СЕРГЕЙ СОБАКИН. ГРИГОРИЙ-"БОГОСЛОВ" СНЕЖАНА ГАЛИМОВА. ТОНКИЙ ШЕЛК ВРЕМЕНИ ИРИНА ДМИТРИЕВСКАЯ. БАБУШКИ И ВНУКИ Комментариев: 2 МИХАИЛ ОЛЕНИН. ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ АНФИСА ТРЕТЬЯКОВА. "О РУСЬ, КОМУ ЖЕ ХОРОШО..." Комментариев: 3 АЛЕКСЕЙ ВЕСЕЛОВ. "ВЫРОСЛО ВЕСНОЙ..." МАРИЯ ЛЕОНТЬЕВА. "И ВСЁ-ТАКИ УСПЕЛИ НА МЕТРО..." ВАЛЕНТИН НЕРВИН. "КОМНАТА СМЕХА..." ДМИТРИЙ БЛИЗНЮК. "В ШКУРЕ ЛЬВА..." НИНА ИЩЕНКО. «Русский Лавкрафт»: Ледяной поход по зимнему Донбассу АЛЕКСАНДР БАЛТИН. ПОЭТИКА ДРЕВНЕЙ ЗЕМЛИ: ПРОГУЛКИ ПО КАЛУГЕ "Необычный путеводитель": Ирина Соляная о книге Александра Евсюкова СЕРГЕЙ УТКИН. "СТИХИ В ОТПЕЧАТКАХ ПРОЗЫ" «Знаки на светлой воде». О поэтической подборке Натальи Баевой в журнале «Москва» СЕРГЕЙ ПАДАЛКИН. ВЕСЁЛАЯ АЗБУКА ЕВГЕНИЙ ГОЛУБЕВ. «ЧТО ЗА ПОВЕДЕНИЕ У ЭТОГО ВИДЕНИЯ?» МАРИНА БЕРЕЖНЕВА. "САМОЛЁТИК ВОВКА" НАТА ИГНАТОВА. СТИХИ И ЗАГАДКИ ДЛЯ ДЕТЕЙ НАТАЛИЯ ВОЛКОВА. "НА ДВЕ МИНУТКИ..." Комментариев: 1 "Летать по небу – лёгкий труд…" (Из сокровищницы поэзии Азербайджана) ПАБЛО САБОРИО. "БАМБУК" (Перевод с английского Сергея Гринева) ЯНА ДЖИН. ANNO DOMINI — ГИБЛЫЕ ДНИ. Перевод Нодара Джин АЛЕНА ПОДОБЕД. «Вольно-невольные» переводы стихотворений Спайка Миллигана Комментариев: 3 ЕЛЕНА САМКОВА. СВЯТАЯ НОЧЬ. Вольные переводы с немецкого Комментариев: 2 |
Просмотров: 1814
02 марта 2012 года
Все мы замечательные люди, если нас послушать, и отвратительные – если на нас посмотреть. Например я, Света Коробкова, мечтала бы сузить свою жизнь до пяти пунктов: 1) Живопись 2) Интернет 3) Алкоголь 4) Ванная (она же – чтение) 5) Секс Если сесть и призадуматься покрепче, то пункты начнут множиться в геометрической прогрессии. Ходить по магазинам. Встречаться с подружками. Балакать по телефону… Мозговать вселенские проблемы… Но в любом случае, в действительности я вынуждена делать то, чего совсем не хочу. Что никогда бы не вошло в мой Список Счастья. Сторожить трёх малюсеньких дочерей, норовящих испортить мои холсты (особенно недосохшие) -- Испортить пальцами холст и холстом – пальцы. (Куда я только не прятала свои творения. Но старшая, Дашка, уже научилась подставлять себе табуретку к любым «недосягаемым» верхам, будь то шкаф или антресоль). Я вынуждена делать то, чего совершенно и категорически не хочу. Будто я живу чью-то чужую жизнь. Зачем я понарожала стольких? -- спросите вы, и будете правы. Я и сама часто себя об этом спрашиваю. Коробкова, почему? Почему ты разбазарила свои лучшие десять лет на худших из мужиков? Почему не пошла учиться на художника? Почему, Коробкова? Ответов нет, и не просите. Моя мама отвечает так: "Слава Богу, хоть вообще замуж вышла"; "Слава Тебе, Господи, хоть на эту работу устроилась..." Варить обед и шлифовать шваброй линолеум. Гладить постельное бельё и выслушивать нытьё коллег в подсобке. Ааа! Вы решили, что я – молодая художница, обезвреженная декретами? Нет, я – немолодая художница, обезвреженная работой в офисе, и мамой, компостирующей мне мозги, пока дети обезврежены играми или сном. Кстати. Самый главный пункт, который я забыла огласить – как раз, СОН. Который я никак не могу себе позволить, так как он и является главным врагом моего Списка. Вместо сна я то трахаюсь, то чатюсь, то рисую, то читаю в ванной. Ночь – это и есть Счастье. Но ночь перестала быть счастьем с тех пор, как мне некогда спать. Замкнутый Круг. Я решила Его нарисовать. Ночью, конечно. Я нарисовала в центре набеленного картона маленький мольберт, и было присобачила рядышком себя – 35-летнюю Свету Коробкову. И даже уже размахнулась карандашом, чтобы создать размашистый штрих-"спину". Но вдруг убрала руку с карандашом с будущего полотна. И увидела на прямоугольнике дверного стекла, с той стороны, силуэт двухлетней Марины. Она стояла за дверью и боялась. Что не мешало ей стоять и -- не уходить обратно. Она боялась -- меня, и не уходила обратно -- в спальню. Мама шумно храпела в гостиной, Вадик (муж) пел где-то в Челябинске хиты на корпоративе, Даша и Стеша сопели в детской. Но поскольку дети никогда не спят одновременно, Марина стояла под моей дверью и хотела моего общества. То бишь – пить-пИсать-есть. – Ты почему не спишь? – спросила я, и не думая открывать дверь. На дверном стекле с обратной стороны показалась маленькая ладошка. – Я хатю к ибе, -- промямлило из коридорной мглы. Марина почему-то не хитрила. – Ко мне хочешь? Но я занята. Иди скорее спать. Во мне нарастало нечто, напоминающее совесть, которую колесуют. И я, с раздражением кинув карандаш на табурет с рисовальными принадлежностями, подошла к двери, открыла ее, и увидела свою дочку, которая жмурилась на проникнувший в коридор кухонный свет. – Ти со мнёй сядь? – спросила она. – Посижу, да, – вздохнула я и поплелась восстанавливать власть Морфея.
Бог, даровавший вороне кусочек сыра, не дал мне ничего, похожего на изолированную мастерскую. У меня был мольберт, который я самым наглым образом спёрла из художки, в которой мама когда-то преподавала историю искусств, кухня, давно не знавшая ремонта, и масляные краски, которые я выпросила у мужа, под угрозой суицида. Ко всему этому я вернулась ближе к трем утра, и вспомнила про свой замысел. Ага, замкнутый круг. Нерастраченная буря. Мой родной мольберт, срисованный с натуры, над которым так и не успел возникнуть штрих спины художницы. Внезапно меня осенило. Я нарисую не несчастную художницу, подобную мне, а счастливого художника, которому дозволено рисовать круглые сутки. Пусть это будет не картина про замкнутый круг. Пусть это будет холст о Божественной Спирали развития. Мужчинам вообще больше повезло, подумала я, вместо того, чтобы подумать, во сколько мне завтра вставать на работу. Мужчинам разрешено не сторожить детей, пока они дома, им разрешено Иметь, а не быть поиметыми. Даже слОва такого, блин, нет, «поиметые», подумала я вместо того, чтобы подумать, как я буду завтра смотреть в глаза клиентам своими недоспатыми глазами. Недоспатыми – тоже не говорят. Я всё время говорю то, что не говорят, и делаю то, что – не делают. Моя мама постоянно меня ругает: «Так не делают». На всё, что бы я не сделала. А Вадик поъелдыкивает: «Ну кто так говорит…». Особенно, когда его напоят халявным коньяком после концерта. Я опять замахнулась карандашом, и принялась наносить изображение. Получается брутальный, накаченный Художник. Таких не бывает. (Тоже слоган – моих близких – на мои картины). Не бывает. А у меня будет. Брутальный, накаченный, красивый, вышедший из «замкнутого круга» и поимевший весь мир. Нет, взорвавший. Именно сейчас, на моем холсте, он пишет другой, правильный холст, который взорвет мир. Мужчинам дозволено всё. Не рожать, не любить произведенных ими детей, если не полюбили их мать. Пить, курить, ругаться. Ставить призвание выше семьи, а Бога выше призвания. Всё то, что не разрешено нам. Мне – не разрешено. Всё то, что – приятно. И интересно. Грызи мерзкую приторную шоколадку, меняй подгузники и помалкивай – провозгласило общество и прикрыло свои заблуждения волей Природы. Природа, мать твою, почему ты не наградила меня членом? Он бы решил все мои проблемы! – подумала я вместо того, чтобы подумать, что скажет мама, когда проснется и учует ненавистный ею запах разбавителя. Она – моя мама (даром что тёща) вовсе не сердится, если Вадик приходит домой слегка поддатый. Она смеется: «Пивка попил, дружочек? Ах, негодник!». Совсем другое она кричала тогда, когда я сама приползла на бровях с рабочей вечеринки. Лучше не буду цитировать. Я ее спросила: «Почему ты то же самое не сказала Вадиму, когда он в последний раз нажрался?». И тогда Патриархат в лице моей матери мне ответил: «Он же мужчина!». Наверное, поэтому я сейчас рисую брутального художника рядом с мольбертом, который срисовала со своего собственного. Я не желаю больше видеть рядом с ним – себя. – Света! Светаааааа! – орёт мама. С детства ненавижу свое имя. С тех пор, как я играла во дворе, с пацанами, в казаки-разбойники, а с балкона, с нашего третьего этажа, то и дело доносилось это противное: – Света! Света! Света! «Света» означает «никто меня не любит». Я стараюсь не называть своих детей по имени. Тем более, когда на них злюсь. Когда я на них злюсь, они это «ты». Ты – плохая. Ты – непослушная. Ты – дура. А Марина – солнышко. Дашенька – звездочка. Стеша – умная девочка. Не мешайте мне рисовать. Не мешайте мне трахаться. – Света! Света! – продолжает орать мама. – Опять развела вонь на весь дом! Пора на работу вставать! Я поднимаю голову. Я давно приспособила себе матрац. Я кладу его рядом с мольбертом, когда муж в командировке. Зверь, загнанный на кухню. Стеша на руках у мамы пьет смесь. Марина стащила с сушки большую кастрюлю из-под борща и забралась в нее целиком. Даша зашла, натягивая колготки наизнанку. Сейчас я встану и поведу еев детский сад. А потом поеду в офис. *** Мобильный оживает в автобусе. Рабочий день закончился. Меня теснит толпа, неведомо как уместившаяся в этот маленький, грудной, пухленький, точно Стеша, автобусик. Я стою с закрытыми глазами, и представляю себе, что одна из рук, облепивших меня со всех сторон, рукавов и сумок, принадлежит Богу. Он тоже едет в автобусе, вместе со мной. На небо. Он тоже очень устал. Здравствуй, Света Коробкова, мы с тобой одной крови. – Светик! Я на остановке! Ты уже в пути? Я тебя подожду, вместе пойдем домой, – это говорит сотовый телефон. Это говорит Вадик. – Вадик, – хриплю я сонно, и в потном окошке мигают фонарики, – Вадик, слышишь? – Да, слышу! – Буду через пять минут. – Вадик, – повторяю я в полной уверенности, что он сейчас обожает свое имя. – Я сегодня ночью опять рисовала… – Понятно, – слышу я его улыбку. – Давай, расскажешь, как приедешь. И я приезжаю. Еще недавно он стоял на сцене и пел. Это был совсем другой Вадик, в темных очках, в джинсах, в клубе. А сейчас он без очков, не в клубе, а джинсы не считаются. Теперь он стоит на остановке и ждет меня. Вне сцены он такой же обыкновенный, как и я вне красок и кистей. Все мы гениальны – при своем Деле. И заурядны – вне Него. – Я сегодня ночью опять рисовала, – говорю я вместо приветствия. – Понятно, – теперь я вижу его улыбку, и беру его под руку. – И что ты нарисовала? – Я нарисовала художницу, хрупкую, молодую, рядом с мольбертом. Она рисовала. Я хотела нарисовать так, как будто она рисует несмотря ни на что. Чтобы это было видно. – Получилось? – Нет. Художница была слишком маленькая – в большом замкнутом круге. Ее атаковали чудовища.
|
Ингвар Коротков. "А вы пишите, пишите..." (о Книжном салоне "Русской литературы" в Париже) СЕРГЕЙ ФЕДЯКИН. "ОТ МУДРОСТИ – К ЮНОСТИ" (ИГОРЬ ЧИННОВ) «Глиняная книга» Олжаса Сулейменова в Луганске Павел Банников. Преодоление отчуждения (о "казахской русской поэзии") Прощание с писателем Олесем Бузиной. Билет в бессмертие... Комментариев: 4 НИКОЛАЙ ИОДЛОВСКИЙ. "СЕБЯ Я ЧУВСТВОВАЛ ПОЭТОМ..." МИХАИЛ КОВСАН. "ЧТО В ИМЕНИ..." ЕВГЕНИЙ ИМИШ. "БАЛЕТ. МЕЧЕТЬ. ВЕРА ИВАНОВНА" СЕРГЕЙ ФОМИН. "АПОЛОГИЯ ДЕРЖИМОРДЫ..." НИКОЛАЙ ИОДЛОВСКИЙ. "ПОСЛАНИЯ" Владимир Спектор. "День с Михаилом Жванецким в Луганске" "Тутовое дерево, король Лир и кот Фил..." Памяти Армена Джигарханяна. Наталья Баева. "Прощай, Эхнатон!" Объявлен лонг-лист международной литературной премии «Антоновка. 40+» Николай Антропов. Театрализованный концерт «Гранд-Каньон» "МЕЖДУ ЖИВОПИСЬЮ И МУЗЫКОЙ". "Кристаллы" Чюрлёниса ФАТУМ "ЗОЛОТОГО СЕЧЕНИЯ". К 140-летию музыковеда Леонида Сабанеева "Я УМРУ В КРЕЩЕНСКИЕ МОРОЗЫ..." К 50-летию со дня смерти Николая Рубцова «ФИЛОСОФСКИЕ ТЕТРАДИ» И ЗАГАДКИ ЧЕРНОВИКА (Ленинские «нотабены») "ИЗ НАРИСОВАННОГО ОСТРОВА...." (К 170-летию Роберта Луиса Стивенсона) «Атака - молчаливое дело». К 95-летию Леонида Аринштейна Александр Евсюков: "Прием заявок первого сезона премии "Антоновка 40+" завершен" Гран-При фестиваля "Чеховская осень-2017" присужден донецкой поэтессе Анне Ревякиной Валентин Курбатов о Валентине Распутине: "Люди бежали к нему, как к собственному сердцу" Комментариев: 1 Эскиз на мамином пианино. Беседа с художником Еленой Юшиной Комментариев: 2 "ТАК ЖИЛИ ПОЭТЫ..." ВАЛЕРИЙ АВДЕЕВ ТАТЬЯНА ПАРСАНОВА. "КОГДА ЗАКОНЧИЛОСЬ ДЕТСТВО" ОКСАНА СИЛАЕВА. РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ИСТОРИЯ Сергей Уткин. "Повернувшийся к памяти" (многословие о шарьинском поэте Викторе Смирнове) |
Москва