* * *

Безумный мастер по ночам не спит.

Он болен, беден, скорбен головою.

Он год за годом создаёт живое,

Которое толпу не рассмешит.

Безумный мастер тонет в голосах.

Но он твердит, что это шёпот бога,

Когда на человечий, понемногу,

Нам переводит то, что слышит сам.

И плач, и смех, и свет его ушёл,

Он ищет тень по имени Мария...

Ему врачи твердят – шизофрения

И назначают галоперидол.

Так было, есть и так же будет впредь,

И все рецепты мог бы перебрать я –

Сейчас аминазин, тогда распятье,

Сейчас запой, тогда костёр и плеть.

Славянский ли, фарси или иврит –

Язык не важен для таких вопросов –

Толпа всегда как стая альбиносов,

Что чёрную ворону не простит...

И тень плывёт над головой моей,

И тает тень над головами прочих...

Безумный мастер не меняет почерк –

На то и мастер, что ему видней.

* * *

Никому-никому ничего-ничего не скажу.

Буду слёзы беречь, буду верить, что жизнь перед нами.

И на берег пойду, и высокие травы скошу,

И омоюсь в воде между скошенными берегами.

Никому никогда ничего не скажу наперёд.

Не скажу о любви и о вере в злосчастного бога.

Он ещё не пришёл.

Нет, ещё не пришёл, но придёт.

И клянусь головою, что ждать остаётся немного.

Он ещё не живёт только там, где уже не живёт,

Упрекая себя только в том, что виновен Иуда…

А идти по воде – не ходьба, но ещё не полёт.

Значит, место останется тем, кто позднее прибудет.

И ещё впереди удушающий жаркий нисан,

Голова на щите, пастухи со своими дарами…

Он, наверно, захочет взглянуть, как течёт Иордан.

Золотой Иордан между скошенными берегами.

Никому-никому ничего никогда не скажу…

Легенда о Ровенрок

Где волны бьются о скулы скал, где ветер сбивает с ног,

Стоит, отстроенный на века, замок мой – Ровенрок.

Стенами древними окружён, и виден издалека

Высокий и грозный его донжон, пронзающий облака.

А там, где птицы ломают строй, у стрельчатого окна,

Ждёт, когда я вернусь домой, Ровена – моя жена.

Пять лет я в ножны не прятал меч и не сходил с коня.

И всё, что могло меня уберечь – мой щит и моя броня.

Но время вышло, окончен путь, я всех истребил врагов,

И горы добычи за мной несут сотни моих рабов.

*

Ворота лязгнули за спиной, и трубный ударил рёв.

Встречай, я снова пришёл домой, Ровена, моя любовь.

Она стояла, потупив взор и голову опустив.

Вокруг рабы заполняли двор под грозный цепной мотив.

Потом был пир, и огонь пылал, и багровел закат.

Рабами и золотом оделял я верных своих солдат.

А после, в факельной темноте, я долго лежал без сна – 

Не подпустила меня к себе Ровена – моя жена.

«Не будет счастья, любимый мой, нам от чужой беды.

Верни свободу, пускай домой уходят твои рабы».

С мечом в руке перед ней стою, и ярость туманит взгляд. 

«Они добыча моя в бою, они не уйдут назад».

«Любимый, в тебе поселилось зло, любимый, ты стал другим.

И страшен твой леденящий взор, и ярость в твоей груди.

Сбегают молнии со щита, и меч повергает в прах,

И тех не сможешь ты сосчитать, чья кровь на твоих руках».

*
Белее снега её плечо, чернее агата бровь.

Тому, кто привык отбирать мечом, уже не нужна любовь.

Покровы сорваны. Крик затих. О чём-то прибой поёт.

По праву сильного раб избит, а зверь получил своё.

Померкли звёзды, сбежав во мглу, и скрылась в ночи луна.

Ровена бросилась на скалу из стрельчатого окна.

Бежали мимо за мигом миг, а годы летели прочь.

Ни острый меч мой, ни верный щит уже не могли помочь.

Когда на скалы упал рассвет, я вычерпал жизнь до дна

И сделал шаг за любимой вслед из стрельчатого окна.

*
Где волны бьются о скулы скал, где ветер сбивает с ног,

Стоит, покинутый на века, замок мой – Ровенрок.

Стенами древними окружён, и виден издалека

Высокий и грозный его донжон, пронзающий облака.

* * *

Прожить за миг и умирать в веках,

Грешить с тобой и не грешить с другими,

Забыть лицо, повадки, тело, имя,

Но помнить вкус прохлады на губах

И то, что ты была ко мне добра

(Пускай, не часто и, пускай, со смыслом),

И свет свечной, и восковые мысли,

К которым я ключа не подобрал.

На улице метельно и темно

И свет фонарный молит о пощаде,

И что-то мне соврёт пощады ради,

Что мне тебя увидеть суждено.

Пусть, мне тебя увидеть суждено,

Пусть, время терпит или время лечит...

А жизнь уже выплёскивает вечер,

Как кельнер недопитое вино.

Ах, tempus, ты и время, и висок...

И мой мирок измотан и испорчен,

Как мой порог истоптан и источен...

Как он печален, мой дверной звонок...

Пастораль 

Нас немало на склонах, где твердь обрывается круто.

Кольцерогих самцов, нежных ярок и вечных ягнят…

Если мысли пусты, значит, это удобно кому-то.

Если кто-нибудь ест, значит – это кого-то едят.

Пасторальные сны пасторально бесцветны и вялы.

В непроглядную ночь даже волку не выгулять страх.

Но грядут пастухи и сгоняют баранов в отары,

И уводят пастись и плодиться на тучных лугах.

И почувствовав твердь под ногами в отсутствии суши,

Обретают судьбу и чужим оставляют дела,

И идут по воде, и спасают бессмертные души,

Почему-то не вспомнив про бренные наши тела.

* * *

Закрыв глаза, на палубу шагну,

Чтоб прошлое оставить за спиною.

И всё своё я заберу с собою,

А прочее пусть катится ко дну.

И, покидая город налегке,

Я оглянусь на голос колоколен,

И стану тих, и как вода спокоен – 

Вода времён, живущая в реке.

Вода бежит, и нету ей конца,

Бежит вода, и нету ей начала…

Того, с кем распрощался у причала,

Я знал в лицо, но не видал лица...

Нести свой крест и донести свой крест –

Вот всё, что мне теперь от жизни нужно.

А жизнь такая странная игрушка,

В которую играть не надоест.

Лунный вальс

Встречаться на том берегу небосвода

Такая свобода,

такое веселье,

И серпик луны по законам природы

Справляет с друзьями своё новоселье.

Всё будет пристойно, всё будет красиво,

Не выпито пиво,

не брошены гости,

Но если на небо смотреть терпеливо,

То станет звезда огоньком папиросы.

А месяц прижатою пальцем монетой,

Почти неприметной

крупицей наследства,

А, может быть, просто полоскою света,

Неплотно прикрытою дверью из детства.

Но круг завершится, приблизится утро,

Растают в минуту

и блики, и тени.

И серпик луны, невесомый как будто,

Свернется клубком у тебя на коленях.