Часы на стене в большой комнате клацают. Слишком громко. Слишком часто. Цепко в чёрное  щёлкает тонкая стрелка. Зачем так нескромно торжествовать? Незачем…

И дешёвый пластик ваших винтиков – ногтем ткни – развалится. Да и время поломано: то на четверть вперёд, то на четверть отстать, а всё – восклицательными!

В других, давно, кукушечка жила. Серенькая, с мизинец, глазки рисовать негде. Половины – запятой объявляла: у, у, куда кому? Целые – многоточием: сколько надо, и тебе вежливо, и негромко, отсчитает – и калиточку аккуратно за собой прикроет полукруглую.

Говорили бабке - не тяни цепочки так часто, мало что гирю оторвала, под кедровую шишку, коричневым крашено и чуть-чуть облупилось уже, вот – и кукушку сломала, и дверцу!

С пяти утра они ей покоя не давали, шишки: ой, низко уже, в самый пол, ой, лягут, сломаем вещь…  Хвать за кольца и давай скрежетать цепками!

 А они как железки в банке с раствором на столе у доктора друг о дружку лязгают, или как вот в металлическом ящичке что-то звякает, я знаю, что потом: штаны стянут, на кушетке клеёнка холодная, пахнет резиной, в шприц прозрачного наберут, потом в другой пузырек с порошком, поднять, трясти, ватки кусочек, спиртом запахнет, ближе, ближе, и ждёшь, и ждёшь, и всё не угадаешь...

Так в полусне это было, одну цепочку продерёт, за вторую возьмётся – ну уж нет: в одеяле, с подушкой на голове, шлёп-шлёп-шлёп ступнями по голому полу, звонко, хлёстко – что?! Разбудила?! Половики сбивая, в комнату, что одна из всех закрывается, и дверь такая тугая, щепку гладкую пальцами выбить, хлопнуть, чтоб воздух свистнул! Спать не даёт…

Мышь под шкафом орех нашла большой. Катит, роняет, в лапках не удержать, зубом не примериться, скользкий, и бросить не может. Ночью не унесёшь – завтра выметут. Глупая, нашла бы грецкий свой, если бы туда веником достать.

Ещё коты за окном, как сдурели, январь месяц, правда, теплынь, не зима совсем, плюс пять, но орут и орут, всё нутро своё из себя по косточке, по жилке вытягивают, наизнанку с хвоста до морды выворачиваются, и обратно потом, вот же паршивцы, почему у меня только, но пусть… Темноты никогда не боялась, а только – тишины.

Та комната была пустая, свет такой больной, всё желтым пятном возле лампочки висел… Ничего в ней от хозяев не осталось, только стул и у стены старое пианино. Тёмные доски испачканы краской, словами изрезаны страшными. Кому здесь так плохо было?! Крышку открой, а там – зубы желтеются, руки поднеси – не положить.

Два матраса нам дали, подушки и простыни – обживайтесь. Темно совсем не было. На стене гвоздь торчит, от него две тени, своя и ещё одна – может, картина висела, или чья фотография, да оборвалась, а нитка осталась.

Чёрный квадрат пианино. Спит ли? Стул под вещами нашими. Накидали всего, и оброс тенями новыми, заслоился: то ли зверь какой спину выгнул, воздух ноздрями щупает, то ли стог сена, ещё не сбитый, не связанный, а то, может, карлик горбатый, отдышаться присел – вот тебе и стул, вот тебе и тряпки…

На матрасах на полу разметались ночевальщики. Откинули простыни, жарко. Кто на спине, руки разбросал, кто калачиком, кто в подушку лицом… И странно – ни звука.

Тишина эта тёмным облаком, душным, страшным, т-с-с-с, расползалась над головами. Ниже, ниже спускалась… Руки-ноги как отнялись, дышать вдруг тяжело: что-то давит такое – глаза закрою – чтобы больно – проснуться – может – пропало – нет – нависает – всё – так же – и – голоса – нет – да – что же – это – такое – не может – быть, нет! Быстро, быстро, просыпайтесь, все! Растолкала, зажгли свет.

И пальцем крутили, и пересмеивались, но больше не спалось. С первой же электричкой – подальше от того дома. И давно там никто не живет…

А от деда - через огород - вниз, за калитку заднюю – проволочным колечком за забор держится, чтоб не хлопала и куры соседские не лезли. А то Мишка задушит враз, он какой-то охотничей породы подгулян, квартирант принёс вот етаково, и ведь исть-то не умел как следоват, мордой в молоко пхнём - чихал, а вот, глянь, тащит, зубам держит, чернушку, ну, делать неча, не отдашь теперь – шея сворочена, а что добру пропадать, неси-ка, Вася, топор, – бабушка громко так говорила. По всем заборам секрет перекатывался…

– Что ты, Миля, кричишь?!

– А вроде не кричу? – удивится в который раз, на деда махнет рукой – вон он – глухой, только она всегда такая была: звонкая.

Так спустишься к линии, потом вверх по насыпи, щебень поползёт, захрустит, ноги проваливаются, вязнут; взберёшься, потом по железной дороге недолго, вагонов десять, осторожно, а то в уголь или мазут, оттирай потом, и быстро вниз…

Там, сразу за гаражами, ещё дорожка крутая вдоль крайнего дома обратно на ту сторону улицы, по ней в дождь и не в дождь всегда скользко, сплошь тень да грязь, под деревьями да кустами вверх идёт, никто там и не ходит, только дурные, вот на этом самом месте, чуть в стороне – дом заброшенный.

Нельзя туда ходить – одни стены остались, да балки совсем гнилые сверху, одну сорвало уже, да от крыши пара рёбер с кусками черепицы по краю, а сквозь черепицы и рёбра – кусочки неба высоко.

            Двери нет, пол травой зарос, углы крапивой обнесло. Два окна в стене, одно пустое совсем, как вытекший глаз. На другом рамы остались – и не спалили же и пьяницы, почернело с зеленцой, а не сыпалось, что за дерево?! Стёкла давно выбиты, а рама есть, и даже будто бы форточка.

Ветер её туда-сюда болтает, косенькую, глухо о трухлявое дерево бьет, тук-тук, тук-тук… Вертит на петлях. На улицу распахнёт, пустую, – грохота товарных вагонов, тепловозных гудков тягучих, яркого света от фонарей зачерпнёт, тополиных листов в переулке захватит прелых, внутрь кинет – ау?!

А у нас окна тоже на линию выходят. Комната эта – времянка такая, на скорую руку лепилась, с низким потолком. Кто ни зайдет, всегда сначала пригнётся, пока не привыкнет. Смеху-то: большим – все кланяться…

Как стемнеет, часто там собирались и без света сидели, нарочно. В печке семечками щёлкает весело, кольца на ней дорожками красными, в уголочке чайник тихо посапывает. Занавески на окнах крупными петлями вязаны: свет фонарей легко идёт, ложится на пол квадратами жёлтыми, все в узорах, да от дюральки, что печка обшита, отблескивает.

Далеко от нас тепловоз дворовых собак пугнет коротко – всё равно им, молчат, привыкли, лохматые. Пустые вагоны прогонит вдоль огородов, а сразу за нами со звоном начнёт притормаживать; наконец, вздрогнет и застынет, в испарине весь, и выдохнет шумно.

Стёкла в комнате чуть слышно звенят и в рамах ходят, и мы будто едем куда-то, далеко-далеко, ещё дальше дальнего, за переезд. Может, там дождь проливной, может, снег огромными хлопьями сверху, и ветер зло в спину толкает, и всё незнакомые люди. А здесь тепло и не страшно, и пахнет бабушкиным шкафом, горячей известью, пылью сгоревшей от печки, и дед храпит уже… А сам обещал сказку.

Одну только знал, про медведя с липовой ногой. Ночь настает, – скрып, скрып, стук, стук – липовой культей своей, идёт-бредёт по деревне медведь, ищет кого-то, в окна глядит, носом по ветру ведёт: где не спят, где печь топят? Мою ногу варят, моё мясо едят?!

– Хватит, не надо! – Из-под одеяла хныкали тоненько.

– Хр-р-р-р-п-п-п… – отвечал и бросал нас одних бояться, что вот-вот найдёт среди ночи…

Спорили шёпотом, кому за бабушкой идти, а то как спать?! Никто не хотел. Стали ссориться и слышим: с веранды в дом ручка дверная дёргается… Щёлк-щёлк. Открылась. Идёт кто-то. Топает…

– Бабушка-а-а, – заныли, висками стукнулись.

– Чево вы? – отзовется из коридора. Вернулась!

Толкнёт деда, шикнет. Здоровый, а ума как есть нету, вон – девки-то ревут, батюшки-святы, наделал делов, иди-ка, в большой зале печь чево-то не тово, подкинуть ба…

Уляжется с нами на перине, панталоны свои бледные, до колен, стянет и через полкомнаты – фюить! – запустит под стул.

– Мышам спать мягче, – объясняла. Ха-ха-ха, мышам, хи-хи-хи, спать!

Шёпотом громким другие сказки плетёт: и зверьё-то там расчудесное, да и каждому свой голосок, и леса-то дремучие, а всё-всё видать, до последнего деревца, и дороги-то дальние, долгие, а куда надо – всегда попадёшь.

– Долго ли коротко ли… шёл Иван-Царевич… шёл…Иван… э-э-э…шёл…за молоком… м-м-м… с утра вставать… рано… х-п-п-п…

Коты таз уронили с лавки. Покатился пустой. Звон, гам, на бетонный пол, два круга на нём, один на земле и – стон…

Когда печь ломали, спустя сколько лет, и то тише. Глухо крошился кирпич, из-под лома кусками сыпался, и стены все в оспинах, тоже ровнять теперь. Штукатурка белесыми кляксами на пол… И пыли-то, пыли! В горле першит.

Наткнётся железо на камушек – и будто бы стон потом тоже, еле слышно и тонко, на секунду почудится. И насовсем под потолком истает…

Теперь не узнать времянки. Хоть по трое становись на плечи и руку тяни – не достать потолка: высоко. Красиво стало и гладко, и стены в шелку с позолотой, и шторы шнурами витыми затянуты, кисти тяжёлые, будто шишки в тогдашних часах…

А где печка была – новый шкаф, тёмной вишни, и телевизор. Комната, не времянка тебе! И двери есть. Хочешь – на замок, а только скучно там и зябко отчего-то, и эхо ходит одно... А стёкла в рамах тепловозам не пляшут уже. Там пластик немецкий стоит, ни звука не пустит – с гарантией.

Шкаф бабкин когда переносили, вытрясли всё изнутри. Пакет один с полки упал, рассыпался. Красной бязи отрез, чёрная лента, исподнее новое, тюль. И свёрток газетный, резинкой стянут - деньги. Смёртное. Кинулись собирать, быстрее, с глаз долой, и руки жжёт. В печку бы все, как шкурку лягушачью…

– Страшно тебе? – правнуки пристанут.

– А чево страшно? Мои-то все там давно, – скажет так, усмехнётся.

Дед ей должен остался, лучшей ткани на платье. Спор проиграл, так и не купил. Вот и отдаст, а то ведь она не отстанет…

– А мы не твои?! – обидно правнукам.

– И вы мои. Мои золотыя… – вздохнёт о чём-то и замолчит надолго.

В том доме пустом за линией, в печи разбитой, котята без кошки нашлись. Глазки закисли, блохи огромные по розовой шкурке россыпями…

 Взяли в дом, из пипеток выхаживали, один только и выжил, чёрный. Пузо раздутое, глаза выпучены, и голову всё закидывал набок – кошмар. Так и звали. Думали, имя сменим потом, а прижилось.

– Кошмар, Кошмар, кс-кс-кс-с-с… – гости смеялись всегда. Выходил красавец холёный, глянцевый, и умница же был кот, и со стола не воровал.

Старый стал, сослепу с виноградной сетки сиганул в форточку, как привык, а её уже не было, поменяли окна. Когтями по стеклу, и стёк вниз… Хороший был кот, долго жил.

Бабушка часто сидит в своём уголочке, без света, молча, одна. За всю жизнь, разве когда родилась, в церковь ни ногой, а недели две тому ей Богородица приснилась. Что ж ты, Мария, дескать, не идёшь…

Пошла, и еле отстояла, и ругалась же потом на попа да на служек: всё им денег дай, везде рупчик сунь, тут свечку, там свечку… А крестик на толстой нитке, серой уже, носит, не снимая, с того дня.

Как же там было, сейчас, молитва одна… Отец?.. Где ты еси?.. Узнают ли?.. Откроют ли?.. А что ты можешь на земли?.. Что есть будем завтра и днесь?.. Сколько за всё?.. Чего с них взять, с должников наших?.. Во искушение - что?.. И – кто это там ещё?! Лукаво как… избавиться…

Это иначе надо… завтра… не спрашивать… И часы не забыть со стены… притихли… вот я…

Саша Петров Санкт-Петербург

Дата : Пт ноября 02, 2012, 22:25:06 Екатерина Викторовна, я тут подумал - нельзя мне читать твои работы, особенно их финальные части. пошёл я до магазина, за пузырём...

Наталья Баева Москва

Дата : Вс ноября 04, 2012, 10:35:53 С.Н. Есин учит своих студентов: "Проза - это замедление времени". "Час ночи" - тут наоборот, панический бег с препятствиями. Так дети обычно рассказывают страшилки на ночь, задыхаясь - про чертей, вурдалаков, гроба на колесиках и пр. От времени ничего не остается, оно растерзано в клочья. Очень нравятся образы - особенно про кукушку в часах. Но единственное, что смущает, для меня в этой вещи всегда было загадкой: чей же это внутренний монолог? Если это сцены из детства - в детстве время действительно течет замедленно (как Есин учит), не случайно ведь в кинематографе сцены детских воспоминаний снимаются рапидом. Если это старушка - там уже "мудрость поневоле" присутствует, ибо сил нет у старушек так взахлеб бояться и убегать. Я уж не говорю, что и просто мудрые старушки встречаются в природе. В общем, мне кажется, выразительные средства (или форма) в рассказе не соответствуют содержанию. Но это мое субъективное мнение...

Саша Резина Москва

Дата : Пн ноября 05, 2012, 13:54:57 Грустное, настроенческое. Хочется повторить комментарий Александра. Надрывно получилось, Кать, и зримо.

Ирина Митрофанова Москва

Дата : Пн ноября 05, 2012, 15:18:43 Этот рассказ Кати много где обсуждался. У кого-то он вызывал недоумение, кого-то наоборот восхищал своей поэтичностью, Герман Арзуманов (наш товарищ по институту) в своей рецензии сравнил этот рассказ с высокохудожественным фотоколлажем. Все в основном говорили о форме, о смысле как рассказа, так и названия большинство затруднялись ответить, мол, очень красиво, зримо и ладно. И вот сейчас меня вдруг пробило насчет именно смысла. Этот рассказ о близости жизни и смерти. Жизнь и смерть - рядом, в одном шаге, и этот час ночи будто зависание между, проносятся множество воспоминаний отрывочно, яркими кадрами, звуками, словами бабушки и дедушки, возникают в памяти люди и даже животные, жизнь самого ночного дома и прочее. Рассказчица - молодая женщина, которую смерть еще страшит, поскольку еще есть много чего, что её держит в этой жизни, для её бабушки смерть - это уже нечто естественное, само собой разумеющееся. Она уже готова к жизни вечной, её там ждут, а рассказчице еще долго жить, отсюда и скомканное обращение к Богу в последнем абзаце... а как жить-то, чтобы потом принять смерть свою без страха, а просто и естественно, как переход в вечность... Просто тут не аллегория, а настолько предельно прямая подача, что она уже нами не воспринимается как прямая, нам какое-то обоснование требуется, наверное. А это просто вопрошающее к Богу сердце говорит, а не разум.

Галина Мальцева-Маркус Москва

Дата : Ср ноября 07, 2012, 16:27:27 Для меня этот рассказ - живописное полотно, простите за выражение, "картина маслом" - в самом высоком смысле. Мелкими, тщательными, подробными мазками создает автор картину времени - детства, погруженного в бытовые подробности, когда каждая деталь быта оживает силою воображения и уже навсегда остается такой, как увиделась Тогда. Подходишь к этой картине вблизи - видишь, как кропотливо и точно она сделана. Отходишь подальше - и видишь портрет времени, и оживает под кистью мастера эта невероятно живая бабушка. Детали великолепны, но они не забирают читательского (хочется сказать - зрительского) внимания, они стройно укладываются в единый образ. То, что кажется изначально этюдом, зарисовкой - предстает редкостным по содержанию полотном.

Лариса Ефремова Москва

Дата : Чт ноября 08, 2012, 16:29:46 Ночной час, ночные мысли, когда не можешь уснуть, тут тебе и воспоминания, и реальность дня, и реальность ночи сплавлены в одно целое. Очень красиво в деталях; и всё-таки, я думаю, у неискушенного читателя или читателя с другим, несовпадающим с авторским, "набором воспоминаний" или знаний, эта вещь не вызовет полного приятия. Не вижу, однако, здесь ничего страшного: бывают рассказы "на совпадение", несовпадение же не означает ничего, кроме "ошибки адресом". Другое дело, что и автор должен быть готов к массовому читательскому "вето", что его не поймут или не захотят "расшифровывать".

Галина Мальцева-Маркус Москва

Дата : Чт ноября 08, 2012, 16:59:49 Мне кажется, дело не в совпадениях воспоминаний или знаний - они и не могут совпасть, а в совпадении мироощущения - возможности настолько приблизиться к прошлому, что почти потрогать его руками - чужое так же, как и свое.

Екатерина Злобина Cевастополь

Дата : Пт ноября 09, 2012, 17:31:26 Большое спасибо за ваши отклики. Засмущали меня...) Однажды мне захотелось понять, из чего же я "сделана", если отбросить физическую форму))) Получилась вот так. Я понимаю, конечно, что дала почву для разных толкований, и это, наверное, всё-таки, не плюс... За одно ручаюсь: ни одного случайного слова здесь нет. А в то, что мироощущение может совпасть - не просто верю, я это знаю)))

Александр Ливенцев над вольной Невой

Дата : Сб ноября 17, 2012, 08:38:53 Как раз та проза, которая берет за душу...

Екатерина Злобина Cевастополь

Дата : Сб ноября 17, 2012, 12:16:58 Спасибо большое, Александр. Люблю эту вещь. Вроде и знаешь, что и как делалось, а смотришь, и непонятно - как же это сцепилось и зажило)))

Саша Петров Санкт-Петербург

Дата : Сб ноября 17, 2012, 14:40:58 у тебя мне, Катенька, понятно, как это сцепилось и зажило. а у себя не понятно))

Вход

Логин:
Пароль:
	Запомнить
	Забыли пароль? Регистрация на сайте

Это случается с каждым...

Введите почту чтобы восстановить пароль:
Чтоб выйти нажмите Отмена.