Заказать третий номер








Просмотров: 1116
13 марта 2012 года

Биографическая справка

Наталья Владимировна Малышева (12 декабря 1921, Крым – 4 февраля 2012) – советский конструктор ракетных двигателей, позже – монахиня Адриана.
Н.В. Малышева родилась в Крыму, в семье земского врача. С детства занималась плаванием и гимнастикой, бегала на лыжах, стреляла. Окончила курсы медсестёр, сдала нормы ГТО.

В 1941 году со 2-го курса Московского авиационного института пошла на фронт. Служила в дивизионной разведке на Волоколамском направлении. В июне 42-го года была направлена на 3-месячные курсы в школе разведчиков в Гиреево. После них служила уже в армейской разведке 16-й армии (2 формирования), которой командовал Рокоссовский. Войну закончила лейтенантом.

После Победы до 1949 г. служила на территории Польши, в Верхней Силезии. В 1949 перебросили в Потсдам, дослужилась до капитана.
После ухода из армии вернулась в МАИ сразу на третий курс, окончила его и стала работать по распределению конструктором ракетных двигателей в НИИ-88 в Подлипках (ныне Королёв). Наталья Владимировна проработала в этой сфере 35 лет. Инженер-конструктор Малышева участвовала в создании двигателей для маневрирования и торможения на орбите первых баллистических ракет и космических кораблей, в том числе и для гагаринского «Востока». Она была единственной женщиной в государственной комиссии по испытанию ракетных комплексов. Н. В. Малышева участвовала в создании двигателей для ракеты зенитно-ракетного комплекса С-75 Петра Грушина. За этот двигатель её наградили орденом.

На пенсии помогала обустраивать подворье Свято-Успенского Пюхтицкого женского монастыря в Москве и осталась здесь служить простой монахиней, приняв постриг под именем Адриана. Матушка Адриана стала лауреатом международной премии «За веру и верность», учреждённой Фондом Андрея Первозванного.

Она скончалась месяц назад. Это интервью было опубликовано в 2009 году в "Комсомольской правде".

О монахине, живущей в московском женском монастыре, мне рассказали недавно.
«Ей восемьдесят семь. Но голова светлая, память – молодой позавидует. Студенткой в 41-м году добровольно пошла на фронт. И почти сразу стала разведчицей.

Воевать начала на Волоколамском направлении. Что значило это место для судьбы Москвы, объяснять вряд ли надо. Студентка авиационного института сразу обратила на себя внимание смелостью, выдержкой, находчивостью. Хорошо знала немецкий язык. «Твое место у нас!» – сказал командир разведгруппы. «Согласна», – ответила Наталья Малышева.
Сколько раз за войну переходила линию фронта, она не считала. В каждой «ходке» была бойцом-разведчиком, медсестрой, переводчиком. В Москву вернулась из Берлина. Закончив институт, получила профессию конструктора ракетных двигателей. Работала тридцать пять лет. С возрастом стала посещать монастырь, помогая в делах монахиням. И увидела: в конце жизненного пути её место тут, в келье».

Такова судьба монахини Адрианы (в миру Натальи Владимировны Малышевой). Я встретился с ней в келье монастыря – в маленькой комнатке с двумя столиками, уставленными памятными подношениями и пузырьками с лекарствами. Пять часов говорили о жизни, больше о её удивительном жизненном пути.

Наташа Малышева была нежеланным ребенком в семье – мать хотела только сына. «Она даже мысли не допускала, что может случиться по-другому. И уже разговаривала с будущим сыночком, говорила «он», когда кто-нибудь спрашивал её о самочувствии перед родами. Разочарование было невыносимым для нее самой и осложнило с первых дней жизнь ни в чем неповинного ребёнка».

Любовь и внимание приходилось завоевывать с раннего детства, интуитивно: Наташа выучилась читать в 5 лет, и она повторяла за сестрой все ее школьные уроки, так что потом в школе учителя не знали, что с ней и делать. А еще она много развлекала себя сама – например, бегала ловить солнце за горизонт, уверенная, что догонит непременно. Однажды, прочитав про кавалерист-девицу Дурову, поняла – это судьба!

С детства мама напоминала Наташе, что она некрасива, вот сестра Оля – да, а она, что это стоит у зеркала! Поэтому когда однокурсник по МАИ курносый и высокий Миша Бабушкин (сын знаменитого лётчика, Героя Советского Союза, в 37-м году переправлявшего на Северный полюс папанинцев) стал с ней заговаривать чаще других, она заподозрила подвох и решительно прекратила знакомство. Но он продолжал провожать её, пригласил домой познакомиться с родителями. Неожиданно он вернулся к разговору недельной давности: «Почему же ты не веришь, что мне нравишься?»
– Опустив голову, я рассказала про печаль, с которой жила с самого детства: «Ведь я же некрасивая!». Тогда он подвел меня к платяному шкафу, схватил за плечи и развернул к огромному зеркалу: «Смотри на себя! Смотри! Какие у тебя глаза! Улыбнись! И не смей никогда больше так говорить!». Я разревелась. Уткнулась ему в плечо, плачу, и чувствую, будто с меня сползает шкура мерзкой лягушки, в которую я сама себя обрядила.

Случилось чудо – Наташа стала хорошеть на глазах – от счастья.
– Девушек-добровольцев, уходивших на фронт, было тогда немало. Миша [Бабушкин] помимо института учился в аэроклубе и к осени 41-го года уже летал. Нас, 20-летних, связывала дружба, а потом и любовь, которую в сердце я храню до сих пор. Миша погиб в воздушном бою близ Москвы. И я в тот же день решила: попрошусь на фронт, буду воевать за двоих.

– А вот как же сразу в разведку?..
– Ну не сразу. На Волоколамском шоссе война была своеобразная. Сил против рвавшихся в Москву немцев не хватало. Твердый заслон на дороге заставлял немцев искать обходные пути. И мы должны были с опереженьем угадывать их намерения. Большое значение при этом имела оперативная разведка. Кое в чем я отличилась и как-то само собой утвердилась среди разведчиков.

– Помните какой-нибудь случай тех дней?
– Помню. Узнала, что где-то в лесу остался раненый. Его товарищ, тоже с тяжелой раной, сам еле-еле добрался в расположенье. Не дожидаясь приказа, я сразу – в лес. Раненый Юрий Смирнов уже поставил на себе крест – мороз, большая потеря крови и перебита нога. Я зацепила свой ремень за его пояс и потихоньку, выбиваясь из сил, потащила раненого по глубокому снегу. Сильно оба мы рисковали: часть пути надо было сделать почти на глазах немцев. На наше счастье, пошел сильный снег, и я того парня дотащила к своим. Об этом написали во фронтовой газете, и моё положенье в разведке сразу же укрепилось. Когда нашу дивизию добровольцев вливали в регулярную армию, генерал Белобородов (герой волоколамских сражений) сказал: «Дело наше тяжелое и опасное. Всем, кому трудно, разрешаю вернуться в Москву. А вот эту студентку мы непременно оставим». И перед строем меня обнял. Так я стала в отряде разведчицей, переводчицей и медицинской сестрой.
А в декабре мы дали прикурить немцам на Волоколамском шоссе и везде заставили стремительно отступить. Но как далеко было еще до победы!..

– Поучиться военному делу куда-нибудь посылали?
– Да, в июне 42-го года отправили меня с предписанием в подмосковное Гиреево. Там была школа разведчиков. Много полезного я узнала: как маскироваться, пользоваться оружием своим и вражеским, как выжить в лесах, оставшись без снабженья, как незаметно подать кому-то нужный сигнал, не обнаружить себя при переходе линии фронта. Много всего надо было разведчику знать. И я вспоминаю школу в Гирееве с благодарностью.

 

 - Что-нибудь из жизни разведки помните?
– Много чего забыть невозможно. После окончания школы командир наш, чем-то озабоченный, объявил: «Тебе срочно надо явиться к Рокоссовскому». Прихожу в его палатку и, докладывая, приложила ладонь к пилотке, а генерал, поднявшись из-за стола, протянул руку: «Садитесь. Есть, лейтенант Наташа, для вас важное порученье. О нём никому ни слова. Завтра же собирайтесь за линию фронта».
А дело было такое. Ушел и не вернулся с задания наш человек. Надо было как-то узнать, в чем дело.
Задание у связного было простое. В лесной деревеньке Игнатьево, занятой немцами, в крайнем доме жила семья – престарелый мужик, его жена и невестка по имени Настя, муж которой воевал в Красной Армии. В этот дом партизаны доставляли важные для нашей армии сведения. Связной, переходя затихший тут фронт, их забирал. Существовал пароль. У стены дома стояли грабли. Если зубья их были направлены к стенке – опасности нет, если наружу – опасность!

Напутствуя меня, Рокоссовский сказал: «Никакого лишнего риска. Ваша жизнь для нас дорога». Боёв на этом участке вблизи Сухиничей не было. Боец из нашей разведки проводил меня до условного места. Тихо объяснил, как пройти полтора километра к деревне. И я осталась одна. Переодевшись в деревенскую одежонку, спрятала обмундированье в кустах и с корзинкой для сбора грибов пошла по лесу. Скоро увидела в просвете между деревьями крайнюю избу. Был у меня за пазухой маленький трофейный бинокль. Осторожно из-за кустов стала рассматривать знаменитые грабли. Они стояли зубьями к стенке. Но я решила не спешить, а как следует оглядеться. И, оказалось, не напрасно. Минут через двадцать те же грабли я увидела зубьями в мою сторону. Понятное дело, сразу насторожилась. Решила подождать вечера и даже в кустах задремала. Снова к глазам бинокль – зубья опять направлены к стенке. Что-то важное происходило в избе. И вдруг вижу: Настя выходит и, выразительно поглядев в мою сторону, неторопливо ставит грабли в положенье «опасно!». Обдумав всё хорошенько, я решила в избу не заходить и уже в сумерках торопливо пошла к своим, не зная еще, как меня встретят с такими вестями.
Встретили почти со слезами и возгласом: «Жива!» Оказалось, свёкор Насти предал связного, выдав фашистам явку. Засада, как видно, и меня ожидала. Но спасла Настя, переставлявшая грабли.

Меня немедленно повели к Рокоссовскому. Успокаивая разведчицу, он сказал: «Да ты еще и умница – избежала ловушки...» Оказалось, партизаны о случившемся знали и послали спешно нас известить. Моя выдержка стала важной. «Чем тебя наградить?» – улыбнулся Рокоссовский. Я замахала руками: «Какие награды!» «Нет, награда все-таки будет. Завтра в Москву направляем машину. Можешь денёк провести дома, а вечером та же машина тебя привезет».
Рано утром, усаживая меня в «эмку», шофер поставил на сиденье тщательно упакованный сверток. В нем оказался брусочек масла, консервы, печенье. Мама заголосила: «Доченька, ну как же это с самого фронта?!»

– А потом была суровая осень 42-го...
– Да, тяжело было знать: немцы мыли сапоги в верховьях Волги и дошли к Сталинграду.
– А вы по-прежнему были в армии Рокоссовского?
– Рокоссовский командовал в это время уже Донским фронтом.
– А какие задачи были у вашей разведки?
– Мне лично много приходилось участвовать в допросах немцев, попавших в плен. Мы отпускали их невредимыми, чтобы они «промывали мозги» сослуживцам, уже хорошо понимавшим, что в Сталинграде они увязли.


– Как держались на этих ваших беседах пленные?
– По-разному. Некоторые принимали меня за немку и намеками или прямо говорили, что я предательница. Но большинство понимали, как далеко зашли в этой войне и как велика их вина. Эти очень боялись расстрела – заискивали, называли себя «рабочими», говорили «Гитлер капут». Один пленный особо запомнился. Лейтенант. Вскинул голову и сказал, четко разделяя слова: «Ничего полезного для вас не скажу. Можете расстрелять».
– А что было, когда Сталинград оказался уже в кольце?
– Какое-то время немцы надеялись, что их выручат. А потом стало ясно: «капут» будет сначала для них, а потом и для Гитлера. Предложение сдаться Паулюс отвергал, но – жизнь дорога – в конце концов сдался.
У нашей разведки в дни агонии немецкой армии в Сталинграде была миссия парламентеров. Четкой линии фронта в городе не было. С белым флажком я ходила по домам, где немцы сидели в подвалах, сбившись в кучи от холода. Им предлагалось сложить оружие. Эта работа была предельно опасной. Среди немцев были фанатики и люди, у которых, как говорится, поехала крыша, – могли выстрелить в спину. Я слышала иногда, уходя, выстрелы – это кончали с собой отчаявшиеся.

– Что запомнилось в Сталинграде больше всего?
– День, когда немцы поголовно стали сдаваться. Помню, мы стояли на взгорке и было видно бесконечную ленту людей в шинелишках, в соломенных «лаптях», в натянутых на уши пилотках, в женских платках. А рядом с этой колонной шли автоматчики наши в валенках, в белых полушубках и теплых шапках, от мороза румяные.

– Приходилось видеть ранее и своих в положении немцев на Волге?
– Все было. Помню Демянскую операцию в начале 42-го года. Не очень умело пытались немцев зажать в кольцо. И кому-то пришло в голову высадить в полуокруженные массивы леса бригаду парашютистов. Они должны были ждать сигнала о начале нашего наступленья и поддержать его у немцев в тылу. Что-то не заладилось с операцией. И о людях в новгородских лесах словно бы позабыли. Кончилось у них продовольствие, иссякли батареи радиостанции. Люди гибли от голода и холода, подчиняясь приказу «ждать!». Закончилось дело тем, что нашу группу разведчиков послали вывести людей из лесов. Я была в этой группе. Страшно вспомнить, что мы увидели – трупы и буквально единицы изможденных, валившихся с ног людей. Из нескольких сотен десантников вывели только 8 (!)...
Но после Сталинграда наша армия стала совершенно другой. Мы уже не боялись танков, умело планировались операции, уже не нас окружали, мы окружать научились. Научились одним мощным ударом проламывать немецкую оборону и, как говорили тогда, «сматывали» её направо и налево, расширяя полосу наступленья. На линию Курской дуги пришли мы окрепшими, хорошо оснащенными оружием и техникой.

– Вам и под Курском нашлась работа?
– Разведка всегда важна. Под Курском она была особо необходима. Стратегическая разведка с уверенностью предсказала место сраженья. Но важным для командования, вплоть до Ставки, было знать день и час начала наступления немцев – важно было упредить их удар валом огня артиллерии. Фронтовая разведка из сил выбивалась, но не могла добыть «языка».
– Вы в этом деле тоже участвовали?
– Участвовала. Но в необычной роли. Нашей группе поручали, просочившись за линию фронта, в ближнем тылу у немцев разыскивать телефонные провода. Я подключалась к ним со своими наушниками и, затаив дыхание, слушала немецкую речь, стараясь выудить хоть словечко, хоть намек на час наступленья.
– Удалось?
– Нет, ничего существенного не услышала. Точное время немецкого штурма сообщил их солдат-перебежчик: «Войску выдан сухой паек и дан приказ занять первую линию окопов».

– Переходить даже нейтральную полосу в такой ситуации было смертельно опасно...
– Очень опасно. На шаг от смерти я оказалась за три дня до начала сраженья. Со своими наушниками сидела на коленях около телефонного провода. Разгибаюсь в жидких ивовых кустиках и вижу в трех шагах от себя высокого молодого немца. В моих глазах он увидел смертельный страх и улыбнулся от удовольствия. А я подумала: вот мой конец. Рука потянулась под мышку, где спрятан был у меня маленький пистолет. Немец сильным хладнокровным ударом выбил из руки моей это похожее на игрушку оружие и стоял молча, меня разглядывая. А дальше произошло то, чего я ждать не могла. Развернувшись, парень поддал мне в зад ударом ноги, таким сильным, что я, как лягушонок, летела метра четыре и, упав, ждала выстрела. Но его не было. Парень швырнул мой пистолет со словами: «Возьми, а то свои расстреляют».
Плохо соображая, я как во сне доползла до наших окопов. Никому, конечно, ни слова обо всем, что случилось, – не поверили бы и не поняли. И судьба моя сразу могла бы драматически измениться...

– А как вы себе объяснили случившееся?
– До сих пор часто об этом думаю. Один вариант: неглупый немец уже понимал, что дело проиграно и что еще одна чья-то случайная смерть ничего не изменит. Но, скорее всего, этот молодой «нетипичный» немец сохранил в душе своей человеческое начало. Ему стало жалко девчонку: ну за что её убивать, и без того так много уже убито. Пожалел, одним словом. Это движенье души его спасло мне жизнь.

– Скажите, Наталья Владимировна, а много ли было женщин в нашей разведке?
– Думаю, были, но я ни одной не встречала. Чаще женщин внедряли в комендатуры и тыловые службы немцев. От них партизаны и подпольщики получали важные для нашей армии сведения. По мере продвижения на Запад я тоже постепенно становилась кабинетной разведчицей – нужны были переводчики при допросах пленных, много было для чтения документов трофейных...
– И так до Берлина?
– Да. И после Победы какое-то время я в армии оставалась. Дослужилась до звания капитана. Гимнастерка моя стала в наградах, как в чешуе рыба. Но захотелось не армейской, нормальной жизни. Вернувшись в Москву, я окончила институт, став конструктором ракетных двигателей.

– На работу взяли в Подлипки?
– Да, к Королеву, окруженному «гвардией» молодых башковитых ребят. Тут опять, как и в армии, я была белой вороной. Но дело знала. Вот эти два ордена – «за ракеты для подводного запуска».
– С Королевым встречались?
– Очень редко. Он был занятым выше макушки и потому человеком малодоступным. Да вы его, наверное, помните по Байконуру. Помните, как он держал, слегка наклонив в сторону, голову.
– Хорошо помню.
– Удивительного ума и работоспособности был человек. В армии таким же кумиром для всех был у нас Рокоссовский. А в Подлипках боготворили все Королева, хотя по характеру эти двое людей были разными.

– Ну а дальше?
– А дальше почувствовала, что время не идет, не бежит, а летит. Тридцать пять лет отдала я «ракетным делам».
– Имели семью?
– Вышла замуж после войны. Но семейная жизнь не сложилась. Детей не было. И муж был для меня человеком не очень любимым. На столе до сих пор стоит портрет Миши Бабушкина, погибшего под Москвой в 41-м. Понятие любовь сейчас, как погляжу, обесценено. А для нашего поколения иначе всё было. До сих пор сохранилось чувство: мы с Мишей были созданы друг для друга.

– В этой келье оказались вы не случайно?
– Как сказать... Сначала забегала помочь монахиням, а потом поняла: жизненный путь мне надо окончить тут. Я много всего повидала, хорошего и плохого, и вот уже четырнадцать лет живу в келье. Мир сузился до пятачка. Но начинаю молиться, и мир расширяется. Часто вспоминаю пословицу: «Жизнь прожить – не поле перейти».
 

 

Василий Песков, "Комсомольская правда"

 

 

 
 
No template variable for tags was declared.
Лариса Ефремова

Москва
Комментарий
Дата : Ср марта 14, 2012, 19:10:04

Вот ведь жизнь у иных людей, и романа мало! Пробирает до слёз.
Что-то о нас скажут, о судьбах несоветских людей?

Вход

 
 
  Забыли пароль?
Регистрация на сайте