёный, снял очки и вытер рукой заплаканные глаза. Лицо его преобразилось. Без очков оно вдруг как-то неприлично обнажилось до детской решимости. На губах заиграла злая и наивная улыбка.
 
– А, да, конечно. Ждут, говорите? Ну, сейчас мы им…!  - Никифор Никифорович надел очки.  Порывисто. Грозно. Словно опустил забрало.  - Сейчас мы им… Сандаликом… По иблищщщщу, – прошипел он и быстро вошел в институт.
- Что? – взвизгнула Леночка и испуганно засеменила следом.
 
Решительным шагом пройдя по тёмным коридорам, Никифор Никифорович вошел в гудящую рекреацию. Доктор Цветков сидел в его кресле и под общий ропот перешептывался о чём-то с Зоей Семёновной. Вошедшего Никифора Никифоровича он встретил откровенно насмешливым взглядом.
 
- Что смотришь? Вор! – громко сказал Никифор Никифорович, глядя на Цветкова и проходя в центр рекреации. Все присутствующие замолкли на полуслове. Воцарилась тревожная тишина. Доктор Цветков, пожилой одутловатый мужчина, на протяжении нескольких секунд забавно менялся в лице. Как мультипликационный персонаж. До унылой капли из розовых щёк и отвисшей губы. Никифор Никифорович не стал дожидаться, пока физиономия доктора наук достигнет надлежащей кондиции, и, по-хозяйски воткнув руки в бока, крикнул остальным:
– Что, коллеги? В демократию решили поиграть? Болванчика себе выбрали… Ты вор! И я тебе это сейчас на пальцах докажу. Предположительные расчеты массы покоя мюонных и тао нейтрино когда мной были сделаны? Твоего духу здесь ещё не было, – напористо ввернул Никифор Никифорович в Цветкова, попытавшегося вдруг что-то сказать.
– И что я вижу! – вновь обращаясь ко всем, Никифор Никифорович комично всплеснул руками. – Этот шарлатан в «Антологии актуальности» фонтанирует предчувствиями, как Вольфганг Паули перед Нобелевским комитетом. Только моими словами!
 
Заключительную фразу Никифор Никифорович произнёс, тыча пальцем в лицо доктора.
 
- А, моё почтение, господин академик! Полюбуйтесь на этот фарс, – Никифор Никифорович вызывающе кивнул куда-то в конец залы. Все обернулись. Там стоял Мнемников. Маленький живой старичок лет семидесяти держал руки в карманах и, весело вскинув брови, наблюдал за происходящим. Никифор Никифорович продолжал:
- Пока вы, достопочтенный, в своих синильных эмпиреях пользуете академ-шлюху Кнодель, мы тут пользуем бездарные американские приборы. В обмен на туристические командировки и штатовское шмотье.… Да-с...
 
- Да что вы себе…
 
- Молчать! – визгливо закричал Никифор Никифорович на возмутившуюся было Зою Семёновну. Почти одновременно с этим из-за его спины прозвучал приглушённый бас Иеронима:
 
 - Ты че, Кефир...?
 
Никифор Никифорович отреагировал так же молниеносно. Задыхаясь от негодования, он развернулся и с воплем «На!» ударил друга сверху вниз, кулаком, как бьют дети, рачительно злобно и с истерическим тремором по всему телу. Удар пришёлся в переносицу и оказался достаточно сильным, чтобы Иероним свалился на пол, и у него пошла кровь из носа. Начался переполох. Женщины закричали, мужчины бросились на Никифора Никифоровича. Однако последний, развевая полы пиджака и роняя с головы очки, замахал вокруг себя руками.
 
- Не трогайте меня! – закричал он. – Размозжу….
 
Никифор Никифорович потрясывал кулаком, и его глаза ошалело бегали по застывшим в нерешительности коллегам. Убедившись, что ему ничто не угрожает, он набрал в грудь воздуха и с пунцовым лицом и пенящимся ртом, захлёбываясь от злости и показывая собравшимся всё тот же сжатый до белизны кулак, забурлил.
 
– Нуууууууу пфпфпфп... Суки…пфпфпфпф…Я вам... пфпф блеать….
 
После чего, растолкав столпившихся, выбежал из рекреации. Растрёпанный, со съехавшим набок галстуком, он бросился по коридору.  В его мутной голове почему-то снова пресным видением встал Даосский трактат Сунь Цзы «Искусство войны», - подарочное издание с тиснением золотой фольгой.

 – Тьфу!

Никифор Никифорович громко сплюнул, вышел на крыльцо и глубоко и с облегчением вздохнул.
 
Кроны боярышника нависали над забором института. Они образовывали зелёное окаймление ослепительной перспективе на проезжую часть. Там, залитый весенним солнцем, гремел город. Мимо ворот института, по тротуару, шли люди. Почти все по-летнему одетые. Цокали по асфальту девушки. Тащились за быстрыми родителями карапузы. Стало спокойно и легко. Никифор Никифорович смотрел на городское оживление широко раскрытыми серыми глазами.  Собираясь с мыслями, он вдруг натолкнулся на какое-то недавнее открытие в себе. Отчего-то оно казалось Никифору Никифоровичу по-книжному надуманным.
 
– Победил? – спросил он себя.
– Что за чепуха! – грустно усмехнулся он. – Завтра уволят, и вся недолга.
 
Никифор Никифорович вспомнил, что и тогда, в детском саду, после головокружительной погони он был пойман воспитательницей. Она сцапала его между рядов. Отшлёпала. Но, правда, наказание своё применять уже не решилась. Никифор Никифорович с удовлетворением причмокнул.
 
– Ну, всё-таки!