да. вот - мой первый курс. апрель. открывается дверь в комнату на четыре койки. дверь с огромной дырой сверху. с дурацким попугаем под потолком, который планировал надо мной по утрам. дверь - в моё семнадцатилетие, вольную жизнь на честные заработанные в самом центре парка "Дружба", в трёх шагах от Речного вокзала. Дурацкая юность, которая была прекрасна только университетским театром по вечерам и дружбой с двумя-тремя людьми. С одним из них мы... ох! это была эпопея дурацких шуток, только нам понятных, дурацких жестов, чей язык понимали только мы вдвоём... и серьёзных дел, потому что совесть его дружила с моей. мы, даже больше скажу, были братьями по совести. это во внутренней жизни. а во внешней - совершенными дураками. мы верили всему, над чем смеялись. Мы смеялись раскатами, пениями, кваканиями. До лопания сосудов на лице. До заиканий. Мы трескались от смеха. И каждый раз у нас болели животы, потому что этот смех от играющей на гитаре капусты или говорящей консервной банки невозможно было пережить! если я рисовала, а он заходил в комнату , то мы мазались моими масляными красками так, что потом наша кожа была зелёной и не отмывалась. и преподователи Университета Гражданской Авиации думали, что мы больны. мы совершали опыты над нашими телами, вприпрыжку несясь по общажному коридору. наперегонки. Мы - ловили в баночки клопов и подсовывали их жуткой тёте, которая звалась коммендантом. Мы пили водку. Мы переносили куда-то к кому-то вещи. Мы варили сосиски, которые потом кто-то умудрялся спереть прямо из ковшика. Мы, вообще, часто спасали друг друга от студенческого голода. и студенческого ужаса постных лиц. не близких к творчеству с моей стороны, и не близких к десткому естеству - с его. Мы заливались смехом до глубокой ночи, и на нас никто не жаловался, потому что все, кто к нам приходили - оставались смеяться с нами или над нами.

А началось всё с того, что однажды утром открылась дверь. Та дверь, что с огромной дыркой. На пороге стоял с совершенно дурацкой улыбкой совершенно долговязый парень очень тонкого размера. Стоял, декларируя какой-то стих. Мне.

а мне было семнадцать. я только разобралась со своей жизнью и переехала из домашнего уютного гнезда на 14-й этаж общежития, мужской этаж, потому что девушек в нашем вузе, в принципе, было немного. Переехала в дурно-пахнущие пространства, в шатающиеся от матчей стены по всему периметру комнаты, в коридоры с крысами и тараканами, но с абсолютной свободой! И вот за этой дверью той жуткой комнаты, которая казалась мне прорывом в свободу от времени, потому что я впервые жила вне электричек и автобусов... за этой дверью стоял парень и глупо улыбался. потом он зашёл. я его - в смех. он мне через пару дней - ландыш в банке. Выкопал в каком-то лесу. Я над ландышем, мол, хахаха. И он тоже.

Правда, потом, когда из той комнаты меня выселили, я долго корила себя за белое чудо, оставленное засыхать на казённом столе. Я не взяла его с собой. Я его с собой не взяла. Я забрала все свои вещи, но ландыш - не взяла. И ему не сказала, что плачу о ландыше. А я плакала... И думала, что вот он был в лесу, потом в руках, потом - в баночку осторожно пересаженным, потом - мне врученным. И потом - странная гибель, потому что жить должен был долго. Потому что жизнь вторую дали. но ... не приняли.

Потом мне было восемнадцать. И мы впервые сдали кровь. То есть стали донорами. Я так увлеклась, что превратилась в кровяного лектора - во всяких формах рассказывала студентам, как это круто - сдавать кровь. И показывала на примере себя и на его примере. Худой ведь. Еле ходит. Кажется, сейчас переломится. Ан-нет! положенные 450мл сдаёт и рад. И потом с ним мы ездили к детям, на смерть приговорённым. Лысым. На юг Москвы. И там опять сдавали кровь. И там он, обратно, не снимая маски и этого жуткого голубого колпака, смешил меня в метро, изображая больного. И люди ему уступали место. Да... фото даже в каком-то из телефонов осталось. Вскрою потом, вспомню и заплачу.
А ещё у него над кроватью висел Ленин. Он, вообще, был из бравых пионеров, страдающих за социализм и прочую благую ересь. Он думал, что в этом жизнь. А жизнь была в том, чтобы так думать. И не важно, что думаешь. главное - ТАК думать.
"Ой, дурак" - говорили все мои соседки, когда он появлялся на пороге комнат, которых сменилось немало.

Однажды он пришёл в противогазе. И потом мы долго бегали с ним, пугая девчулек накинутыми на плечи пледами. Да он сам был как противогаз. С огромными добрющими глазами. С детскими губками, какими-то невинными... Господи... вечный мальчик. даже не юноша. Малыш, упоенно смотрящий в небо. По призванию пошёл. Самолёты - и всё тут. Из авиационной семьи. Души не чаял. Обожал камуфляж. Принесёт какой-нибудь самолётик - и хвастает. мол, вот, самолётик. Да... у него же и прозвище было, благодаря мне, "Ил-76". Ил-76. Имя его ещё не выучила, а Ил-76 уже чаем поила. Вечно что-то нёс. Значки. Какие-то механизмы. Гайки. Всё - с любовью. Он весь был любовью. И с тем ландышем, и когда однажды догнал меня по дороге из института. Догнал... и то ли под зонт, то ли ещё как. И опять стихи. Я смеялась, как всегда.

А как-то была ночь.. одна из уютных одиноких ночей. Лежала я у себя, уже на втором этаже. Переселили. Только что закончила очередную повесть. Лежу, любуюсь ею на бумаге. Вымеряю ошибки, правлю, в общем, пытаюсь понять, что сотворила и зачем. Стук. Только он. некому больше! Стоит на пороге. Я ему - заходи. Я ему - "Повесть написала". Он знал, что сейчас буду читать. Садился на край и слушал. так было всегда. И я читала упоенно, потому что обычно именно он был первым слушателем. И эти его глубоко посаженные глубокие глаза. Внимательные. Неморгающие. Но тут... уже кульминация повести, уже вот-вот...
...а, надо сказать, что на втором этаже общежития был довольно просторный козырёк. И второй этаж - по длине четвёртого.
так вот... слышим мы звуки за окном. А окно - прям на конец козырька. Я отрываюсь от чтения. Свет выключаем. Занавеску отодвигаем... о, мать моя женщина! Силует. Чёрный. На краю! кидаться собрался!
Я, как была, в глупой зелёной ночной рубашке, вскочила... "Ил-76" тоже вскочил. Бросились спасать! И как-то сразу скоординировались... один к одному окну, второй - к другому на вылазку. Втиснулись в стёкла... и видим, как тот, что самоубийца, тянет за пожарный шланг второго. С земли.
(ну, не попасть было в общагу чужим. А бухать-то хочется.)

Вот так мы в расстроенных чувствах ушли дочитывать мои изыскания. и уже как-то не шло. И как-то оба мы поняли, что по-одинаковому дураки.
А потом были третий и четвёртый курсы. Я уплывала до ночи в театральные действа - единственное утешение в отвратительных серых стенах института. А когда выплывала - возвращалась к себе. И там опять стучался в дверь. Опять заходил. Приносил в кульке печенье. Или конфеты. Или, если ничего не было, сухой хлеб. И я вскакивала. Бодрилась. Смеялась. И я наливала чай. И ставила ещё для кипятка. И мы опять кричали, дурачились, били друг друга по голове, рассказывали байки, читали стишки... И он был в потасканной футболке на худющем теле, и я была короткостриженной, в тельняшке. с прыщами. И, господи, как мы дурачились!
...
И я не помню, когда мы виделись в последний раз. Когда он был - последний раз. Помню, у него отросла шевелюра. И волосы такие были хорошие на ощупь. Такие сильные. Помню - договаривались слазить в пещеры. Помню - осталось в нём что-то ясное и сладко-детское, что меня стало раздражать. И помню последнюю водку. Так хорошо помню. Комнату с красной шторой. И до пяти утра мы балагурили. Компанией человек в пять. Потом провожали друг друга. Так хорошо было. В последний ли это было раз? Было так, как бывает, когда выговоришься. Когда просыпаешься - а мир другой! всё чище и лучше. Вот так было тогда. И на Речной вокзал уже опустился рассвет, и уже была какая-то последняя весна... то есть последний день весны. или месяц. или даже июнь. Но было очень тепло. И, помню, кто-то уснул.. может быть даже я.

... Да, он всегда гладил меня по плечам. И всегда совершенно бестелесно. Трёхлетним пасынком гладил. И я давала ему плечи с лёгкостью крыльев воробья. Так же взлетала. Я могла дать ему плечи когда угодно. будь это поздно ночью или где-то на жутких красных стульях нашего института, или даже на улице. Так странно сейчас это вспоминать. Ведь он же любил меня. Он так меня понимал, что любил. Он любил, не думая. Ведь я же помню его так ясно, как помнят главное: первый огурец в конце зимы, первый снег после ночи любви или первую тетрадь. Да.

Сегодня я узнала, что Коли нет. Его нет.
Мечтатель. Построил с другом самолёт. Решил - будет летать. Полетал-полетал самолёт... А в какой-то момент передумал. Двигатель передумал. Подумал, что, пора от неба к небу. И упал. Носом вниз. С полсотни метров. Упал вместе с Колей.
какая прекрасная смерть! Умереть от того, что любишь всем сердцем. Умереть другу рядом с другом. Умереть на сцене актёру, в горах - альпинисту, и хорошему человеку - от любви! Господи, какая прекрасная смерть, о которой я узнала сегодня утром. Вдруг вспомнив: "А как там Коля?". А коли уже нет.

Вот одна из его записей под какой-то фотографией (это я не то чтобы намёки ищу. это я так):

"Кстати, вот и ответ на вопрос, есть ли жизнь после смерти))"

или вот ещё под фотой с топором:

"Почему сразу "Ужасно! Покойник!" ?
Ну оступился, ну упал... Ну топор сверху прилетел... Не уворачиваться же от него: топору в землю вредно...
Придумают же... "Покойник"...
Паникерство?)))"

И увидели ли его прекрасные светлые глаза вождя пролетариата ВИ Ленина? И повязал ли он на себя галстук? И что он там делает, в смерти? И что с его небесной душой вечного мальчика? И что с его худющими пальцами? И как его прекрасное желание - летать! - стало залпом к смерти! Такой прекрасной смерти. И сколько ему было? на год старше меня. Сейчас ему было бы двадцать семь или двадцать шесть. Значит, он погиб в двадцать .... пять?
О, приснись мне, милый друг!
ведь я же не знала.
А если б знала?
Если б я знала, то я бы ни за что на свете не оставила тот ландыш, твой ландыш, засыхать.

а может быть его приютила коммендантша? ведь они же добрые, хоть и рядятся ведьмами.

Наталья Баева Москва

Дата : Пт марта 01, 2013, 14:46:05 Пронзительная история. Вот уж где не может быть разночтений в трактовках. Выдумать такое нельзя. Обдумывать - неуместно. Всё просто, как жизнь и смерть...

Галина Мальцева-Маркус Москва

Дата : Пт марта 01, 2013, 22:37:58 да... без комментариев. Не хочется говорить ни про уровень авторского мастерства, ни про что-то еще... Просто спасибо, Мария, за этот свет...

Ирина Митрофанова Москва

Дата : Вт марта 05, 2013, 14:41:43 Прекрасно. Наверное, есть что-то большее, чем семейное счастье, успех в любимом деле. Такой вечный полет из жизни в жизнь, и смерть тут не властна.

Ирина Митрофанова Москва

Дата : Вт марта 05, 2013, 14:44:35 Перефразируя Горького: "Рожденный летать, ползать не будет"

Василий Зозуля Нижневартовск

Дата : Вс марта 10, 2013, 10:57:08 Бедная девочка... А за текст - поклон.

Вход

Логин:
Пароль:
	Запомнить
	Забыли пароль? Регистрация на сайте

Это случается с каждым...

Введите почту чтобы восстановить пароль:
Чтоб выйти нажмите Отмена.