Вы пойдёте лечить зубы к человеку, чьи познания в стоматологии сводятся к профессиональным байкам, которые ему за кружкой пива травит сосед-дантист? А когда вы сидите в самолёте, хотелось бы вам, чтоб указания пилотам давал «диспетчер», признанный таковым после того, как он посмотрел документальный фильм, посвящённый работе авиадиспетчера? «Что за бред! – скажете вы. – Я ценю свои зубы, и даже более того, я дорожу своей жизнью!» Что ж, вам остаётся только радоваться, что дантист и диспетчер, машинист поезда и прораб – это не творческие профессии. Потому что если бы вы наткнулись на творческого гуманитария, каким его себе – и публике – представляет француз Пьер Байяр, – вам бы не поздоровилось.

Этот достойный человек, по собственному признанию, родился в семье, где читали мало, и сам тоже чтением не увлекался, ибо ему «некогда было этим заниматься». Ныне он преподаёт литературу в университете, и ему «по долгу службы положено рассуждать о книгах», которые во многих случаях он «даже не открывал». Вот такая печальная история: пусть и не с каждым может случиться, но всё ж таки со многими; непрофессионалов везде хватает, а гуманитарная сфера и правда предоставляют больше возможностей для маскировки, чем естественно-научная.

И мы бы не обратили на него внимания – в конце концов это проблема французской образовательной системы, а у нас своих хватает – если бы Пьер Байяр не издал опус «Искусство рассуждать о книгах, которых вы не читали», и в этой книге, переведённой на двадцать пять языков и уже получившей в России громкую рекламу, не принялся доказывать нам, что он, нерадивый читатель, – на самом деле высокоразвитая творческая личность, а люди, привыкшие к вдумчивому чтению, – узколобые, зашоренные индивидуумы, к творчеству не способные.

Так всегда бывает: когда маленькое зло не вытаскиваешь за ушко да на солнышко: оно постепенно растёт и в конце концов объявляет себя добром. Поэтому стоит побороть брезгливость и рассмотреть Байяра внимательно. Тезисы его незамысловаты.

Во-первых, это идея «все лицемерят, когда говорят о прочитанных книгах». Не надо лицемерить! – призывает Байяр. Не следует стесняться! Можно предположить, что он сейчас обоснует необходимость говорить правду: ну, не читал ты сию знаменитую книжицу, нет в этом никакого криминала, да и особого стыда. Но нет, людей, говорящих правду, Байяр называет циниками. Обосновывает он совсем другое: способность притворяться читавшими. Под флагом борьбы с лицемерием он учит более успешному лицемерию (называя его «искусством»).

Следующая идея интереснее: неугомонный француз утверждает, что понятие «прочитанная книга» слишком расплывчатое. Вот, например, можно ли назвать «прочитанной» книгу, которую вы только пролистали? А книгу, которую вы читали, но забыли? Касательно пролистывания Байяр уверяет, что не только можно, но именно так и нужно читать, потому что это «самый удачный способ знакомства с книгами: отдать должное всем глубоким идеям, которые в них заложены, а также богатству их содержания, не позволяя себе погрязнуть в деталях». Трудно спорить: пролистывание часто служит первым этапом знакомства с книгой, вслед за которым наступает либо вдумчивое чтение – либо, напротив, отсечение книги за ненадобностью. Но часто ли вам случалось «отдать должное всем (!) глубоким идеям» при беглом проглядывании страниц?

То, что Байяр говорит о забвении, заслуживает развёрнутой цитаты: «В то самое время, пока я читаю, я начинаю забывать то, что прочёл, и процесс этот неизбежен, он длится и достигает когда-нибудь такой точки, где всё выглядит, как будто я никогда и не читал этой книги, и там меня можно приравнять к тому, кто её не прочёл». Истоки такого суждения на самом деле очень просты: Байяр рассматривает чтение как поглощение информации – и даже не всей информации, а последовательности эпизодов. Поглощаешь эпизод – забываешь, поглощаешь – забываешь, так, словно ты Карлсон, пожирающий печенье. Здесь Байяр сознательно упускает из виду, что результат чтения – это не насколько хорошо ты запомнил повествование, а что ты по этому поводу рассудил и почувствовал. Из всего огромного романа можно вынести одну-единственную мысль, поистине важную для читающего, – и это уже будет прочитанный роман. В других местах Байяр не спорит с этим, но утверждает, что для мыслей достаточно не читать, а послушать, что говорят по поводу книги (причём предполагается, что говорить могут те, кто также не читал книгу). Что ж, слушать, что носит ветер, не вредно, вот только зачем тогда вставлять в книгу фразы в духе «Оскар Уайльд считал», «Монтень полагал»… Ведь считали и полагали не Монтень с Уайльдом, а те неизвестной компетентности читатели (или нечитатели), на чьи воспоминания о текстах Монтеня и Уайльда опирается ­Байяр. Но нет, наш французский ниспровергатель не решится написать в своём труде правду: «Одна бабка сказала мне, что Монтень…» – ведь правда, по Байяру, цинична, а главное, незначительна.

Значительно лишь одно: твоё, читатель, подсознание. Предполагается, что именно там и гнездятся мощные способности к творчеству, надо только не сдерживать их, дать им волю. Цени себя, выражай себя, будь собой – зачем совершать над собой усилие, когда ты уже и так хорош! Думал ли Фрейд, когда выделял психологические структуры Эго и Супер-Эго, что они будут намеренно подавляться во имя того, чтобы высвободилось Оно? Этим и занимается сегодня поп-культура, к которой мы с полным основанием отнесём рассматриваемую книгу Пьера Байяра.

Уверяя, что книги – это друзья и что во имя равной любви к друзьям мы не должны оказывать внимание одним книгам, игнорируя другие, Байяр в действительности использует стилистику войны: «не дать книгам себя подмять», «культура таит в себе угрозу завязнуть в чужих книгах», «только так можно выжить в причудливом пространстве культуры, составленном из отрывков книг, где наша истинная сущность – похожая на испуганного ребёнка – всё время подвергается опасности». И Байяр убедительно показывает, что нужно делать с культурой, чтобы низвести её до того уровня, где она «испуганному ребёнку» уже не страшна.

Пожалуй, самый главный вред, какой несёт в себе эта книга, – дискредитация гуманитарного знания, демонстративный отказ от знания в этой сфере. Это уже не поиск, не сомнения и колебания – это торжествующее, уверенное в своей безнаказанности незнание. Отказ от принуждения к обоснованной аргументации обернулся диктатом интеллектуального посредничества, нежелание тратить время на вдумчивое чтение – спешным заглатыванием полуфабрикатов. Врач, математик или строитель могут быть плохими профессионалами, но не воинствующими дилетантами – такого творческого самовыражения им не простят. Запретивший предъявлять к себе какие бы то ни было объективные требования гуманитарий похож на свинью под дубом, которая терзает корни культуры и называет это творчеством.

Татьяна Шабаева, "Литературная газета"