Заказать третий номер








Просмотров: 2180
17 октября 2013 года

Необыкновенная история, которой, возможно, не было 

       После окончания войны минуло несколько лет. В Севастопольской школе №3 шла очередная перемена между уроками. За окнами стояла превосходная весенняя погода, но класс был заполнен: зубрилы за партами старались ещё что-то улучшить в себе, беспечные прожигатели времени двоечники и троечники тупо слонялись  из угла в угол, обречённо готовые к очередному поруганию.

        Вдруг! Внезапно! Мгновенно! В проёме двери возник, как ниоткуда, весьма возбуждённый и растрёпанный мальчик  по кличке Фил, который не был на всех предыдущих уроках, потому что был плохим мальчиком. «Там!» - заорал он, вытянутой рукой указывая на открытую дверь. Это «там» оказалось очень далеко от школы, от города, в районе Инкерманских штолен, взорванных в 1942 году.

       Там средь бела дня из расщелин между взорванных циклопических скальных обломков вышли три человека в военной форме, с автоматами в руках - двое мужчин и  женщина. У первого встречного они спросили: «кто в городе, наши или немцы?»  Узнав, что война давно закончилась, они даже как быразочарованно пошли в сторону бухты и растворились в туманной дымке инкерманской долины.

      Выход военных из штольни Фил никак не мог видеть лично из-за отдалённости места происшествия на расстояние в 15 км, так что информация «из первых рук» отпадала. А ему так хотелось к статусу первого провозвестника небывалого события присоединить статус очевидца. Однако всегда и во всем критически настроенные еврейские мальчики первыми указали ошалелому вестнику на отсутствие реализма в его сообщении и высказали сомнения в обладании им способностью к телепортации, т.к. видели с утра, через окно класса, как он тайком курил в подъезде напротив.

Тогда, умерив пыл, он признался, что о происшествии ему рассказал другой пацан, который только что переправился на катере с той стороны, правда, и он не был первоочевидцем, а ему обо всём поведал местный пастух. Очевидец отметил, что один из  людей был одет в матросскую фланель с гюйсом и в бескозырку, двое других – в армейской форме, ещё у них отсутствовали погоны, а в петлицах воротников краснели треугольники и квадратики – знаки отличия. Ах, уж эти мне пастухи! Народ вольный, бесконтрольно пьющий,  одинокий средь бессловесных тварей, что только не придёт в голову.                                                                 

      И вот возник слух, и стал расползаться по городу. В возможность такого явления легко верилось, т.к. было известно, что в штольнях остались громадные запасы консервированных продуктов, вина, медикаментов. Ходили слухи о том, что при поспешном взрыве из штолен не успели вывести всех людей. Появились рассказы и примеры из прошлого о подобных длительных, десятилетиями, пребываниях людей в засыпанных после взрывов пещерных складах с продовольствием. Появилось и стало нарастать количество очевидцев небывалого происшествия. В рассказах менялось количество вышедших из-под земли людей, говорилось, что все они от длительного пребывания в темноте ослепли от яркого солнца на какое-то время. В одних случаях люди проделали выход на волю сами, в других – случайно нашли просвет среди осыпавшихся камней. С одними из очевидцев жители подземелья вели краткий секретный разговор, другим – пространно рассказывали о своем житии в состоянии безвременья и отсутствия информации извне. Большинство рассказов заканчивалось тем, что появлялся ниоткуда матросский усиленный патруль, грузил пришельцев в грузовик, и больше никто ничего не мог добавить.

       Спустя несколько дней возникла более правдоподобная версия. Это снималось кино. Правда, никто из рассказчиков не упоминал о присутствии необходимой в подобных случаях съёмочной группы со всем её скарбом.

       Постепенно разговоры о необыкновенном происшествии стихли и более никогда не возникали. Эту историю, миф,  могли бы подтвердить люди, жившие в Севастополе в те далёкие послевоенные времена. Но «одних уж нет, другие уж далече!»

 

Как я Гитлера видел (шутка) 

       Было часов 9 утра 9-го мая 1944 года. В город входили Наши. Я вылез из подвала, где вся семья провела ночь, наполненную взрывами бомб и снарядов. Был я, как бы это сказать, не в себе, лёгкий и прозрачный, как это утро, ошарашенный небывалой громкой тишиной, не сбросивший остатки тревожного сна и немного голодный. Вот в таком пограничном состоянии,  равный самому себе, побрёл я навстречу поднимающемуся солнцу вдоль совершенно безлюдной улицы Подгорной. Справа от меня лежали сплошные руины домов, слева, за невысокой стенкой, разрушенный город. Абсурд. Нереальность апокалипсиса.

      На небольшой брусчатой площадке в конце улицы, сразу за домом Дико, куда угодила первая бомба (морская мина), на противоположной стороне, на ступенях бывшего парадного входа, на трапе в Карантин и просто на мостовой присели передохнуть солдаты. Кто ел, кто переобувался, кто курил. Командир, в чине капитана, что-то рассматривал в развёрнутом планшете. На  неслышное появление маленького отрока никто и никак не отреагировал. Может быть, и скорее всего, они меня не видели. Мальчик-неведимка. Одежда, лишенная окраски, сливалась с такими же лишенными смысла нагромождениями камней и земли, ну а телесная составляющая за три года жизни фактически во втором эшелоне линии обороны могла действительно изрядно истончиться. «А был ли мальчик?». 

      Вдруг откуда ни возьмись со стороны развалин верхней части улицы Подгорной  появился человек в серой толстовке. Спокойно и безбоязненно он передвигался  в некотором отдалении от солдатского привала, вдоль стены ограждения, к лестнице, ведущей в гору, в Карантинную бухту. Темные волосы, характерная косая чёлка, падающая на лоб, острый длинный нос и квадрат фельдфебельских усиков под ним. «Да это же Гитлер!» - стукнуло в голову. Фотооблик фюрера мне был знаком. Его фотография была в выданном мне в школе букваре для первого класса. Надпись под портретом гласила: «Адольф Гитлер – освободитель».  Ещё большой цветной портрет был выставлен в чудом уцелевшей витрине магазинчика, рядом со стеной, на которой сохранилась памятная доска, сообщающая, что выше находился дом писателя К.Станюковича.

     «Да это же Гитлер! Почему же все так безразличны и спокойны? Он же сейчас уйдет!» - продолжало крутиться в голове. Отчего бы Гитлеру оказаться сейчас в Севастополе, одному без охраны, брошенному всеми его солдатами и генералами? Дичайшие мысли. Только слабый незрелый умик мальчика-неведимки мог породить такое.   

     Странный человек поднялся в гору, к 6-ой Бастионной, и исчез. Вдруг командир, как бы опомнившись, выхватил пистолет и выстрелил вверх. Резкий звук пистолета заставил меня инстинктивно присесть. Тут же наваждение вылетело из головы, но не совсем. Яростный крик командира: «Ушел! Ушел!», - свидетельствовал, что я был прав: «Ага, прошляпили, упустили». Но тут же из гневного мата командира, обращенного к помощнику, стало понятно, что ушел провинившийся солдат. Как это случилось, что никто не видел? Ещё один феномен невидимки! 

    Тут же в гору, за которой скрылся беглый солдат «Гитлер», по приказу капитана быстро стали подниматься два солдата с автоматами наперевес, а подразделение построилось и ушло вниз, к Артиллерийской бухте. Стало пусто. Вернулась реальность бытия, голод, и я побрел к развалинам своего дома. Все, что здесь написано, произошло со мной на самом деле.

 

Памятники

       Сразу за входом в Исторический бульвар стоит прекрасный памятник, известный всем севастопольцам. На оборотной стороне памятника – надпись:

    «Генералъ-адъютантъ

 графъ Эдуардъ Ивановичъ Тотлебенъ

 "Въ воздаяніе прим?рныхъ трудовъ по возведенію севастопольскихъ укр?пленій, составляющихъ образецъ инженернаго искусства, и въ награду за блистательную храбрость при отраженіи штурма, награжденъ орденом св. Георгія 3-й ст.»   

       То, что я здесь расскажу, не имеет никакого отношения к личности прославленного генерала. Приведенная выше выписка  необходима, дабы трагикомическая история о памятнике не была бы воспринята как ерничанье.

         В период осады Севастополя то ли взрывной волной, то ли большим осколком оторвало, отрезало голову  у памятника генералу. Когда это случилось, не знаю, помню, что было холодно, когда я увидел безголовый памятник, возможно, это была зима 1942 года.

      «Пришли немцы» - такой речевой оборот бытовал в народе. Долгое время стоял себе памятник без головы. Но вот однажды отец  со смехом сказал мне: «Иди посмотри, у памятника Тотлебену голова появилась. Только на голове матросская бескозырка, а в руке он держит свою фуражку».  

      Просматривая доступные мне материалы по истории памятника, я случайно наткнулся в интернете на такую справку.

      После занятия города немецкое командование приказало отреставрировать памятник именитому немцу-генералу. При этой реставрации к туловищу, по недосмотру, прикрепили голову в фуражке, и, таким образом, у Тотлебена оказалось две фуражки: одна на голове, другая в руке (рассказ очевидца) [источник не указан].

      Эта информация меня озадачила. До сего времени я был уверен в правдоподобности той легенды, которая имела хождение среди севастопольцев в годы оккупации. А именно: это деяние приписывалась активистам подпольной группы. Причем говорилось, что голову матроса немцы снимали один или два раза, но она появлялась после ночи вновь.

      Если здраво порассуждать, то сдаётся, что не могли педантичные пунктуальные аккуратные немцы допустить такую оплошность. Где же хвалённый немецкий der Ordnung (порядок). Появление и исчезновение головы, если такие перестановки имели место, тем более нельзя приписать немцам. Скорее, это проделки лихих корабельских пацанов. Приписывать такие дела подпольщикам, людям, занятым серьёзной опасной работой? Как то не вяжется.

       Рассказ о другом памятнике совсем грустный. Памятник Шмидту П.П., и вовсе не лейтенанту, т.к. 7.11.1905 г. Высочайшим приказом по Морскому ведомству капитан третьего ранга Шмидт уволен от службы капитаном второго ранга в отставке. Это за неделю до начала восстания на «Очакове». В 1906 г. П. П. Шмидт и другие руководители восстания были расстреляны на острове Берёзань. В мае 1917 г. их останки перевезли в Севастополь и поместили в склепе Покровского собора, а 15 ноября 1923 г. захоронили на кладбище, которое стало называться кладбищем Коммунаров. Через 12 лет здесь состоялось торжественное открытие памятника Шмидту и его боевым товарищам.

       Памятник этот стоит в правом западном углу кладбища Коммунаров. Перед войной мы с мамой иногда гуляли на прилегающем к кладбищу Собачьему бульвару – так называли севастопольцы пустырь на месте пятого бастиона. Между кладбищем и пустырём возвышалась призма памятнику 49 расстрелянным подпольщикам. Розовый, зеркально отполированный гранит памятника к вечеру прогревался солнцем до живой приятной теплоты. Мне очень нравилось лежать на гладких гранитных плитах или бегать и прыгать по ступенчатому основанию памятника. Отсюда был виден памятник П.Шмидту. На фоне дальнего морского горизонта, в лучах заходящего солнца черное знамя памятника острой иглой кололо небесную лазурь. Он был мне страшен, памятник. Под его основанием, ниже нулевого уровня, было углубление, в котором несколько ступеней вели к маленькой узкой железной дверце. Мама объясняла, что там за дверцей склеп, где и лежат убиенные. Это-то и страшило. Я боялся приближаться к этому месту, обходил его дальней стороной, старясь даже не смотреть в ту сторону.

      В близкой, за кладбищем, балке располагалась известковая печь. Неведомо почему, этот район подвергался неоднократной бомбежке как немецкой авиацией, в осаду, так и нашими – в оккупацию. Однажды я попал под такую бомбежку, когда шел мимо, на Пироговку, за хлебом. Я залёг под массивную стенку ограды кладбища, кажется, уже после того как упали бомбы. Бомбовой удар был кратким, одноразовым. Мелкая известковая пыль белым облаком накрыла всё вблизи и меня. Восстав из-за своего сомнительного укрытия, первое, что я увидел – белое от пыли знамя на могиле П.Шмидта. Тогда я уже не боялся подходить к памятнику. Однажды даже спустился по ступенькам к склепу. Дверь была оторвана, и передо мной зиял темный вход, из склепа веяло почему-то теплом, а не предполагаемым холодом. Внутри было пусто. Ничего не было. На запылённом полу валялись какие-то разрозненные кости. Теперь уж не помню, когда был восстановлен памятник, вероятно, меня уж не было в городе.

      Центральная севастопольская площадь знаменита сама по себе, как памятник. Её первородное имя – Екатерининская. После 1917 года площадь неоднократно переименовывалась: в 1920-е годы она называлась пл. Труда, Красной пл., с мая 1928 года — пл. III Интернационала – это уже на моей памяти, затем, в 1946 — 1951 голах — пл. Парадов, затем пл. Ленина и в 1957 году названа именем П. С. Нахимова.

      Для меня площадь Центральная тесно связана с детством и юностью. Здесь перед войной на флотских праздниках бывали выставки корабельной техники и вооружения. Можно было всё трогать руками, заглянуть в дальномер или перископ, покрутить послушные ручки управления лёгкого скорострельного орудия, - всех удовольствий не счесть.

       В первые дни после освобождения города здесь был торжественный митинг, и я видел горстку мирных жителей, выживших после осады и оккупации, и очень устал, т.к. очень долго ждали к началу высокого начальника (часа три на солнце, без воды). Тогда-то впервые услышал гимн Советского Союза вместо знакомого Интернационала. 

       Водная станция на морском краю площади, бывший яхт-клуб, на лето становилась моим вторым домом. Здесь я впервые самостоятельно поплыл, здесь тренер Парамонов безуспешно готовил из меня пловца, здесь в секции бокса у Макеева я получил первый и последний урок, здесь в секции гимнастики меня кое-чему научили. 

       Рядом была Графская пристань. Отсюда мой отец в мае 1944 года перевозил на рыбачьем моторном баркасе военных с Северной и Корабельной стороны. Несколько раз с ним ходил и я, и даже держал румпель. Сюда на деревянный пирс я позже приходил встречать и провожать моих военных братьев. 

      И, наконец, в те давние времена сюда можно было рано утром или вечером приезжать на велосипеде и кататься на гладком асфальтовом просторе.

      В центре площади, как и положено для всех уважающих себя площадей, стоял памятник. Только вот постамент памятнику менял своих владельцев в зависимости от «времени года на дворе». Первый памятник был поставлен П.С. Нахимову, в 1898 году.

Далее привожу выписку из статьи Е.Шацило (Источник - блог "Севастопольской газеты").

«Но в 1928 году памятник Нахимову был демонтирован, как слуге царя и царскому адмиралу. А в 1932 году на его месте был установлен памятник Ленину. Правда, он там простоял недолго. В 1942 году его взорвали фашистские оккупанты.

Однако памятник Ленину быстро восстановили, но теперь он выглядел абсолютно по-другому.

      Вот в таком виде он и простоял до 1957 года. Тогда Севастополь посетил Никита Хрущев, именно по его распоряжению был демонтирован памятник Ленину, что по советским меркам было неслыханно, и площадь стояла пустой. И только два года спустя архитектором А.Арефьевым и скульптором Н.Томским был установлен памятник, который мы видим и поныне: адмирал стоит во флотской шинели, на груди у него крест Святого Георгия 4-й степени».

      Стоп, ребята! О памятнике Ленину что-то не так. Тут либо меня подводит память, либо в предложенный текст поселилась «Ашибка». Памятник не немцы взорвали, он сам упал от взрыва бомбы, и указательным пальцем правой руки, вытянутой с угрозой в сторону «пгесквегного» Запада, пробил асфальт и стал указывать почему-то на центр земли, что, вероятно, сказалось на дезориентации пролетариата, и посему мы теперь имеем то, что имеем. О катастрофе с памятником пьяно и громогласно сообщил мой дядя Шура Ольхин, по кличке «Бемс», - очевидец и белобилетник. В комментариях к событию он добавил, что теперь вождь указывает последний путь нам, оставшимся ещё в живых. Или, если всё не так, то он, вероятно, пророчествовал грядущее, войдя во «внезапное и невыводимое из прошлого опыта понимание существенных отношений и структуры ситуации в целом, посредством которого достигается осмысленное решение проблемы, открытие и пророчество» - так в психологическом словаре определяется состояние, называемое «ИНСАЙТ».

      Довоенный памятник я помню. Вождь стоял в окружении лихих революционных пацанов. Мне хотелось взобраться к солдату с винтовкой, чтоб пощупать штык, но мама сказала, что мне нельзя, а нескольких вип-детей, что лазали по памятнику под защитой милиционера в белой кассетке и перчатках, назвала плохими детьми. Так вот, первый восстановленный памятник действительно не был похож ни на что. Одинокий маленький бронзоватый человечек стоял, неестественно вывернув туловище и для устойчивости опираясь то ли на пень, то ли на задрапированную тумбочку. Пьедестал был непривычно пуст, вождя никто не окружал и не охранял.  

     Потом этот памятник был заменен на памятник, очень похожий на довоенный. Может быть, это был восстановленный прежний монумент с революционными ребятами вокруг, я не знаю. Вот он-то и простоял до 1957 года. Потом новый памятник  В.И. Ленину, теперь в окружении людей без оружия,  переместился на центральный холм, перед Владимирским собором – странная улыбка истории.

    Гордый, самый лучший памятник в мире, лицо любимого города, не столько его физическая суть, сколько его чистая, славная, великая и скромная душа, для меня та звезда заветная, которая вела меня по жизни, моя надежда и защита.

    За время осады, бомбежки и обстрелов, в оккупацию – запретная зона не позволяла мне увидеться с моим любимым памятником. В первые же дни после освобождения мы с бабушкой пришли на Приморский бульвар и к памятнику. Его военные раны, вырванный осколком кусок диоритовой колонны, простреленные крылья орла, вызвали во мне почти физическое ощущение боли. Но он выстоял, а мы уж при нём.  

      Однако помнится мне памятник совсем другим, здоровым и веселым. Яркий летний день. Война будет потом. Сейчас весь Севастополь на пляжах. Весь берег Приморского бульвара занят телами купальщиков. Да-да, тогда разрешалось купаться возле Памятника, и далее под стенами Биостанции, где был пляж под названием «Солнечный».

      По скалистому основанию памятника ползают оголённые люди, им мало места на берегу. Безрассудно отважные, но неумелые, молодые люди прыгают с уступов, стараясь как можно сильней разбить себе голову о подводные рифы, утыканные лезвиями мидий, или поломать, на выбор, руки, ноги, позвоночник. Страшным воспоминанием детства осталось, как мужики волокли по песку окровавленное тело незадачливого прыгуна. Набежавшая толпа любопытных,  тесня и толкая друг друга, сопровождала плотным кольцом несение тела до самого входа в Приморский бульвар, к «карете скорой помощи». Детским, незатуманенным рассудком, чувствовал я исходящую от людей жажду зрелища, но не сострадание. « …В ляжках зуд. Стеньку Разина везут!» (Е.Евтушенко)                   

     Сейчас вспомнилось: в первые послевоенные годы я ведь то же прыгал с него, но, как старожилу, мне были известны места, куда можно прыгать, а куда не следует.

      Теперь «Памятник затопленным кораблям» гордо стоит в пустынном  одиночестве, не обремененный тяжестью и безобразием людских тел.


 
 
No template variable for tags was declared.
Дарья Ильгова

Москва
Комментарий
Дата : Ср октября 30, 2013, 10:07:25

В помощь автору: "порядок" в немецком языке женского рода - die Ordnung. Хотя здесь я бы посоветовала вообще убрать артикль.
Галина Мальцева-Маркус

Москва
Комментарий
Дата : Ср октября 30, 2013, 10:37:26

это произведение понравилось мне еще на конкурсе- такие живые зарисовки из собственной памяти...
Наталья Баева

Москва
Комментарий
Дата : Чт ноября 07, 2013, 18:28:26

Светлое впечатление от этих зарисовок из детства. Хотя и о страшном. И вообще эта "документальная проза" написана довольно художественно и живо. Спасибо автору!
-----
Даша, спасибо за помощь автору) Думаю, в данном случае артикль der - это тоже часть документа, и правила немецкого языка тут ни при чем. Так говорили про этот самый "ordnung" русские мальчишки, потому что в сознании русского человека "порядок" не может быть женского рода. И тут есть определенная философия. Не надо эту философию разрушать ради правил чужого языка)
Дарья Ильгова

Москва
Комментарий
Дата : Пн ноября 11, 2013, 11:54:44

Наташа, философию разрушать ни в коем случае не надо:) Моя вина в том, что я её в силу знания немецкого ли, в силу ли, наоборот, ограниченности своей не вижу в этом конкретном употреблении.
Но вот что я вижу, так это употребление слова с артиклем, о котором вообще не каждый русский знает, тем более, мальчишка:) Орднунг никуда не денется, если артикль убрать, и философия никуда не денется тоже. Просто это не будет так бросаться в глаза знающим правило.
Ты же знаешь, что нет предела совершеству, поэтому я ни в коем случае не хотела обидеть автора и уличить его в незнании, я всего лишь хотела уберечь от придирок таких же любителей немецкого, как я сама:) Но, разумеется, на всё воля автора)
Наталья Баева

Москва
Комментарий
Дата : Пн ноября 11, 2013, 14:38:36

Даш, да что ты, какая "вина"?))) Наоборот, спасибо, в любом случае замечание полезное. Не знаю, как там насчет мальчишек, а вот я помню из детства, что мы только так это и называли (в шутку, конечно) - "дер орднунг", просто потому, наверно, что без этого нашего неправильного артикля, на наше ухо, сам по себе "орднунг" не так убедительно звучит:) "Дер" жесткости придает)))
Владимир Олегович Вавилов

Севастополь
Комментарий
Дата : Вс ноября 24, 2013, 16:58:35

Немецкого не знаю; при первом прочтении меня смутило другое – «мальчик Фил». Сомневаюсь и сейчас.
Прозвища на американский манер характерны для более позднего времени: в столицах – для эпохи «стиляг», в провинции – ещё позже. Но никак на для первых послевоенных лет.
Скорее, прозвище «плохого мальчика» – от его фамилии или имени – было «Филя», но никак не «Фил».
Миньковская Роза

Севастополь
Комментарий
Дата : Вс декабря 08, 2013, 15:11:16

"Воспоминания" написаны языком, адаптированным к современности и некоторые фрагменты - явно дань моде и конъюнктуре. Лёгкое ёрничание и пафосность - губит текст. Хотя претензий к автору нет, это ведь не литературное произведение и автор не литератор.
"курящий Фил" (тогда анашу ещё не курили), атмосфера класса описана как-то ирреально.
А это - вообще отпад:

"Однако всегда и во всем критически настроенные еврейские мальчики первыми указали ошалелому вестнику на отсутствие реализма в его сообщении и высказали сомнения в обладании им способностью к телепортации, т.к. видели с утра, через окно класса, как он тайком курил в подъезде напротив.")))

А мальчики остальных национальностей сразу поверили Филу? )))

Это после войны и после массового расстрела евреев и крымчаков в Севастополе (и не без помощи некоторых местных жителей), у мальчика Г.Задорожникова оказались мальчики-евреи (во множественном числе) в классе? За период оккупации Севастополя евреи и крымчаки были уничтожены полностью. Все, не ушедшее на фронт (старики, женщины и дети). Спаслась случайно одна девочка. И всё.

"Было часов 9 утра 9-го мая 1944 года. В город входили Наши. Я вылез из подвала, где вся семья провела ночь, наполненную взрывами бомб и снарядов. Был я, как бы это сказать, не в себе, лёгкий и прозрачный, как это утро, ошарашенный небывалой громкой тишиной, не сбросивший остатки тревожного сна и немного голодный."

Но до 9 мая 1944 г. (именно тогда закончилась оккупация города немцами), мальчик не голодал. Его папа и дядя (будучи не на фронте) работали рыбаками и снабжали немцев и население (включая себя) рыбой, где работала его мама не помню. Все работающие в период оккупации в Севастополе снабжались карточками и не особо бедствовали (с 1942 г. работали почти все предприятия, столовые, поликлиники, школы, театр и пр.). И голода в их семье не было. Голодали те дети и мамы, чьи отцы и мужья были в Красной армии или уже погибли и ничем не могли помочь своим семьям. а средняя зарплата работающего на немцев севастопольца составляла тогда около 300 руб. Не густо, но прожить можно было. Особенно, если мужчины в семье рыбачили и продавали рыбу (это было разрешено). Так что, не проявляя враждебности к оккупантам, вполне можно было не только выживать, но и жить. Одна моя знакомая всё вспоминала, как её маму и их, детей, шоколадками румыны кормили. И они при румынах (они у них квартировали) жили лучше, чем при муже, который попивал и маманю поколачивал.

Так что полагаю, некоторая "нелюбовь" к вождю мирового пролетариата и его памятнику у рассказчика коренится в детских впечатлениях.
Отнюдь не таких трагических, как у других, кому меньше повезло тогда.

Вход

 
 
  Забыли пароль?
Регистрация на сайте