.jpg "Заказать третий номер") 
СЕРГЕЙ СОБАКИН. ГРИГОРИЙ-"БОГОСЛОВ" СНЕЖАНА ГАЛИМОВА. ТОНКИЙ ШЕЛК ВРЕМЕНИ ИРИНА ДМИТРИЕВСКАЯ. БАБУШКИ И ВНУКИ Комментариев: 2 МИХАИЛ ОЛЕНИН. ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ
АНФИСА ТРЕТЬЯКОВА. "О РУСЬ, КОМУ ЖЕ ХОРОШО..." Комментариев: 3 АЛЕКСЕЙ ВЕСЕЛОВ. "ВЫРОСЛО ВЕСНОЙ..." МАРИЯ ЛЕОНТЬЕВА. "И ВСЁ-ТАКИ УСПЕЛИ НА МЕТРО..." ВАЛЕНТИН НЕРВИН. "КОМНАТА СМЕХА..." ДМИТРИЙ БЛИЗНЮК. "В ШКУРЕ ЛЬВА..."
НИНА ИЩЕНКО. «Русский Лавкрафт»: Ледяной поход по зимнему Донбассу АЛЕКСАНДР БАЛТИН. ПОЭТИКА ДРЕВНЕЙ ЗЕМЛИ: ПРОГУЛКИ ПО КАЛУГЕ "Необычный путеводитель": Ирина Соляная о книге Александра Евсюкова СЕРГЕЙ УТКИН. "СТИХИ В ОТПЕЧАТКАХ ПРОЗЫ" «Знаки на светлой воде». О поэтической подборке Натальи Баевой в журнале «Москва»
СЕРГЕЙ ПАДАЛКИН. ВЕСЁЛАЯ АЗБУКА ЕВГЕНИЙ ГОЛУБЕВ. «ЧТО ЗА ПОВЕДЕНИЕ У ЭТОГО ВИДЕНИЯ?» МАРИНА БЕРЕЖНЕВА. "САМОЛЁТИК ВОВКА" НАТА ИГНАТОВА. СТИХИ И ЗАГАДКИ ДЛЯ ДЕТЕЙ НАТАЛИЯ ВОЛКОВА. "НА ДВЕ МИНУТКИ..." Комментариев: 1
"Летать по небу – лёгкий труд…" (Из сокровищницы поэзии Азербайджана) ПАБЛО САБОРИО. "БАМБУК" (Перевод с английского Сергея Гринева) ЯНА ДЖИН. ANNO DOMINI — ГИБЛЫЕ ДНИ. Перевод Нодара Джин АЛЕНА ПОДОБЕД. «Вольно-невольные» переводы стихотворений Спайка Миллигана Комментариев: 3 ЕЛЕНА САМКОВА. СВЯТАЯ НОЧЬ. Вольные переводы с немецкого Комментариев: 2
|
Просмотров: 2426
23 декабря 2012 года
Одно из самых ярких проявлений своеобразия поэтического мира и поэтической техники Бродского – это тезисность, афористичность его художественной мысли. В данной статье я намерен уделить как можно больше внимания исследованию именно этой особенности его творчества, ибо всё остальное, на мой взгляд, не выходит за рамки ординарного в поэзии, если учесть, сколь экзотично и своеобразно проявила себя русская и зарубежная поэтическая литература конца девятнадцатого и начала двадцатого веков. После экспериментов: интимных – Шарля Бодлера; филологических – Велимира Хлебникова; семантических – Бориса Пастернака; и композиционных – Владимира Маяковского, - вряд ли можно назвать чем-то экстраординарным, к примеру, постоянную потребность Бродского в неожиданных переносах мысли с одной строки на другую. Об этом много писали, этому многие подражали, но всё же это – не более чем дань индивидуальности, осмысленная попытка выделиться из сферы поэтической традиции. Афористичность же, на мой взгляд, - естественный результат духовных порывов, устремлённых в область «чистой мысли», а, значит, и «чистого искусства». Многие считают, что тезисность в изложении мысли – привилегия исключительно философии. Даже проза, по мнению тех же многих, не терпит лаконизма, не говоря уже о поэзии. Бродский доказал, что это далеко не так. Афористичность, напротив, обогащает его поэзию дополнительным смыслом, глубоким подтекстом (подтекст (термин Мориса Метерлинка) – внутреннее содержание текста, его глубина), наделяет поэтическую речь своеобразной, ни с чем не сравнимой интонацией, осветляет её. <...> Мысль, констатация факта, намёк, ощущение, выраженные лаконично, проникают в человеческий мозг свободно, не встречая на своём пути никаких преград; они как бы сразу проскальзывают в подсознание, минуя барьеры, воздвигнутые рационалистическим началом в человеке. Иначе дело обстоит с многосложными, громоздкими фразами, тяжело перетекающими из одной строки или строфы в другую. Как бесформенные булыжники, они медленно закатываются в сферу нашего сознания, оставляя после себя длинные, широкие борозды – следы сомнения. Когда Бродский пишет: «Фантазия подчёркивает явь»[1], укладывает эти три сло?ва в одну строку, ставит точку, а затем, как ни в чём не бывало, начинает развивать другую мысль, читателю волей-неволей приходится задуматься, что означают эти слова. Из области поэтического восприятия читатель стремительно перемещается в область философского осмысления. Он задумывается над ними также глубоко, как задумался бы, к примеру, над афоризмом Фридриха Ницше. Но Ницше – философ, а Бродский – поэт, использующий философскую афористичность, как средство для более глубокого проникновения в сознание и подсознание читателя. Кульминация у Бродского также нередко афористична. Чтобы подвести итог в каком-либо стихотворении или кратко и, в то же время, ёмко завершить какую-либо строфу, поэт часто прибегает к философскому лаконизму. С помощью этого стилистического приёма Бродскому удаётся придать тексту внутреннюю законченность, а также усилить силу подтекста, расширяющего смысловую перспективу произведения. Вот начало стихотворения «Остановка в пустыне»:
«Теперь так мало греков в Ленинграде, что мы сломали Греческую церковь, дабы построить на свободном месте концертный зал. В такой архитектуре есть что-то безнадёжное. А впрочем, концертный зал на тыщу с лишним мест не так уж безнадёжен: это – храм, и храм искусства. Кто же виноват, что мастерство вокальное даёт сбор больший, чем знамёна веры? Жаль только, что теперь издалека мы будем видеть не нормальный купол, а безобразно плоскую черту. Но что до безобразия пропорций, то человек зависит не от них, а чаще от пропорций безобразья»[2].
Последние три строки можно было бы без всяких опасений вставить в какой-нибудь философский или научно-философский текст, и никто бы даже не догадался, что первоначально эти строки были частью текста поэтического. Разве что ритм, выдержанный в них как условность, выдал бы нам их прошлую судьбу. Но, между тем, строки эти столь гармонично вписываются в общий тон стихотворения, что нам остаётся только восхищаться тем мастерством, с которым Бродский соединяет, сливает в одну две диаметрально противоположные друг другу стилистические сферы. Среди поэтов бытует мнение, что первые две строки приходят свыше, по вдохновению, остальные же – плод фантазии и мысли, отшлифованный, подобно алмазу, посредством поэтического мастерства. Но, как правило, заурядный поэт начинает очередное из своих стихотворений либо изысканной метафорой, либо красивым сравнением. Бродский же – не поклонник красивостей и намеренного изящества, отдающего искусственностью. Своё стихотворение «Открытка из города К.» он начинает с глубокого по смыслу афоризма: «Развалины есть праздник кислорода/ и времени», который (если, конечно, заменить слово «праздник» на слово с более научным оттенком) вполне может быть включён в любой современный учебник по геологии или химии. Естественный, рационально обоснованный ход мысли для Бродского – одно из основных требований им же созданного поэтического стиля, подразумевающего под собой ясность и предельную лаконичность. В данном случае первые две строки представляют собой своеобразную точку опоры, фундамент, на котором строится последующее повествование. Они как бы включают в себя стихотворение целиком, но в предельно сжатом виде. Афоризм здесь – это квинтэссенция всего произведения, источник, из которого вытекает ручей постепенно развивающейся мысли. Для того чтобы проследить развитие этой мысли, необходимо привести здесь всё стихотворение целиком.
Открытка из города К. Томасу Венцлова.
Развалины есть праздник кислорода и времени. Новейший Архимед прибавить мог бы к старому закону, что тело, помещённое в пространство, пространством вытесняется. Вода дробит в зерцале пасмурном руины Дворца Курфюрста; и, небось, теперь пророчествам реки он больше внемлет, чем в те самоуверенные дни, когда курфюрст его отгрохал. Кто-то среди развалин бродит, вороша листву запрошлогоднюю. То – ветер, как блудный сын, вернулся в отчий дом и сразу получил все письма[3].
Как видно из этого примера, Бродский ведёт нить своего повествования от вступительной кульминации к завершающей. Они как бы окольцовывают всё произведение, состоящее, что примечательно, из трёх необычных строф, каждая из которых отделена от соседней не традиционным пробелом, а стоящим особняком словом (вода; кто-то). Вступительная кульминация – это предложение, стоящее первым в стихотворении, своеобразный афористический зачин, который я уже охарактеризовал. А завершающая кульминация – это заключительное предложение, представляющее из себя пояснение к предпоследнему. Потрясающее сравнение «ветер, как блудный сын» вызывает целый ряд ассоциаций, а последняя строка и вовсе возносит стихотворение на исключительную высоту, ибо напрямую воздействует на воображение читателя, вызывая в нём множество самых разнообразных фантазий, связанных с образом ветра, персонифицированного в некто, бродящего среди развалин города К. Сложная структура подобных стихотворных творений Иосифа Бродского имеет, на мой взгляд, своё объяснение. Одна из главнейших проблем поэтического творчества – проблема читательского внимания. Одна из главнейших целей поэта – удержать это внимание, не дать ему истлеть, ибо тление порождает усталость, усталость – скуку, а скука, в свою очередь, является сильнейшим врагом чтения. Внимание есть одна из разновидностей любопытства; любопытство же – драгоценный двигатель познания. Можно даже сказать, что любопытство есть то семя, из которого вырастает древо познания. Если рассматривать внимание, как разновидность любопытства, то становится очевидным, почему всё примитивное и односложное привлекает к себе так мало человеческого внимания: примитивное невозможно познать, ибо оно уже познано нами в момент своего появления в нашем сознании. Поэтому любопытство минует всё примитивное и постоянно нуждается в том, что носит на себе печать сложности, ибо только сложность может способствовать его росту. Но я отнюдь не возвожу сложность в ранг необходимого критерия всякой полноценной литературы. К примеру, роман, повесть или даже поэма могут вполне удовлетворить читательское внимание, не располагая при этом сложной композицией или сложной системой подачи мысли. Но в стихотворении сложность становится приёмом, с помощью которого поэт способен загипнотизировать сознание читателя, уведя его в экзотические джунгли собственных мыслей. Естественно, не всякое стихотворение обязано быть сложным по необходимости: «Я вас любил: любовь ещё, быть может…» А.Пушкина гениально в своей простоте! Но, в данном случае, речь идёт о поэзии двадцатого века – века динамизма и квинтэссенций. Пространная, прозрачная простота, вызывающая в романтических умах сентиментальные чувства, осталась в веке девятнадцатом. И Бродский, как, впрочем, и всякий умный человек, отлично это понимал, намеренно избегая употребления каких бы то ни было шаблонов и затасканных словесных оборотов в своих поэтических произведениях. На мой взгляд, искусственная сложность стихотворений Бродского оправдана в той же степени, в коей оправдана искусственная простота стихотворений Пушкина. В одном из самых известных стихотворений И.Бродского «Разговор с Небожителем» также есть несколько предложений, выраженных в афористическом ключе. Приведу здесь одно из них:
«Вот это мне и блазнит слух, привыкший к разнобою, и облегчает разговор с тобою наедине. В Ковчег птенец не возвратившись, доказует то, что вся вера есть не более чем почта в один конец»[4].
Как видно из примера, строфика в данном стихотворении довольно необычна и сложна. Также заслуживает внимания то обстоятельство, что выделенная мною часть цитаты, представляющая собой истинный поэтический эталон философской лаконичности, стоит во второй части строфы. Это усиливает остроту читательского восприятия, нагнетает ожидание кульминации. Но поэт этим не ограничивается, он продолжает идти путём «чистой мысли», избегая всяческих красивостей и искусственности. Обращаясь к Богу, он восклицает:
«Там, на кресте, не возоплю: «Почто меня оставил?!» Не превращу себя в благую весть! Поскольку боль – не нарушенье правил: страданье есть способность тел, и человек есть испытатель боли»[5].
Бродский очень часто использует слова «есть», «суть» (от глагола «быть»), что наглядно демонстрирует данный пример. Будучи поэтом весьма «современным» (в самом широком значении этого слова), он, тем не менее, не гнушается употреблением устаревших форм, что, впрочем, не является недостатком. Я бы даже приписал эту лексическую архаичность и консервативность к достоинствам его поэзии, придающим ей своеобразный колорит и самобытность. Но вернёмся к афористичности Бродского. Для Бродского афоризм – это приём, способ достичь естественности в изложении мысли. В качестве подтверждения своих доводов и рассуждений - подборка поэтических афоризмов поэта, взятых из стихотворений разных лет: «Время создано смертью», «Звук – форма продолженья тишины,/ подобье развевающейся ленты» (на мой взгляд, один из лучших афоризмов Бродского), «Здесь, на земле,/ от нежности до умоисступленья/ все формы жизни есть приспособленье», «Реки и улицы – длинные вещи жизни», «Убийство – наивная форма смерти,/ тавтология, ария попугая…», «Мир состоит из наготы и складок», «Тело обратно пространству», «Сильный мороз суть откровенье телу/ о его грядущей температуре…», «Время есть холод», «Холод ценит пространство», «Жизнь – сумма мелких движений», «Причин на свете нет,/ есть только следствия. И люди жертвы следствий», «Точка всегда обозримей в конце прямой», «Масса,/ увы, не кратное от деленья/ энергии на скорость зренья/ в квадрате, но ощущенье тренья/ о себе подобных»[6]. <...> В поэзии Бродского очень существенно фаталистическое начало. Часть речи – единственное, что остаётся от человека, ушедшего в подземную грусть, потерявшего всякую веру в грядущее. Старость, процесс старения, страх старости, констатация старости – вот, что содержится в надтреснутых сосудах поздних стихотворений: «Я уже не способен припомнить, когда и где произошло событье. То или иное. Вчера? Несколько дней назад? В воде? В воздухе? В местном саду? Со мною?»[7] или «В определённом возрасте время года совпадает с судьбой. Их роман недолог, но в такие дни вы чувствуете: вы правы. В эту пору неважно, что вам чего-то не досталось…»[8], «В эту пору ваш взгляд отстаёт от жеста»[9], «В разговорах о смерти место играет всё большую роль, чем время, и слюна, как полтина»[10].
В «зимней» эклоге (эклога 4-я) поэт из строфы в строфу повторяет: «Жизнь моя затянулась» - он словно ждёт смерти, даже в какой-то степени жаждет её. Цветаевская нервность, напряжённость сведённой скулы в повествовании – ещё один аспект творчества Бродского. Одно из наглядных доказательств этой особенности его поэзии – стихотворение «Мысль о тебе удаляется, как разжалованная прислуга…». Будучи небольшого объёма, оно насыщенно восклицаниями, ироническими оборотами, в нём даже присутствует прямая речь. Повествование предельно сжато – напряжение его стремительно нарастает, знаки препинания работают, как катализаторы, стихотворение вот-вот готово взорваться. Но взрыва не происходит: апофеоз мысли и чувства проявляет себя совсем по-иному. Последнее четверостишье - это не взрыв, но упадок, неожиданно распустившийся цветок безысходности и фатализма: «Остаётся, затылок от взгляда прикрыв руками, бормотать на ходу «умерла, умерла», покуда города рвут сырую сетчатку из грубой ткани, дребезжа, как сдаваемая посуда»[11].
«Города, дребезжащие, как сдаваемая посуда» - типичный пример незаурядной образности поэта. Его образы предельно ощутимы и явственно выпуклы, что придаёт слогу, которым написаны стихотворения, «благородную шероховатость» (к сведению: «благородно шероховатым» назвал слог «Божественной комедии» один из критиков-поклонников Данте). Можно вообще говорить о том, что вся поэзия Бродского построена исключительно на образах, что всякая страница книги его стихотворений есть не более чем калейдоскоп из изящных, объёмных сравнений и красивых, экзотических фантазий. Но, рассуждая так, мы станем жертвой тотального заблуждения, порождённого обманчивым впечатлением, возникающим при первом знакомстве с книгой. Ибо нельзя забывать, что идея у Бродского имеет огромное значение: её нельзя заменить образом или метафорой – она сама в себе, она самодостаточна. Бродский во всех отношениях идейный поэт. Можно даже предположить, что именно идея, точнее её возникновение, служило ему стимулом к созданию очередного стихотворения, а отнюдь не тот духовный подъём, который часто именуют вдохновением. Но суть какой-либо идеи не всегда можно осмыслить с помощью разума. Идея может апеллировать к подсознанию человека, к его чувственной природе. Гениальное стихотворение «Конец прекрасной эпохи» проникнуто единой идеей, но, тем не менее, читательскому пониманию подвластна лишь отдельная область этой идеи, большая же её часть, подобно тёмной стороне Луны, скрыта от нашего умственного взора – мы должны её почувствовать, а не осмыслить.
«Этот край недвижим. Представляя объём валовой чугуна и свинца, обалделой тряхнёшь головой, вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках. Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь. Даже стулья плетёные держатся здесь на болтах и на гайках»[12].
Рассуждая о судьбе России, Бродский сосредотачивает всё своё внимание на отдельных деталях, которые, с первого взгляда, кажутся абстрагированными от текста в целом. Он избегает столь часто встречающейся в подобных стихотворениях патетичности слога, его речь не пространна. Но, тем не менее, текст не выглядит разрозненным, напротив, целостность его очевидна, настроение сохранено до последней строки. Воробьиные кофты, газетный киоск, стены тюрем, плетёные стулья, этикетки и кассы, выбеленные красавицы, напитки, секундные стрелки – всё это, соединившись воедино, превращается в нечто, именуемое жизнью, жизнью в России, в том «тупике», где «раздвинутый мир сужается в одной точке, образуя конец перспективы». Идея здесь заключена в настроении, ибо только настроение, возникшее в душе художника и возведённое в степень словесного искусства его гением, способно разбудить в сердце читателя то чувство, которое выше мысли, выше сознания. Можно также сказать, что идея представлена здесь совокупностью образов, объединённых в нечто целое общим подтекстом, и созидающих, в единстве своём, настроение. Наконец, необходимо сказать несколько слов о композиции стихотворений Бродского, точнее, об их своеобразной строфике. Короткие произведения поэта, как правило, имеют либо традиционную систему строф, либо строки в них вообще никак не отделены одна от другой. Иначе дело обстоит с длинными стихотворениями, такими как «Примечания папоротника», «Эклога 4-я (зимняя)», «Эклога 5-я (летняя)», «Квинтет», «Осенний крик ястреба», «Разговор с Небожителем», «Конец прекрасной эпохи» и др. Почти все эти произведения написаны трёхстишиями, которые, впрочем, не разъединены пробелом, но образуют одну шестистрочную строфу. Приведу, в качестве примера, строфу из стихотворения «Квинтет»:
«В горле першит. Путешественник просит пить. Дети, которых надо бить, оглашают воздух пронзительным криком. Веко подёргивается. Что до колонн, из-за них всегда появляется кто-нибудь. Даже прикрыв глаза, даже во сне вы видите человека»[13].
Бродский возводит членение всякого длинного стихотворения на подобные строфы в степень индивидуальной традиции. Как правило, он даже не наделяет строфу семантической целостностью, позволяя мысли течь дальше.
«В конце дороги –
бабочки, мальвы, благоуханье сена, река вроде Оредежи или Сейма, расположившиеся подле семьи дачников, розовые наяды, их рискованные наряды, плеск; пронзительные рулады
соек тревожат прибрежный тальник…»[14] и т.д.
Такая семантическая «спаянность» строф между собой создаёт иллюзию поэтической свободы: читателю кажется, что автор абсолютно пренебрегает размером и рифмой, что для него не существует проблемы, суть которой в том, как бы уместить мысль в отдельную строку или строфу. Свободное, ничем не стеснённое повествование подобных стихов затягивает, завораживает читательское восприятие. К тому же, этот эффект усиливают постоянные переносы, почти всегда отягощённые предлогом в конце строки. До Иосифа Бродского переносы с большой эффективностью использовала Марина Цветаева. Возможно, именно её творчество так сильно повлияло на этот важный аспект его своеобразного стиля. Но, несмотря на то, что между двумя этими поэтами есть тесная стилистическая связь, интонация, с которой повествует Бродский, совершенно отлична от той импульсивной и резкой интонации, к коей так часто прибегала Цветаева. Впрочем, на примере, разобранном выше, мы выяснили, что иногда даже в вопросе интонации у этих поэтов обнаруживается много общего. Завершая разговор о композиции, я могу с полной уверенностью сказать, что уникальность стиля и поэтического мира Иосифа Бродского не ограничивается его афористичностью. Сложная, подчас даже замысловатая структура его произведений доказывает то, что новаторский задор этого удивительного поэта охватывал и сферу композиции, в которой, как оказалось, ещё многое можно было модифицировать и усовершенствовать. *** Иосифа Бродского по праву можно назвать последним представителем Серебряного века русской поэзии. Его творчество неразрывно связано с поэтическим наследием таких классиков отечественной литературы, как Марина Цветаева, Борис Пастернак, Анна Ахматова и мн. др. Поэзия Иосифа Бродского – это явление общеевропейского масштаба, во многом повлиявшее на развитие русской и зарубежной литературы в последние двадцать лет. Поэтому игнорировать это явление так же бессмысленно, как бессмысленно игнорировать, скажем, поэзию Шарля Бодлера или полотна Марка Шагала. Возможно, эта статья помогла Вам по-новому взглянуть на творчество Иосифа Бродского, чей самобытный стиль до сих остается эталоном для подражания и предметом восхищения истинных ценителей высокой поэзии. [1] «Стихотворения Иосифа Бродского». – Ленинград, издательство «Алга-Фонд», 1990 г. – С. 34. [2] «Стихотворения Иосифа Бродского». – Ленинград, издательство «Алга-Фонд», 1990 г. – С. 36. [3] «Стихотворения Иосифа Бродского». – Ленинград, издательство «Алга-Фонд», 1990 г. – С. 39. [4] «Стихотворения Иосифа Бродского». – Ленинград, издательство «Алга-Фонд», 1990 г. – С. 50. [5] «Стихотворения Иосифа Бродского». – Ленинград, издательство «Алга-Фонд», 1990 г. – С. 50. [6] Все примеры взяты из книги «Стихотворения Иосифа Бродского». [7] «Стихотворения Иосифа Бродского». – Ленинград, издательство «Алга-Фонд», 1990 г. – С. 141. [8] «Стихотворения Иосифа Бродского». – Ленинград, издательство «Алга-Фонд», 1990 г. – С. 118. [9] Там же. [10] Там же. [11] «Стихотворения Иосифа Бродского». – Ленинград, издательство «Алга-Фонд», 1990 г. – С. 143. [12] «Стихотворения Иосифа Бродского». – Ленинград, издательство «Алга-Фонд», 1990 г. – С. 44. [13] «Стихотворения Иосифа Бродского». – Ленинград, издательство «Алга-Фонд», 1990 г. – С. 98. [14]«Стихотворения Иосифа Бродского». – Ленинград, издательство «Алга-Фонд», 1990 г. – С. 121.
|
 Ингвар Коротков. "А вы пишите, пишите..." (о Книжном салоне "Русской литературы" в Париже) СЕРГЕЙ ФЕДЯКИН. "ОТ МУДРОСТИ – К ЮНОСТИ" (ИГОРЬ ЧИННОВ) «Глиняная книга» Олжаса Сулейменова в Луганске Павел Банников. Преодоление отчуждения (о "казахской русской поэзии") Прощание с писателем Олесем Бузиной. Билет в бессмертие... Комментариев: 4 
НИКОЛАЙ ИОДЛОВСКИЙ. "СЕБЯ Я ЧУВСТВОВАЛ ПОЭТОМ..." МИХАИЛ КОВСАН. "ЧТО В ИМЕНИ..." ЕВГЕНИЙ ИМИШ. "БАЛЕТ. МЕЧЕТЬ. ВЕРА ИВАНОВНА" СЕРГЕЙ ФОМИН. "АПОЛОГИЯ ДЕРЖИМОРДЫ..." НИКОЛАЙ ИОДЛОВСКИЙ. "ПОСЛАНИЯ"
Владимир Спектор. "День с Михаилом Жванецким в Луганске" "Тутовое дерево, король Лир и кот Фил..." Памяти Армена Джигарханяна. Наталья Баева. "Прощай, Эхнатон!" Объявлен лонг-лист международной литературной премии «Антоновка. 40+» Николай Антропов. Театрализованный концерт «Гранд-Каньон»
"МЕЖДУ ЖИВОПИСЬЮ И МУЗЫКОЙ". "Кристаллы" Чюрлёниса ФАТУМ "ЗОЛОТОГО СЕЧЕНИЯ". К 140-летию музыковеда Леонида Сабанеева "Я УМРУ В КРЕЩЕНСКИЕ МОРОЗЫ..." К 50-летию со дня смерти Николая Рубцова «ФИЛОСОФСКИЕ ТЕТРАДИ» И ЗАГАДКИ ЧЕРНОВИКА (Ленинские «нотабены») "ИЗ НАРИСОВАННОГО ОСТРОВА...." (К 170-летию Роберта Луиса Стивенсона)
«Атака - молчаливое дело». К 95-летию Леонида Аринштейна Александр Евсюков: "Прием заявок первого сезона премии "Антоновка 40+" завершен" Гран-При фестиваля "Чеховская осень-2017" присужден донецкой поэтессе Анне Ревякиной Валентин Курбатов о Валентине Распутине: "Люди бежали к нему, как к собственному сердцу" Комментариев: 1 Эскиз на мамином пианино. Беседа с художником Еленой Юшиной Комментариев: 2
"ТАК ЖИЛИ ПОЭТЫ..." ВАЛЕРИЙ АВДЕЕВ ТАТЬЯНА ПАРСАНОВА. "КОГДА ЗАКОНЧИЛОСЬ ДЕТСТВО" ОКСАНА СИЛАЕВА. РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ИСТОРИЯ Сергей Уткин. "Повернувшийся к памяти" (многословие о шарьинском поэте Викторе Смирнове)
Александр Балтин. "Два двухсотлетия: Достоевский и Некрасов" "Идеи, в слово облеченные..." Памяти Валентина Курбатова "РУССКИЙ ХРИСТОС ЮРИЯ КУЗНЕЦОВА". К 80-летию со дня рождения поэта "КАК АНГЕЛА РАСПЕЧАТЛЕТЬ..." К 190-летию со дня рождения Николая Лескова
|
.jpg)
Поэтическое творчество Иосифа Бродского, нобелевского лауреата, глубокого мыслителя, искусного художника, - это, бесспорно, одно из самых значительных явлений в мировой литературе конца двадцатого века. Бродский (как, впрочем, и всякий носитель недюжинного таланта) находится в том метафизическом пространстве, где отсутствуют прямые влияния литературных течений и направлений; в том пространстве, где весомы лишь монументальные традиции человеческого искусства, человеческой мысли. Поэтический флюгер Бродского, на протяжении всей его плодотворной жизни, находился в постоянном спокойствии, не вертясь под порывами прихотливой моды и не обращая ровно никакого внимания на мелкий диктат многочисленных псевдо норм, придуманных искателями зыбких новшеств в литературе.
Москва