Сенчин Роман Валерьевич. Родился в 1971 году в городе Кызыле. Окончил в 2001 году Литературный институт имени М. Горького. Автор книг «Афинские ночи», «Минус», «День без числа», «Московские тени», «Ёлтышевы», «Иджим», «Лёд под ногами», «На чёрной лестнице», «Информация» и др. Награждён премиями еженедельника «Литературная Россия», журналов «Кольцо А» и «Знамя», премиями «Венец», «Эврика» и Горьковской литературной премией.

– Роман, прошедший год можно считать для тебя удачным. В разных издательствах вышло, если не ошибаюсь, семь твоих книг! Это и новые произведения, и старые, и даже критика. Для молодого писателя, работающего в жанре серьёзной литературы, это просто фантастический успех!

– Да, пожаловаться не могу. Даже страшновато от такого изобилия… После успеха книги «Ёлтышевы» в 2009 году издатели проявили ко мне серьёзный интерес. Хорошо, что у меня оказались запасы текстов, которые публиковались в журналах или издавались лет десять назад. Было, в общем, что показать издателям. Правда, есть опасность перекормить собой читателя, увязнуть в редактировании своих старых вещей, поэтому отношусь к такому обилию с некоторой тревогой. Надо писать новое.

– А в чём, как ты считаешь, притягательность твоих романов, повестей, рассказов? Если их так активно издают, значит, есть на них немалый спрос? В то же время многие критики упрекают тебя в пессимизме, в «чернушничестве», в смаковании неприглядных сторон жизни. Может, время такое, и твои книги, отражающие общее неверие в себя и упадок духа, потому и пользуются популярностью у читателей?

– Большого спроса на свои книги я не наблюдаю. Есть, конечно, люди, которые читают и обсуждают их, но таких не так уж много. Правда, это, судя по дискуссиям в Интернете, люди думающие, пытающиеся разобраться в сегодняшней жизни. Я пишу в основном о том времени, в котором живу. Светлого в нём мало. Что в девяностые, что в нулевые, что в первый год десятых… Кстати сказать, вообще в русской литературе отображались и отображаются по большей части тёмные стороны, поэтому пессимистом, чернушником я себя не считаю. Намеренно ведь краски не сгущаю.

– При таких активных продажах ты, вероятно, состоятельный человек? Ну, во всяком случае, на безденежье жаловаться не должен…

– Да какие активные продажи… Хорошо, если три тысячи экземпляров за два года расходится. Правда, «Ёлтышевы» допечатывались, но о них много писали критики, рецензенты, в финал нескольких премий эта книга попала… Периодически безденежье донимает. Но в систематической нехватке денег виню себя – я довольно пассивный человек, а под лежачий камень, как известно, вода не течёт. Или течёт, но очень узенькой струйкой…

– А что даёт работа в «Литературной России», где ты являешься заместителем главного редактора? Нет желания заниматься исключительно литературой, как это делают многие другие писатели? Ведь работа в газете отнимает массу времени и творческой энергии…

– Не могу сказать, что работа в газете отнимает массу времени и энергии, наоборот, подпитывает энергией. Думаю, что пишущему прозу нужно участвовать в литературной жизни. Да и тех, кто сидит в своих квартирах или на дачах и выдаёт раз в год или два-три новый роман, не так уж много. Большинство писателей работают журналистами, в издательствах, пишут рецензии, участвуют в жюри… Литературных еженедельников у нас от силы пяток на всю страну, поэтому быть сотрудником одного из них – по-моему, полезно. У меня в «Литературной России», в общем-то, не журналистская работа, не репортёрская. Я свободен в том, о чём писать статью или рецензию, с кем делать интервью. Мне приятно, что благодаря в том числе и мне вокруг газеты собираются разные, очень интересные авторы, что в каждом номере происходит изучение современной русской литературы… Конечно, в идеале писателю стоит зарабатывать на жизнь далёкими от литературы вещами, но мало у кого в этом случае достанет сил после рабочего дня сесть за стол и писать. Хотя если бы больше врачей, электриков, физиков-ядерщиков занимались литературой, это бы её здорово обогатило. Сегодня проза питается по большей части сама собой.

– У тебя репутация писателя, которому «недодали» премий. Ну если говорить о крупных наградах. А ведь это действительно так. Стабильно входить в шорт-листы, но не побеждать – должно быть, это чертовски обидно?

– Да нет, не чертовски… Конечно, премия бы не помешала, особенно её денежное наполнение, но и выход в финал – огромная честь. Я думаю, присутствие «Ёлтышевых» в нескольких финалах принесло книге большой плюс. Может быть, даже больший, чем получение той или иной премии… В итоге книга получила Горьковскую премию, и это, по-моему, очень подходящая для «Ёлтышевых» награда.

– Если говорить о твоих ровесниках, кого бы ты выделил? Скажем так, кого ты мог бы назвать своим соперником, с кем ты соревнуешься как прозаик?

– В начале нулевых появилось много близких мне писателей. Они пишут о том, что мне интересно, языком, какой я понимаю. Назову несколько имён – Илья Кочергин, Сергей Шаргунов, Захар Прилепин, Денис Гуцко, Ирина Мамаева, Анна Козлова, Андрей Рубанов… У Дмитрия Данилова есть отличная книга – «Горизонтальное положение». Есть Михаил Тарковский, который значительно старше меня и моих сверстников, но публикует прозу с начала нулевых. Есть Олег Павлов… Соперниками никого не воспринимаю, но иногда чувствую зависть. «Эх, – думаю, – мне бы такой рассказ написать. Мне бы вот эту фразу…» Чувства зависти не боюсь. У Пушкина есть мудрая мысль: «Зависть – сестра соревнования, следовательно из хорошего роду». В этом плане, конечно, вольно или невольно соревнуюсь с теми, кто мне близок. Иногда спорю. Да и у других вижу это. Например, роман «Домик в Армагеддоне» Дениса Гуцко – это спор с «Санькой» Захара Прилепина.

– А из писателей старшего поколения? Не берём сейчас оставшихся фронтовиков и даже поколение Белова–Распутина. А вот тех, кто пришёл до так называемой перестройки или во время неё…

– Я начинал писать в середине восьмидесятых, ещё школьником. После короткого периода экспериментов в жанре приключенческой литературы, фантастики занялся так называемым реализмом – стал пытаться фиксировать на бумаге то, что происходило со мной, моими приятелями, соседями… Конечно, кое-что придумывал, но старался, чтобы события перетекали на бумагу по возможности точнее, люди говорили, как в жизни. И, глядя на современную литературу того времени, я видел, что она очень отличается от реальной жизни. Кроме разве что Распутина, Шукшина, но они писали о шестидесятых-семидесятых годах. Восьмидесятые же почти не фиксировались. Но в конце десятилетия появились публикации тех, кто мне оказался очень близок: Людмила Петрушевская, Сергей Каледин, Юрий Поляков, Юрий Коротков… К сожалению, писателей того поколения было немного, точнее, то поколение не пускали в литературу, много талантов наверняка было загублено. Отлично, что в последние десять–двенадцать лет журналы, да и уже и издательства не боятся публиковать тексты совсем молодых. Маринование вышло из моды.

– Ты часто сталкиваешься с таким явлением, как писательская зависть? Можешь рассказать наиболее характерные случаи?

– С откровенной чёрной завистью не сталкиваюсь, а вот со злобой приходится сталкиваться часто. Особенно много её в Интернете. Есть писатели вроде успешные, талантливые, которые до судорог ненавидят, например, Прилепина. Мне это непонятно. Нет, я могу представить писателей, которым и сам Прилепин, и его тексты отвратительны, но с этим нужно бороться своими текстами, а не обзываться… В общем-то, как мы знаем по разным воспоминаниям, писательский мирок всегда отличался агрессивностью, нечистоплотностью. Но если прежние поколения шипели, то новое благодаря Интернету перешло на ор. Это неприятно. Впрочем, в шипении за спиной тоже хорошего мало.

– Ты ведь не только прозаик, но ещё и критик. А вот что тебе не нравится в собственном творчестве? Если бы ты ради эксперимента написал критический разбор творчества Сенчина-прозаика, то за что бы ему досталось от Сенчина-критика?

– Если бы я писал о Сенчине, то ругал бы его за однообразие, за самоповторы. За мелкотемье. Когда я пишу статьи и рецензии, я почти оптимист. Я верю, что писатели могут увидеть и показать сильного героя, создать большой многолинейный роман, который покажет наше время широко, полно. Я копаю свой карьерчик, почти нору, и расширить его не в состоянии. По крайней мере, пока…

Беседу вёл Игорь ПАНИН

Три обязательных вопроса:

– В начале ХХ века критики наперебой говорили, что писатель измельчал. А что можно сказать о нынешнем времени?

– В общем-то, критикам всегда казалось, что они живут в очень неблагополучное время. Белинский выуживал какие-то крохи из вала тогдашней прозы (поэзией он был почти доволен). Его последователи да и противники тоже не кричали, что пришёл золотой век. Но в итоге мы видим, что каждое десятилетие, начиная с тридцатых годов XIX века, оставило нам одно-два-три произведения, которые живут, которые читают. Может быть, лишь сороковые-пятидесятые годы века XX и конец семидесятых – начало восьмидесятых можно назвать тёмными. Впрочем, у кого-то иное мнение… Наше время очень богато на отличную прозу. Что останется, что канет, предсказать невозможно, но главное – есть разнообразие. Правда, нет таких титанов, как Лев Толстой, Солженицын, но таких писателей в любой литературе не может быть много. То, что в последние лет пять–семь к литературе снова, правда, постепенно, начинают относиться серьёзно, внушает надежду на появление новых титанов. Впрочем, что значит мелкий писатель, крупный… Вот, к примеру, живущий в глубине России Борис Екимов, пишущий всю свою долгую жизнь рассказы о своём пятачке, он для меня один из крупнейших писателей, хотя почти незаметный. А есть те, кто у всех на слуху, чьи книги разлетаются десятками тысяч, но для меня они – пена.

– Почему писатели перестали быть «властителями дум»? Можешь ли ты представить ситуацию «литература без читателя» и будешь ли продолжать писать, если это станет явью?

– Ответ на этот вопрос будет продолжением предыдущего… Последними властителями дум, наверное, были Шукшин, Распутин, Трифонов, Солженицын. Но Солженицын властвовал в семидесятые–девяностые уже не прозой… С наступлением перестройки погибла и тогдашняя современная литература. Её захлестнула, с одной стороны, так называемая возвращённая литература, ранее запрещённая, а с другой – публицистика… Потом появились книги Владимира Сорокина, Пелевина, которых, при всём их таланте, властителями дум назвать сложно. Каждую новую книгу Пелевина бурно обсуждают, но потом приходят к выводу, что это не более чем стёб, хотя и талантливый. То же и с Сорокиным… У писателей старшего поколения после бури перестройки что-то сломалось в их писательской лаборатории, как точно выразилась некогда Мария Ремизова… Для того чтобы быть властителем дум, нужно писать о том, что волнует большинство людей. При этом писать, не побоюсь этого слова, – серьёзно. И вдобавок одновременно и сложно, и просто. Для меня эталон – повесть Распутина «Деньги для Марии». Вещь по форме очень простая, но в ней столько вопросов, которые сидят у меня в голове уже лет двадцать пять и не дают покоя. То же и со многими рассказами Шукшина, с повестью «Для пользы дела» Солженицына, «Обменом» Трифонова, не говоря уже о произведениях прозы первой половины XX века, XIX века… А насчёт литературы без читателя, то это, по-моему, ей сегодня не грозит. Был период в девяностые, когда казалось, что современной литературой интересуются лишь несколько сотен человек – редакторы, критики… Сегодня читатель к литературе возвращается. Но если вдруг читатель исчезнет, то на меня это, думаю, не слишком сильно повлияет. Я пишу в первую очередь для себя. Хотя сложно сказать… Всё-таки я довольно сильно отравлен вниманием.

– На какой вопрос ты бы хотел ответить, но я его не задал?

– В последние месяцы много говорят о политике. Крупные митинги в Москве дали обильную пищу рассуждать, что грядут большие перемены. По-моему, ничего существенно не изменится. Если не произойдёт какой-то катастрофы с продуктами питания, сигаретами, то существующее положение дел сохранится надолго. Но пребывать в уютной полудрёме, как это было с большинством населения России в нулевые, нельзя. Нужно по крайней мере размышлять о происходящем, пытаться понять, что будет со страной через двадцать-тридцать лет. По моему мнению, если ничего не менять, в первую очередь в экономике, страну ждёт гибель. И тот евроремонт, что произведён в большинстве крупных городов, лишь видимость благополучия… История показывает, что перемены в России очень редко происходили в лучшую сторону, поэтому лично я не знаю, хорошо или плохо, что довольно большая часть народа проявляет гражданскую активность. С другой стороны, меня самого тянет на митинги, причём на радикальные. И не отпускает чувство, что все мы медленно, но верно сползаем в глубокую яму, из которой наши дети и внуки могут и не выбраться.

"Литературная газета"