Напиши обо мне

Когда всё, что отпущено мне, на земле подарят,

И здесь меня больше уже никогда не будет,

И когда молве никакой я не буду подсуден -

Напиши, что я улетел на воздушном шаре.

Напиши обо мне, не жалей серебристых красок,

Как шар поднимался вверх, как мне было не больно,

И корзину легко раскачивал  ветер  разбойный,

Придумай (я знаю - ты можешь) чудес мне разных.

Чтоб внизу проплывала земля - купола, деревья,

И вода синих рек текла по натруженным венам,

Колокольный звон чтобы слышался непременно,

Утро раннее было, согласно древним поверьям.

Чтобы утренним солнцем крутые бока освещало,

И  земля подо мной становилась таким же вот шаром,

Чтобы я отпустил всё, что мною получено даром,

Если я улетел – значит, что-то начнется сначала.

Всё по кругу идет, а у круга конца не бывает,

Круглым яблоком мир, созревающий в райской юдоли,

Всем готовым принять опускается прямо в ладони -

И сквозь сердце до неба растет снова ветка живая.

Напиши - улетел, всё в порядке... ну, если захочешь...

Май в разгаре - в зелёной траве одуванчиков сферы,

Здесь всего-то и нужно - немного отчаянной веры...

А посмотришь на небо - шар превращается в точку.

Тайное

Выйдешь за дверь - и пьянеешь от воздуха,

Этого счастья всем поровну роздано,

Чувствуешь - что-то не так, как обыденно,

Что-то случилось, пока мы не видели.

Что-то по-новому здесь приторочено,

Пчел зажужжали лихие моторчики,

Запах  сегодня такой карамелевый -

Сахарной пудры на небе намелено,

Ночью на черные ветки просыпали

Сладкую  пыль из небесной обители.

И запустилось, раздвинулся занавес,

Это всегда начинается заново.

Первые, смелые, будто разведчики,

Пробуют воздух цветочные венчики -

Температура вполне подходящая,

Завтра все дерево будет кипящее

Белою пеной, сквозь ветки цветущие

Синяя краска небесная гуще... и

С сердца снимается горестей метка,

Если смотреть сквозь цветущие ветки.

Это земле Небо тайну доверило

В белых цветах абрикосовым деревом.

всё зарастает...

всё зарастает однажды травой-муравой,

всё зарастает, и даже ров моровой,

и побегут по делам, как всегда, муравьи,

всё зарастает, а, значит, не бойся и рви.

дни здесь такие стоят, как в стакане вода,

боли отсутствие - это такая беда,

будто бы умер уже, но куда-то идешь,

так, как по небу идёт непролившийся дождь.

дни здесь такие стоят - тишина, благодать,

всё бы отдал, только б знать, что ещё мне отдать,

воздух прозрачен настолько, до края земли

видно - оборванным списком летят корабли.

тянется крик журавлиный, как нить за иглой,

всё, что разорвано, чтобы скорей заросло,

тот промежуток, где неба просвет голубой,

если увидел, то, значит, заполнишь собой...

всё прорастает однажды озимым зерном,

всё прорастает, а, значит, и мы не свернём,

и полетят над Элладой опять журавли,

соединиться всегда времена чтоб могли.

В эту грязь...

      "Но люблю мою бедную землю,

       Оттого, что иной не видал"

                       О.Мандельштам

в эту грязь рафинадом ложится снежок,

словно в злой полуночный чифирь,

пьяный ветер глотает на посошок

и вороны читают Псалтырь.

что ж ты так неприглядна, родная земля?

потому, что иной не видал,

все мне снятся хромые твои тополя

и твой сучий, горячий оскал.

мне на плечи бросается время моё -

здесь такие всегда времена,

жизни здесь не бывает - всегда житиё,

и осколком тоска внедрена

в эти серые дали, ведь осень и Русь

здесь рифмуются прочно всегда.

кто здесь долго не жил, не поймет эту грусть,

и почём бездорожья беда.

потому зачисляют в небесную рать

нас без конкурса, просто за то,

что научены осенью русской сгорать,

как уже не сумеет никто.

Лист

и я планирую как лист

меж небом и землей,

осенний воздух густ и мглист,

и пахнет день золой

костров, в которых листья жгут,

а завтра будет дождь,

и я шепчу - ты тоже, брут?-

ну, правильно, ну что ж.

ведь нужно зиму пережить

умевшему предать,

я опускаюсь на ножи

без всякого вреда.

тебе же помнить, как в крови

окрасилась листва,

и я шепчу ещё - живи,

свой каждый день за два.

Посевная

Постоянно думаешь: только бы не началось.

И под сердцем колется ноющий ржавый гвоздь.

Фронтовые сводки с полей, а хочется посевной.

Постоянно думаешь: ну это же не со мной.

Это где-то в книжках, кино, далёком чужом краю.

Что бросаешь в землю весной, то осенью соберут.

И хотелось сытное в землю бросать зерно,

Зарастай зелёной травой, злобой прорытый ров.

Говорит мне сын: «Вот с этими прадед мой воевал».

Почему у весны опять звериный такой оскал?

Почему слетается вновь чёрное вороньё?

Только эта земля моя, а я не отдам моё.

Жернов

И когда захочешь границей отгородиться,

Повторяя: «Не сторож я, Господи, нет, не сторож»,—

То беда вернётся в твой дом, как всегда, сторицей,

И болит, так болит, за какую струну ни тронешь.

И пока ты прячешься, где-то приносится жертва —

За отсрочку недолгую, за мимолётность покоя,

Беспощадный уже запущен неждущий жернов:

Перемелет в муку — то не хитрое дело такое.

Раскроили рвами землю Войска Донского,

Но в степи не скроешься — степь навсегда едина.

И здесь общая память и общие путь и Слово,

Знамя деда поднимется в небо руками сына.

Только б не было поздно, на чашу весов небесных

Не легло бы предательство каиновой печатью,

И не стало б в земле от могил свежевырытых тесно.

Не зависла б рука: в книге жизни тебя отмечать ли?

Тонкой нити родство над какой нас бездной держало,

Проходила орда — выживал, кто не встал на колени.

И сегодня решается — будет ли вырвано жало

Или завтра ковыль зазвенит над великим забвеньем.

Молочное

Ты говоришь: "Дышите", - и я дышу.

А за окном молочный туман и жуть.

На расстоянии вытянутой руки

На город движутся вражеские полки.

Ты говоришь и уходишь в столичный гул,

Знаешь, что никуда я не убегу.

Белым мерцает напротив квадрат окна,

Время мое застыло там, где война.

Небо грудным стекает молоком

На крыши серые, в каждый сырой окоп...

А по писанию, помнится, было "брат" -

В город нацелили жерла своих гармат.

И по развалинам выстрелы в молоко,

Призраки зданий возносятся вверх легко.

Город расстрелянный, город степной мираж,

За память млечную призванный умирать.

Все мы трехсотые, дышащие пока.

Я как единственный выживший из полка.

Души погибших шепчут мне: "Не забудь", -

Звездами светлыми примет их млечный путь.

Время измерено треском сухим АК

Мне остается белый квадрат окна.

Реки молочные с детства впадают в Дон,

Сердце мое бьется в твою ладонь.

Дно

ну как же пусто в этом сентябре,

как будто крошки со стола смахнули,

и день плывет какой-то рыбой снулой,

от ноты "до" томительно до "ре".

и сетью повисает тишина,

в воде стоячей не поймать ни звука

и остается только эта мука -

потеря слуха и потеря дна.

и тонешь в этой медленной воде,

и нету дна, чтоб оттолкнуться, выплыть,

не позовешь на помощь - голос сиплый,

и даже берег непонятно где.

и непонятно что и почему,

сентябрьское солнце слабо греет,

и толщей водяною свет рассеян,

но горе раздавалось по уму.

поэтому еще надежда есть

на радость в колпаке шута дурацком -

дойти до дна и после вверх подняться,

и воздуха глотнуть густую смесь

из трав осенних и последних роз,

из аромата яблок поздних, терпких,

пока еще тебя на небе терпят,

то значит, ты до смерти не дорос.