Интересно же, почему не нравятся хорошие стихи. Настоящие. Может, самые хорошие и настоящие из всего, что теперь делается.

Не нравятся, потому что:

Это восторг ипохондрика. А ипохондрик... почему он восторжен?

Потому что умён. И знает: мгновения ускользают. «Эта жизнь так нелепо и быстро течёт!». Но если схватиться за скатерть, за «край её с машинной строчкой» – миг зафиксируешь и раскрасишь. Сделаешь картинку, картинкой защитишься. Картинка – уже не миг, уже пойманное. 1:0, ты и Вечность... «Боже мой! Ещё живу!». «Даже если это слабость...».

Но останавливать миги – мало, узко. Что можно сделать? Можно разворачивать. И тогда – широко. И такая картинка – уже не щит, уже изгородь, круговая защита. Всё, что Кушнер делает – развёртка, раскладка. Всего – мгновений, предметов. Иногда это будто бы вглубь – так тщательно, так внимательно. Но там, где, скажем, Бродский уходит, ввинчивается, выбираясь всегда в другом месте, в другой яме, в другом небе, с другими мышами – Кушнер растягивает в гармошку, получает не измерения, а отражения. Хоровод. Не портрет, а портреты. Не другой вывод, а пояснения этого. Это такая плоскость с пояснениями.

Но и в самом лёгком дне,

Самом тихом, незаметном,

Смерть, как зёрнышко на дне,

Светит блеском разноцветным.

В рощу, в поле, в свежий сад,

Злей хвоща и молочая,

Проникает острый яд,

Сердце тайно обжигая.

Словно кто-то за кустом,

За сараем, за буфетом

Держит перстень над вином

С монограммой и секретом.

Как черна его спина!

Как блестит на перстне солнце!

Но без этого зерна

Вкус не тот, вино не пьётся.

Что вкус не тот – есть уже в зёрнышке, уже в блеске разноцветном. То, что выглядит как вывод – только уточнение. Не вывели. Доразвернули. До изгороди.

Отсюда – стремление назвать. Определить. Развернуть же можно только чётко названное. Персидскую сирень. Алебастровую вазочку. Стук сиденьев твёрдых, деревянных. Побывших в вертикальном положенье.

Это «внимание к вещи» – только её раскатка. Раскатка – неизбежно уплощает. И побочное это уплощение – конечно, с потерями...

Линии зла – нет. И это упущение кажется мне куда более трагическим, чем отсутствие «внеположных ценностей» у Бродского^*. Идёт такая всепоглощающая защита, что... забыли впустить противника. Кому-то живот вспороли, и есть Бродский. Да, есть. Кому-то... и есть Кушнер?..

Линии зла – нет, и это трусость, конечно. А противник, которого не впустили, мстит по-своему. Вдруг начинает казаться, что восторги сладковаты. Что восклицательных – много. Что сожаления – маленькие и слишком детальные, а умиления – большие, затопляющие... Что этой «жёсткой прядкой на лбу», «паузой летней, чудной» хотят законопатить какой-то пробельчик... Нервность такая, говорливая. «О, нацеловаться! А главное, наговориться!». Да. Надо успеть. Но мы в кафе. Не слишком ли быстро Вы съели мороженое?

Мне не нравится слабость.

Но она сама себя называет, растёт, дрожит («Как я боюсь, как люблю эту жизнь, до дрожи!..»), она работает, наблюдает, вслушивается – и она становится текстом. Это хорошие стихи.

Мне не нравятся «называния», и ЧЕМ МЕНЬШЕ НАЗЫВАЕШЬ, ТЕМ БОЛЬШЕ НАЗОВЁШЬ. Но «называния», названия эти цеплялись друг за друга, хвостиками, переливами, «Кронверка» к «Фонтанке», «фанатизм» к «эгоизму», и они сцепились в текст, они стали текстом. Это хорошие стихи.

Мне не нравятся «очищенные» картинки.

По безлюдной Кирочной, вдоль сада,

Нам навстречу, под руку, втроём

Шли и пели – молодость, отрада! –

И снежок блестел под фонарём,

В поздний час, скульптурная Эллада,

Петербургским чёрным декабрём.

Плохо мы во тьме их рассмотрели.

Девушки ли, юноши ли мне

Показались девушками? Пели.

Блоку бы понравились вполне!

Дружно, вроде маленькой метели.

Я ещё подумал: как во сне.

Им вдогон смотрели мы, как чуду

Неземному, высшему – вослед:

К Демиургу ближе, Абсолюту,

Чем к сцепленью правил и примет.

Шли втроём и пели. На минуту

Показалось: горя в мире нет.

– ложь взгляда, не текста.

Когда минута так раскатана, разложена, – до Блока, до Эллады, до Абсолюта, – из-за неё не выглянешь, она – стена... Это, конечно, ложь взгляда.

Но она стала текстом, хорошим текстом. Это – хорошие стихи.

Это хорошие стихи, но они мне – не нравятся.

---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

^* Лидия Гинзбург (по статье А. Машевского «Прерванный диалог», Нева, 1991, №8)

---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Фото: Кирилл Борцов (http://www.photosight.ru/users/134269/?pager=2)

Наталья Баева Москва

Дата : Чт августа 21, 2014, 14:28:19 Такое прямое и неподкупное название у этого небольшого эссе... И сказано так точно и глубоко - не столько о Кушнере, сколько о самой поэтической модели такого рода, - что хочется выучить наизусть ключевые фразы. Например: "Линии зла – нет. И это упущение кажется мне куда более трагическим, чем отсутствие «внеположных ценностей» у Бродского*. Идёт такая всепоглощающая защита, что... забыли впустить противника." И это хорошие стихи. Мне кажется, очень много сейчас "хороших стихов". Слишком много. Разве это плохо? "Хорошую прозу" без "противника" написать, наверно, сложнее. Поэтому с прозой совсем туго. Но разве это не хорошо?:)

Вход

Логин:
Пароль:
	Запомнить
	Забыли пароль? Регистрация на сайте

Это случается с каждым...

Введите почту чтобы восстановить пароль:
Чтоб выйти нажмите Отмена.