.jpg "Заказать третий номер") 
СЕРГЕЙ СОБАКИН. ГРИГОРИЙ-"БОГОСЛОВ" СНЕЖАНА ГАЛИМОВА. ТОНКИЙ ШЕЛК ВРЕМЕНИ ИРИНА ДМИТРИЕВСКАЯ. БАБУШКИ И ВНУКИ Комментариев: 2 МИХАИЛ ОЛЕНИН. ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ
АНФИСА ТРЕТЬЯКОВА. "О РУСЬ, КОМУ ЖЕ ХОРОШО..." Комментариев: 3 АЛЕКСЕЙ ВЕСЕЛОВ. "ВЫРОСЛО ВЕСНОЙ..." МАРИЯ ЛЕОНТЬЕВА. "И ВСЁ-ТАКИ УСПЕЛИ НА МЕТРО..." ВАЛЕНТИН НЕРВИН. "КОМНАТА СМЕХА..." ДМИТРИЙ БЛИЗНЮК. "В ШКУРЕ ЛЬВА..."
НИНА ИЩЕНКО. «Русский Лавкрафт»: Ледяной поход по зимнему Донбассу АЛЕКСАНДР БАЛТИН. ПОЭТИКА ДРЕВНЕЙ ЗЕМЛИ: ПРОГУЛКИ ПО КАЛУГЕ "Необычный путеводитель": Ирина Соляная о книге Александра Евсюкова СЕРГЕЙ УТКИН. "СТИХИ В ОТПЕЧАТКАХ ПРОЗЫ" «Знаки на светлой воде». О поэтической подборке Натальи Баевой в журнале «Москва»
СЕРГЕЙ ПАДАЛКИН. ВЕСЁЛАЯ АЗБУКА ЕВГЕНИЙ ГОЛУБЕВ. «ЧТО ЗА ПОВЕДЕНИЕ У ЭТОГО ВИДЕНИЯ?» МАРИНА БЕРЕЖНЕВА. "САМОЛЁТИК ВОВКА" НАТА ИГНАТОВА. СТИХИ И ЗАГАДКИ ДЛЯ ДЕТЕЙ НАТАЛИЯ ВОЛКОВА. "НА ДВЕ МИНУТКИ..." Комментариев: 1
"Летать по небу – лёгкий труд…" (Из сокровищницы поэзии Азербайджана) ПАБЛО САБОРИО. "БАМБУК" (Перевод с английского Сергея Гринева) ЯНА ДЖИН. ANNO DOMINI — ГИБЛЫЕ ДНИ. Перевод Нодара Джин АЛЕНА ПОДОБЕД. «Вольно-невольные» переводы стихотворений Спайка Миллигана Комментариев: 3 ЕЛЕНА САМКОВА. СВЯТАЯ НОЧЬ. Вольные переводы с немецкого Комментариев: 2
|
Просмотров: 1843
03 февраля 2012 года
Плоти – плоть. Духу – дух. М.И. Цветаева
Он увидел бездну. Это был открытый рот его мёртвой матери: чернота без вдоха и выдоха, без дна, без конца, она затягивала и жаждала – но не этого перекошенного и остро пахнущего человеческим страхом пространства, а именно его, его первого, его главного – в своё нутро; и зияла призывно. Илья еле отвел глаза. Всю дорогу домой он слишком подробно в мыслях своих клял – и эту работу на другом конце города, и эти позарез нужные деньги, которые сегодня обещали, и эту маршрутку с низким потолком, где все места были заняты, так что теперь он ехал стоя, согнувшись в три погибели, и сальный затылок водителя, и этих демонстративно алёкающих в свои сотовые пассажиров, и это никогда не умолкающее радио… Он понимал, что всё это отвлекает его от главного, и сам отчаянно и благодарно цеплялся за любой раздражитель, за всё, что можно было складывать в бесконечную цепочку мыслей. Главное – следить, чтобы она не прерывалась, и не пускать в неё страшного, не чувствовать пульсации сразу свершившегося после «быстро приезжайте!» знания, ноющего где-то в тыльной части тесной черепной коробки… Он не успел. Мать лежала, закрыв глаза и высоко задрав подбородок, и мерно, с хрипом дышала. Она была как машина, черпающая ртом тонну воздуха, чтобы, не удержав, обрушить её со всего размаха и разбить вдрызг, но страшного удара не следовало: чугунная тяжесть вдоха обращалась летучим гелием, с тихим шипением сочился он из неработающих легких; оседал куда-то вглубь, и, обессиленный, не достигал дна, и растворялся где-то по вертикали, а механизм по инерции вгрызался в другой кусок воздуха. Соседка, тихо вышедшая из комнаты Илье навстречу, сказала, что врач сделал матери укол, и теперь она спит. Он поспешил успокоиться. «Подушки так высоко, кто же так положил, совсем неудобно», - почему-то подумалось. - Сказали, если до утра дотянет – то выживет, - сообщила ещё одну новость соседка и покачала головой. Выживет… Лицо гипсовое, острый нос и запах тяжелого пота. Выживет… Показалось, показалось, просто долгая болезнь, просто приступ удушья. Сколько их было. Просто костяная бледность…
Железная дорога тоже подвела: однажды, уезжая на летние каникулы к бабушке, Илье пришлось долго ждать поезда, и от нечего делать он стал нажимать разные кнопки механической справочной машины, которую обнаружил, слоняясь по душному вокзалу. Загипнотизированный движением переворачивающихся табличек, он постепенно изучил и правила поведения пассажиров, и расписание движения поездов, и правила перевозки собак, и обнаружил, наконец, «правила перевозки умерших». Их следовало перевозить в закрытых, запаянных цинковых гробах в отдельном вагоне, с сопровождающим, по какому-то отдельному билету такой-то стоимости в зависимости от какой-то зоны дальности, так он запомнил. Пораженный новым знанием, которого хотел и не мог избежать, мальчик долго всматривался в каждый вагон каждого поезда. Может, он с виду – вагон как вагон, вот этот или тот, со шторками даже, но внутри него стоит в темноте запаянный гроб. Будет ехать рядом. Илья – к бабушке на каникулы, а тот – к себе на похороны. В духоте и темноте. Однажды маленький Илья всё-таки посмотрел на смерть. Именно посмотрел, как зритель, не смог сдержать любопытства. Небольшой гроб, установленный на табуретках во дворе соседнего дома, плотно обступили люди. Среди них чем-то выделялись – может, одеждами… вот, кружевными платками черными – пожилая женщина и рядом – девочка. А в гробу лежала красивая молодая женщина. Голова в белом трогательном платочке, а лицо строгое. Очень бледное только. Совсем не страшно. «Утонула, мать утонула», - шептались вокруг, и глазели на девочку, и жалели её. Девочка не плакала, плакала женщина. Молча вытирала слёзы платочком, тоже белым, а слёзы все текли и текли. Потом Илье дали конфет и сказали, что надо съесть их и «помянуть». Он понял эти слова по-своему и незаметно выбросил конфеты за домом: было страшно их есть. Съешь – и никогда не забудешь, и сам умрешь, уверен был.
В комнате зазвонил телефон. Илья вздрогнул, снял трубку. - Ну, что она? – раздался жалобный голос женщины, которая когда-то работала вместе с матерью. Они приятельствовали. - Спит вроде бы… - растерянно ответил он. - А дышит часто? Илья прислушался. - Часто… ей укол сделали… Звонившая вдруг зарыдала и бросила трубку. Странная женщина. Дыхание матери стало тихим. «Лекарство подействовало, слава богу», - подумал Илья и позволил себе короткую передышку: вышел перекурить. Вернулся и оторопел. В комнате что-то произошло: стало немыслимо тихо, и потолок от этой тишины будто ушёл ввысь, и занавески будто колыхнулись, а не двигались. Недвижимо, одним целым белым куском напротив – кровать, смятые простыни, мать. И чувствовал Илья чьё-то еще присутствие, и страшно ему было пошевелиться, не мог он ни сесть, ни встать, ни дышать: казалось ему – вот одно только движение, и заденешь что-то, что и назвать нельзя… Сколько он так стоял, что потом делал, - он помнил смутно, как в дурном сне. Несколько раз пытался подвязать умершей челюсть, никогда в жизни он этого не делал, долго не мог сообразить, чем и как, мучился, с трепетом прикасаясь к влажным волосам матери, от них еще шло тепло. Платок, который он нашел в шкафу и свернул наподобие бинта, постоянно съезжал с её головы. Он затягивал его на макушке покойницы дурацким бабьим узлом, узел тут же расплетался, и мёртвый рот упрямо распахивался снова. - Мама, ну что же ты! Что же ты это… мама моя… - не выдержал Илья, прижал безвольную мёртвую голову к себе, издал странный звук, будто кашлем захлебнулся, и кинулся прочь. Соседка, пожилая женщина, поняв всё с одного взгляда, без лишних слов сделала все как надо, вызвала «скорую» и увела Илью из комнаты. Машины долго не было, и всё это время они сидели на кухне, молчали. Когда приехал врач, ей что-то срочно понадобилось дома, и она ушла. Доктор быстро прошел в комнату, деловито пощупал покойнице пульс, посветил в глаза, засунул руку под одеяло, выдернул. - Когда она умерла? Илья замешкался с ответом. - Полчаса назад где-то… - произнес неуверенно. - Какое там полчаса! Ноги уже ледяные совсем, - недовольный ответом, утвердил врач. «А у неё ноги мерзли всегда. В последнее время особенно, всё жаловалась…», - подумал Илья. Ему почему-то хотелось сказать этому высокомерному человеку, мол, наклонитесь, доктор, наклонитесь, неужели не ясно вам: у неё же тепло от головы идёт, она только что была живая, только что была, вот, на моих глазах, а вы говорите, что же выходит, я – вру? - но он промолчал. Врач, не пробыв в комнате и трех минут, вышел на кухню, громко подвинул к себе табурет, уселся, быстро написал что-то на бумажке, демонстративно положил её на стол и двинулся к выходу. - Всё? – растерялся Илья. -Всё. - А мне что делать… теперь? - Что-что… вызывайте санитаров! - А… как? Врач посмотрел на него, как на сумасшедшего, потом достал из кармана маленький клочок бумаги, быстро записал на нём телефонный номер, попрощался и вышел. Илья позвонил, продиктовал адрес. Ему сказали приготовить две простыни и деньги. Ждать остался на улице, не мог войти в дом один. Санитары не торопились, и он сильно продрог, шагая от крыльца до раскрытых ворот, выглядывал из них на дорогу, поджигая одну сигарету за другой. Вернулась соседка. Принесла бутылку водки и огурец на тарелочке. Прошли в дом, сели на кухне. Она налила ему целый стакан и приказала: - Пей залпом. Он выпил, как воду. Потом пришла санитарная машина. Двое щуплых на вид парней скользнули в комнату. Один всё время молчал и смотрел в потолок, другой, видимо, старший, тихим ласковым голосом что-то рассказывал, будто пел, и глазами своими блестящими всё Илье в глаза заглядывал, и благообразно так улыбался: что-то неприятное, плотоядное было в нём. «Он говорит со мной, будто буйно помешанного уговаривает, а сам чуть ли не руки потирает от радости», - понял, что его так раздражает в санитаре, Илья. Оставив на столе еще одну бумажку и получив причитающиеся деньги, говорливый попросил «заказчика» и соседку выйти и не мешать: теперь им нужно «поработать». Второй санитар уже расстелил на полу возле кровати покойной белую простынь и сдёрнул с матери покрывало. На улице Илья снова закурил. В дверях послышался шум, глухие удары чужих ног о пол, резкие возгласы. - Не смотри! – вдруг рявкнула соседка и постаралась развернуть его в другую сторону, но было поздно, он увидел: санитары тащили мать, будто куль с песком, тело просело в простынях, сложившись чуть ли не пополам. Они несколько раз ударили её – то головой о косяк двери, то чуть не копчиком – об пол, а потом волокли по асфальту двора за ворота. У Ильи потемнело в глазах, и больше из этого дня он ничего не помнил.
***
Организацию процесса и прочее целиком взяла на себя соседка, пожалела Илью, а больше и некому было. Похороны пришлось на неделю отложить: слишком много смертей выпало на эти мартовские дни, кладбищенские не справлялись, и тут очередь. Всё это время Илья пил по-черному. Образовалась в нём какая-то страшная пустота – в голове, в животе, повсеместно, где ни сделает шаг, руку ни протянет – так и провалится, будто в дыру. Рот откроет что-то сказать, и, как рыба, - губами шлёп-шлёп, пустота на них пузырями лопается… И не брала его водка. Не отпускала завернутая с головой в простыни мать.
*** Гробы на лавках стояли рядом, тесно, низкими бортами едва не касались. В зыбкой полутьме этой маленькой церкви при свечном мерцании казалось, они даже покачивались, будто лодки у причала. Яркие лодки, вместо краски тканью покрытые: одна цыплячьего цвета, будто бы в золотую крапину даже, другая – почтенно-сиреневая, плотными и ровными складками задрапирована. Кто-то сидел и вымерял их линейкой, не иначе, – до того были ровные. Ма-те-ма-ти-че.. тичес-ки ровные. Параллельные прямые никогда. Зачем они ровные?! Бутафорские лодки! На раз плюнуть дешево сколочены, далеко на них уплывешь? И куда? «Куд-куда, куд-куда, так и бегаем курами, куда – не знаем… И не узнаем: много чести, знай себе, бегай, пока не добегаешься», – крутилось у Ильи в голове. На отпевание пришли немногие: будний день, да и толпиться особо некому, что уж там. Из белой пены гробовых покрывал возвышались покойницы. В крапчатом веселом гробу – чья-то беленькая старушка, аккуратно подрумяненная, лежала уютно и чему-то напоследок улыбалась, будто во сне. В сиреневом роскошном – вытянулась мать. Илья не узнавал её: чужое серое сморщенное лицо, неровные седые вихры из-под платка, сбившийся ниже бровей бумажный венчик на запрокинутой голове, поджатые губы... Это всё что угодно, но не она. Муляж. Не мать. Между гробами по-хозяйски передвигалась невысокая женщина в неприметной одежде. Она уверенно сдвинула в ноги покойницам выбранные роднёй покрывала, заменила церковными, – пунктиры и черные линии на них складывались издалека в какую-то простую геометрическую фигуру, название которой Илье почему-то непременно хотелось вспомнить, и вспомнить никак не получалось… А еще это было похоже на простейшую географическую карту. И даже не карту, а схему. Так, так, так и вот так – глядишь, не заблудишься… Помощница ярусами расположила на усопших цветы и расставила по четырём сторонам каждого гроба тонкие свечки. Тихо скомандовала родственникам, где лучше встать. С улицы просочились внутрь церкви житейские звуки: подъехала машина, раздались голоса, у входа образовалось какое-то движение. Четыре огромных мужика с трудом внесли еще один гроб, светло-зеленый, его поставили на два табурета почти у самого выхода. Новоприбывший гроб тут же обступили родственники: пустота замкнулась. Опоздавшей старушке-покойнице в гробу было тесно, не рассчитали, видно, с размером: из-под одеяла в самой узкой части гроба, впритык, торчали наполовину вверх её ступни в каких-то домашних тапочках. Подошла женщина-устроительница, приоткрыла покрывало, разрезала ножницами верёвку, которая связывала ноги умершей. Раздался тихий щелчок: носки тапочек точно разошлись по углам, как в пазы встали. У маленькой конторки, где обычно торгуют свечами, вдруг зазвонил телефон. Илья вздрогнул и покосился на гробы. Покойницы не шевельнулись. Устроительница была уже там: она тихо ответила на какой-то вопрос звонившего и бесшумно положила трубку на рычаг. Вышел усталый священник, и отпевание, наконец, началось. Священник торопился и пел невнятно. «Новопреставленна Любовь, новопреставленна Мария, новопреставленна Вера», - только и можно было разобрать. Двигалось, как маятник, кадило, въедался в ноздри его сладкий дым, пространство мерцало и чуть подергивалось, и очень хотелось спать…
***
Автобус отстал от катафалка и долго плутал по узким дорожкам городского кладбища, не вписываясь с первого раза ни в один поворот. Когда, наконец, нужный квартал и ряд были найдены, и все добрались до конечного пункта пути, оказалось, что гроб уже в могиле: носильщики не стали ждать. Илья последним, сильно пошатываясь, зачерпнул горсть земли, не глядя, бросил её в глубь. Могильщики заработали лопатами, забрасывали быстро, мощно. Один, молодой, даже вспотел и, недолго думая, стянул с себя мокрую футболку. Двигались под его лоснящейся от пота кожей тугие мускулы, и это немного смущало пришедших на похороны женщин.
*** Ему было очень плохо. Ноги заплетались, путались в кладбищенской траве, несколько раз он поскальзывался, его прибивало к чужим могилам, заросшим или ухоженным – здесь всюду были чьи-то лица, много, много лиц, они мелькали перед глазами, окружали его, смотрели в спину белыми овалами. Илья не понял, как остался на кладбище, почему не уехал со всеми… Голова кружилась, его мутило. Спустя какое-то время ему удалось выбраться из рядов на широкую дорогу, разделяющую тихие кварталы. Он оказался около огромного квадратного бака, на котором сквозь ржавь ещё просматривалось трафаретное: «ВОДА». Ниже, прямо на уровне его глаз, жирным белым кто-то накарябал: «Марина 8-903-… … как кошка». Буквы возвратного глагола были аккуратно заштрихованы ярко-зелеными квадратами, но всё-таки безошибочно угадывались сквозь свежую краску. Илья опустился на бордюр рядом с кучей старых выцветших венков и долго пытался осмыслить то, что схватили глаза. «Как кошка…». Осмыслил. Ухмыльнулся. Захотел встать, шатнулся вперед, клюнул головой, и вдруг его вырвало. Утробная жижа стекала со штанины, и он только размазывал её, тщетно пытаясь стряхнуть. - Ах, какой красавец, помереть - не встать! – прозвучал вдруг прямо над его головой чей-то звонкий голос. - Что, дружочек? Обгадился, смотрю? И повод, как пить дать, есть… дай-ка угадаю… Прямо перед Ильёй стояла невысокая женщина. Выглядела она странно, он увидел это в обратном порядке: шлёпанцы, в них - шерстяные грубые носки, в них - голые ноги, над округлыми коленками – подол короткого домашнего халата, точно такие ещё бабы в больничных отделениях носят, и сверху – стеганый ватник. В руках баночка с зеленой краской и кистью. Пышная, круглолицая, рябая, молодая, рыжая. Он застыдился, поводил пальцем, мол, нет, нет, не надо здесь, как кошка, не надо, всё-таки как-то так, хотел он сказать, но вместо слов невнятно что-то промычал и махнул рукой. - Кто? – спросила она так, будто это ему нужен ответ, а сама споро закрашивала оставшиеся от похабного объявления буквы. Илья, будто насосом, набрал в себя воздуха и выдохнул его разом: - М-ма! Он, не вставая и покачиваясь, с вызовом смотрел куда-то вбок и вверх, и всё руками разводил, а может, отмахивался – вот, мол, вот! – кругом одни овалы белые! – Убиваешься, как первый смертный за вратами райскими, - вдруг с тихой досадой произнесла рыжая, произнесла как самой себе, и даже руки – с кисточкой и банкой - опустила. – Всем будто память отшибло... В кроне старого кипариса за оградкой, что была прямо напротив, хрустнула ветка. Они обернулись на звук. По стволу дерева важно, не торопясь, вниз головой спускалась белка. На секунду приподняла серую мордочку с кисточками на ушах, уставилась на людей своими черными бусинами, замерла и вдруг скрылась в ветвях. Женщина не выдержала, улыбнулась. Илья почувствовал, как уголки его губ тоже потянуло в разные стороны… - Ладно… мне скоро ворота закрывать. Давай-ка, пойдём… - Куда? - Куда-куда… на Кудыкину гору, воровать помидоры… Илья помотал головой, но уже пытался подняться. - Давай, давай… Сейчас отчищу тебя, в божеский вид приведу, ещё потопаешь, - она помогла ему встать. – И хватит!
|
 Ингвар Коротков. "А вы пишите, пишите..." (о Книжном салоне "Русской литературы" в Париже) СЕРГЕЙ ФЕДЯКИН. "ОТ МУДРОСТИ – К ЮНОСТИ" (ИГОРЬ ЧИННОВ) «Глиняная книга» Олжаса Сулейменова в Луганске Павел Банников. Преодоление отчуждения (о "казахской русской поэзии") Прощание с писателем Олесем Бузиной. Билет в бессмертие... Комментариев: 4 
НИКОЛАЙ ИОДЛОВСКИЙ. "СЕБЯ Я ЧУВСТВОВАЛ ПОЭТОМ..." МИХАИЛ КОВСАН. "ЧТО В ИМЕНИ..." ЕВГЕНИЙ ИМИШ. "БАЛЕТ. МЕЧЕТЬ. ВЕРА ИВАНОВНА" СЕРГЕЙ ФОМИН. "АПОЛОГИЯ ДЕРЖИМОРДЫ..." НИКОЛАЙ ИОДЛОВСКИЙ. "ПОСЛАНИЯ"
Владимир Спектор. "День с Михаилом Жванецким в Луганске" "Тутовое дерево, король Лир и кот Фил..." Памяти Армена Джигарханяна. Наталья Баева. "Прощай, Эхнатон!" Объявлен лонг-лист международной литературной премии «Антоновка. 40+» Николай Антропов. Театрализованный концерт «Гранд-Каньон»
"МЕЖДУ ЖИВОПИСЬЮ И МУЗЫКОЙ". "Кристаллы" Чюрлёниса ФАТУМ "ЗОЛОТОГО СЕЧЕНИЯ". К 140-летию музыковеда Леонида Сабанеева "Я УМРУ В КРЕЩЕНСКИЕ МОРОЗЫ..." К 50-летию со дня смерти Николая Рубцова «ФИЛОСОФСКИЕ ТЕТРАДИ» И ЗАГАДКИ ЧЕРНОВИКА (Ленинские «нотабены») "ИЗ НАРИСОВАННОГО ОСТРОВА...." (К 170-летию Роберта Луиса Стивенсона)
«Атака - молчаливое дело». К 95-летию Леонида Аринштейна Александр Евсюков: "Прием заявок первого сезона премии "Антоновка 40+" завершен" Гран-При фестиваля "Чеховская осень-2017" присужден донецкой поэтессе Анне Ревякиной Валентин Курбатов о Валентине Распутине: "Люди бежали к нему, как к собственному сердцу" Комментариев: 1 Эскиз на мамином пианино. Беседа с художником Еленой Юшиной Комментариев: 2
"ТАК ЖИЛИ ПОЭТЫ..." ВАЛЕРИЙ АВДЕЕВ ТАТЬЯНА ПАРСАНОВА. "КОГДА ЗАКОНЧИЛОСЬ ДЕТСТВО" ОКСАНА СИЛАЕВА. РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ИСТОРИЯ Сергей Уткин. "Повернувшийся к памяти" (многословие о шарьинском поэте Викторе Смирнове)
Александр Балтин. "Два двухсотлетия: Достоевский и Некрасов" "Идеи, в слово облеченные..." Памяти Валентина Курбатова "РУССКИЙ ХРИСТОС ЮРИЯ КУЗНЕЦОВА". К 80-летию со дня рождения поэта "КАК АНГЕЛА РАСПЕЧАТЛЕТЬ..." К 190-летию со дня рождения Николая Лескова
|
.jpg)
За свои неполные сорок Илье приходилось видеть смерть только издали. Он вдруг вспомнил маленький гарнизонный городок, затерянный в степи. Окна дома, в котором он жил в детстве, выходили на дорогу, дорога вела на аэродром: почти каждый день по ней проезжали машины с покойниками. Покойники «улетали на родину» - так объясняла мать. Вдоль дороги то тут, то там постоянно лежали грязные, раздавленные машинами гвоздики. С тех пор Илья невзлюбил самолеты.
Москва